Чернобыльская катастрофа. Люди как люди, и люди как боги

a-pereswet — 27.04.2025 Первая информация из Припяти поступила в Москву около 3 часов ночи. Сообщения по большей части были неполные и неточные, и что-то существенное стало проясняться только ближе к утру. По линии Министерства энергетики СССР, которому в 1986 году подчинялись все атомные станции страны, пришло сообщение, что на Чернобыльской АЭС около 01:30 ночи произошла авария. По сведениям, полученным оперативным диспетчером главка, были хлопки. Скорее всего, взрыв. Возник пожар в аппаратном и турбинном отделениях. Судя по всему, с радиационными последствиями. Последнее не подтверждено, но вскоре диспетчеры передали коды от одного до четырёх. То есть, весь набор – авария с ядерной, радиационной, пожарной и взрывной опасностью.
Как такое могло случиться, поначалу никто не мог понять - ни в атомном главке Минэнерго, ни в Институте атомной энергии имени Курчатова. К нему энергетики обратились как к головной научной организации Министерства среднего машиностроения и, главное, как к научному руководителю создания реактора РБМК-1000. Того самого, что и взорвался в Чернобыле.
Запросы о том, что могло вызвать взрыв, поступили и непосредственно к разработчику, Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники (НИКИЭТ).
Но ни учёные, ни конструкторы внятно ответить на этот вопрос пока не могли. Единственное, что было точно известно, – котёл, как его называли на профессиональном жаргоне, был оснащён усиленной дублированной системой аварийной защиты. И что в таком случае его могло вывести на коды «1,2,3,4» было непонятно. Метеорит у них, что ли, на станцию упал?

Это был не метеорит

На 25 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС планировался останов 4-го энергоблока для очередного планово-предупредительного ремонта.
Её решено было использовать для проведения эксперимента: испытания, как долго будет продолжаться режим выбега ротора турбогенератора после отключения подачи энергии. Цель – получение данных, сколько времени вращающийся по инерции ротор будет обеспечивать электропитанием циркуляционные насосы в случае обесточивания станции.
Это была уже четвёртая такая попытка с 1982 года. Хотя первые три по разным причинам заканчивались неудовлетворительно, никто ничего катастрофического не ожидал – всё же опыт имелся.
По первым докладам директора ЧАЭС Виктора Брюханова, картина происшедшего далее рисовалась следующая.
Снижать мощность реактора начали ещё в 01:00 25 апреля. Затем её продолжали снижать в течение ночи и дня, пока не довели до 1600 МВт, то есть до 50 процентов. После достижения половинной мощности в 23:00 25 апреля оператор «Киевэнерго» - а работа проходила под контролем диспетчерской Киевского энергетического округа - дал запрет на дальнейшее снижение мощности. Но уже через десять минут запрет был снят.
В полночь новая смена приняла реактор и продолжила снижение мощности. Довели до 700 МВт. Дальше мощность реактора снизилась до 500 МВт, а потом и вовсе упала до 30 МВт.
Это выходило уже за все рамки. Единственной объяснимой причиной этого должно было стать так называемое «ксеноновое отравление» (оно же «ксеноновая/иодная яма») – когда после снижения мощности или выключения ядерного реактора в нём в результате распада изотопа йода-135 накапливается изотоп ксенона-135. А тот очень мощно захватывает и связывает тепловые нейтроны, которые, собственно, и обеспечивают цепную реакцию в котле. Вследствие чего реактивность его быстро падает.
Но в данном случае реактор так сразу выключать не планировалось. И потому оператор стал поднимать защитные стержни, дабы повысить мощность реактора. Тот действительно откликнулся повышением до 200 МВт.
Что случилось дальше, не вполне ясно. Очень быстро, за секунды, котёл вскипел – по-своему, по-атомному. И пошёл вразнос. По мнению киевских энергетиков, ночная смена заблокировала автоматику системы безопасности – иначе поведение реактора ничем не объяснить.
Как бы то ни было, нажатие оператором в 01:23:39 кнопки аварийного опускания регулирующих стержней системы управления и защиты уже ничему помочь просто не успевало: развитие реакции привело к перегреву топлива и затем к первому взрыву в 01:23:47.
Через три секунды последовал второй.
Второй взрыв, собственно, и разрушил реакторное помещение и вскрыл сам реактор. Начался пожар.
Попытки атомщиков запустить системы охлаждения реактора, заливая их водой, видимых результатов не давали.
Пожарный расчёт выдвинулся на ЧАЭС немедленно, приступил к тушению. Из Припяти выехала дополнительная пожарная смена.
Около 02:00 огонь удалось частично локализовать. При этом у пожарных началась рвота, обгорание кожных покровов, стала нарастать слабость. Но они делали своё дело стойко и мужественно, пока не начали валиться с ног. Их заменяли люди из быстро подъезжавших расчётов из Чернобыля, Полесья и Киева. Всего вызвано и задействовано было 188 человек.
К 03:00 огонь удалось блокировать, не допустив к 3-му энергоблоку, с которым у 4-го единая крыша. К 06:00 пожар был полностью потушен.

Прецедентов не было. И были

Никто не спорит: котлы РБМК - машины сложные, требующие внимательности и дисциплины. Но сами по себе они не взрываются. Во всяком случае, их непосредственные предтечи, реакторы АДЭ-1 и АДЭ-2 проработали на комбинате №815 (позднее Красноярск-26) с 1961 по 1992 год и с 1963 по 2010 год соответственно. Выдавая после модернизации по 2000 МВт каждый. Без всяких аварий и с минимумом кратковременных остановов.
Мировой рекорд по срокам службы.
И даже их предтеча, реактор АД, на котором нарабатывались технологии и опыт, прожил с 1958 до 1992 года. Полтора проектных срока.
На всех реакторах РБМК защита изначально проектировалась как усиленная. А после ЧП 1975 года на Ленинградской АЭС автоматику защиты на всех таких реакторах дублировали.
Кстати, а не в том ли ЧП можно найти главное объяснение тому, что случилось 11 лет спустя в Чернобыле?
В ноябре 1975 года на Ленинградской АЭС ради вывода на ремонт разгрузили одну турбину. Почти рутинная операция. Но оператор по ошибке отключил другую. Но и это ещё не было ЧП – сработала как положено аварийная защита.
Только народ же у нас пытливый, в себе уверенный, самостоятельный. Вот и решили компенсировать временное появление отрицательной реактивности из-за ксенонового отравления реактора подъёмом его мощности. Что для этого нужно? Ну, очевидно же! – извлечь стержни системы управления и защиты.
Казалось, сама станция кричала: не делать этого! Аварийка ещё дважды останавливала реактор. Но народ у нас упрямый. Сильнее цепной реакции себя видит. Вот и доигрались – использовали почти весь оперативный запас реактивности.
Хорошо, нашёлся опытный человек, который прервал эту вакханалию, начав опускать стержни СУЗ обратно. Но было уже поздно: оказались повреждены десятки технологических каналов, один из них разрушен. И полтора миллиона кюри утекли в воздух.
После того происшествия был проведён ряд дополнительных доработок системы безопасности. Что называется, для «защиты от дурака». Установили гидробаллоны системы аварийного охлаждения реактора, поставили обратные клапаны на раздаточно-групповых коллекторах, добавили аварийных электронасосов САОР, ещё кое-чего…
То есть теперь вообще трудно было себе представить нечто подобное ленинградскому ЧП. Особенно на Чернобыльской станции. Где реакторы с допзащитой ставились изначально. Разогнать их, как на ЛАЭС, было просто невозможно.

Это был не метеорит. Хуже. Это были люди

На ЛАЭС ситуацию спас человек из системы Министерства среднего машиностроения. Это прежнее Первое главное управление, которое и руководило всеми работами над советским Атомным проектом. Включая его военную – ядерное оружие – и мирную – атомные электростанции – ипостась.
Да, и ипостась двойного назначения тоже – когда там строились атомные котлы для подводных лодок, ледоходов, самолётов и частично ракет.
Руководили этим управлением такие мощные и временами очень суровые товарищи, как Борис Ванников, Аврамий Завенягин, Вячеслав Малышев, Ефим Славский. Сегодня их имена мало что говорят широкой публике. Но для оной довольно будет сказать, что этими людьми руководил всем известный товарищ Берия.
В 1966 году атомную энергетику вывели из системы Минсредмаша и перевели в систему Минэнерго. Понять можно, конечно, – одни только зарплаты у атомщиков в полтора раза выше. Престиж почти как у космонавтов. Карьеры в гору.
Все возражения насчёт того, готово ли гражданское министерство принять под свою ответственность сферу, непосредственно смежную с оружием массового уничтожения, были без особых обоснований отметены. Да иного, в общем, и ожидать было трудно при особых – злые языки называли это даже любовью, хотя нынешнего контента в это тогда не вкладывали - отношениях генсека ЦК КПСС Леонида Брежнева с министром энергетики СССР Петром Непорожним.
Только выхватить-то выхватили… А вот культуры эксплуатации станций в нужном объёме как-то не прихватили. Это не Средмаш с его фактически военной дисциплиной. Гражданское ведомство. К атому отношение без пиетета: ТЭЦ и ГЭС к той ответственности, что связана с атомом, не приучают. Реакторы там называли «самоварами». Чуть ли не «кастрюлями». Да и Лаврентий Палыч у них за спиной не стоял в своё время. Не выработались необходимые традиции.
И когда начали разбираться, что же на деле произошло на Чернобыльской АЭС, всплыл он самый – человеческий фактор.
Реактор ведь – машина. И как всякая машина – безмозглый. Безопасных реакторов не существует. Цепная реакция сама по себе – явление предельно опасное. Но для того и люди, для того обученные специалисты, операторы, чтобы управлять ею. Не управляя, и с лошадью не справишься – что уж говорить о ядерных реакциях.
И снабжены эти люди инструкциями и регламентами. Если же человек подводит реактор к запредельным режимам, да ещё и защиту отключает…
Между тем, как выяснилось при расследовании аварии, четвёртый энергоблок работал с отключённой системой автоматического охлаждения реактора (САОР) одиннадцать часов! Экспериментаторы двенадцать раз нарушили инструкции.
Более того, выяснилось, что персонал станции уже не раз к тому времени компенсировал «ксеноновое отравление» увеличением реактивности через подъём стержней. Несколько раз в году там выходили на мощность после кратковременных остановов реактора через снижение оперативного запаса реактивности. Вплоть до того, что все стержни СУЗ находились в верхнем положении.
Боялись попасть в «яму» с длительным простоем реактора, тогда как диспетчер Киевэнерго требовал подъёма «самовара» любой ценой.
Вот только в Регламенте записано: при снижении запаса реактивности до 15 стержней реактор должен быть заглушён. А с пятнадцатью стержнями никакого сверхнормативного разгона не произойдёт.
То есть, авария могла произойти много раньше – просто до поры до времени везло.

Это были люди. Лучшие люди…

Осмотр места ЧП уже 26 апреля показал: блок обрушен, реакторный цех в развалинах, реактор взорван, активная зона тоже разрушена, горит графит.
Вскрытый реактор – это непременное выделение продуктов деления в атмосферу. Когда тушивших четвёртый блок пожарных привезли в медсанчасть, уровень радиоактивности там быстро поднялся до угрожающего. А значит, не только эти герои нахватались очень много рентгенов. Ещё больше радиации ушло в воздух.
Оценки разнятся на уровне от 5 до 30 процентов, но считается, что именно такая доля от 180—190 тонн ядерного топлива была выброшена в ходе аварии и её ликвидации в окружающую среду. По данным МАГАТЭ, суммарная радиоактивность выброса составила до 14⋅1018 беккерелей или, по старым (времён Чернобыля) единицам – 380 миллионов кюри. Не очень корректно это сравнивать, как принято, с ядерной бомбой – там несколько иная физика процесса, – но для иллюстрации можно упомянуть, что при взрыве ядерного заряда мощностью в 1 мегатонну выбрасывается всего 150 000 кюри.
В первые сутки на улицах Припяти радиационный фон составлял около 300 микрорентген в секунду. Немного больше одного рентгена в час. Опасной считается доза уже в 100 рентген. То есть четверо суток – и всё, у всех жителей города возникает серьёзный риск лучевой болезни.
С этим надо было срочно что-то делать. Вот только никто не знал – что: такой аварии просто ещё не было в истории.
После долгих споров было решено забрасывать фонящий котёл гасящими радиацию боросодержащими материалами. Например, карбидом бора, доломитовой крошкой, глиной, песком. Свинцом, наконец.
Как забрасывать? С вертолётов.
Вот только шахту реактора шириной всего 15 метров на две трети закрывал «язык» плиты верхней защиты – так называемая схема «Е». Чтобы попасть в зев котла, надо не пролететь над ним, а зависнуть хотя бы на несколько секунд. Прямо в луче нейтронов, жёстко бомбардирующих твой вертолёт. И тебя.
Но и летели, и зависали, и попадали. И получали. Свои рентгены.
Но снова летели, и снова зависали, и попадали. «Отказников» не было. С 27 апреля по 6 мая лётчики сделали 1927 вылетов и сбросили в реактор 4925 тонн материалов, гасящих радиоактивные выбросы.
А ещё имелась реальная опасность плавления и разрушения схемы «ОР». То есть нижней биологической защиты, на которой лежит – лежала – графитовая кладка и часть конструкций активной зоны. И раз топливо продолжает плавиться там, в шахте, и с огромной температурой, то оно может проплавить и бетонную плиту.
А под ней резервуар, куда сбрасываются излишки пара из системы охлаждения реактора, и пар там конденсируется. Бассейн-барботёр, полный воды. Если туда обрушатся расплавленные остатки реактора вместе с раскалённой активной зоной, последствия парового взрыва с выбросом огромного количества радиоактивного материала станут катастрофой для половины континента.
Что с этим делать? Слить эту воду? А как? Это ж кому-то надо лезть под плавящийся реактор, в барботёр нырять. Хотя бы просто проникнуть и добраться до задвижек. Воды там должно быть не так много, по колено, может, до пояса максимум. Но – работа смертельная. Почти с гарантией…
Но двое полезли. Твёрдо зная, что не выживут. Но – так надо было. И они сделали своё дело, открыли задвижки, слили воду.
И… выжили. Такое же примерно чудо, когда на войне выживали те, кто закрывал своим телом вражеский дот.
И таких героев были не десятки, не сотни. Тысячи.
Пафосно, но не стыдно – для таких случаев полностью подходит фраза: «Люди как боги»…
Это про всех тех 526 250 человек, которые приняли участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

Чернобыльский приговор

Взрыв на Чернобыльской АЭС обрушил не только 4-й энергоблок. Авария ударила по всей ядерной энергетике. И не только в России, но и в мире.
В СССР почти полностью свернули строительство новых станций, в невероятных количествах было брошено недостроенных энергоблоков. В том числе с очень высокой степенью готовности, как первый блок Ростовской АЭС или третий – Калининской.
Была заброшена Центральная, она же Костромская АЭС, законсервирована Ростовская АЭС, остановлено строительство энергоблока № 4 с реактором БН-800 на Белоярской АЭС, умер, не родившись, реактор № 5 на Курской АЭС.
Остановили строительство Крымской АЭС.
В Армении заглушили работавшую АЭС, дававшую дешёвую энергию не только этой республике, но и всему Закавказью. Ссылались, правда, при этом на землетрясение в Спитаке 7 декабря 1988 года, но в уме-то держали Чернобыль. И хоть станция легко, без единого повреждения выдержала толчок магнитудой в 6,25 по шкале Рихтера, но именно со словом «Чернобыль» на устах со станции сразу после землетрясения сбежала большая часть персонала. А потом, после отсечной отметки 1991 года, народ теперь уже независимой страны неимоверно страдал от холода лютой для Армении зимы 1992 года.
На волнах гласности и перестройки надулись паруса ещё не оформленных политически, но всё более раскручивающихся медийно и организационно движений «ниспровергателей». То есть тех, кто призывал вовсе отказаться от ядерной энергетики – и уж точно отказаться от неё здесь и сейчас. Практически вся оппозиция провозглашала требования запрета ядерной энергетики. Родилось движение «зелёных». В борьбе против Горьковской атомной станции теплоснабжения обрела политические очертания фигура Бориса Немцова. Протесты общественности вынудили отказаться от завершения уже на 80 процентов готовой Татарской АЭС. Решением референдума остановили создание атомной станции теплоснабжения в Воронеже.
Кроме того, Чернобыльская катастрофа стала поистине экзистенциальной для страны ещё и вот в каком аспекте. Она подорвала и без того шатавшиеся основания главного символа веры советской эпохи: научно-технической революции или, в поздней и более скромной формулировке, научно-технического прогресса. И легла в ряд тех событий, которые позволили развернуться «новому мышлению». А уж оно внушало безудержную лихость в обращении не только с косной социальной системой, но и с бесценным, нажитым огромным трудом опытом.
Но прежде всего авария показала – для умных людей, в том числе и в руководстве страны, - несоответствие между имевшейся социальной системой и современными технологиями. То, о чём, кстати, говорили многие специалисты в разных отраслях, в разных же отраслях указывая на безалаберность, разгильдяйство, пренебрежение нормами и регламентами и при создании, и при эксплуатации разных сложных сооружений и устройств. Советская и – шире – социалистическая система в её позднесоветском изводе просто не в состоянии была соблюдать и, главное, заставлять соблюдать правила обращения со всё более усложняющимися технологиями.
Идеальная как мобилизационная, советская социалистическая система хозяйствования на новом технологическом витке дала неслучайный сбой, хоть и выглядевший как цепь случайностей.
И так Чернобыль стал горьким символом распада. В прямом и переносном смыслах.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив