Башня. Новый Ковчег-6. Глава 11. Борис

two_towers — 27.11.2024

Павел сидел напротив, за своим столом, чуть наклонив голову вперёд, и говорил. Говорил чётко, по делу, раскладывая всё по полочкам, разжевывая каждую мелочь и выстраивая перед Борисом весь алгоритм дальнейших действий. Говорил он правильные вещи, вот только Борис и так всё это знал и, может, даже получше самого Павла. Но тем не менее сидел, слушал…, хотя нет, слушал Борис друга вполуха — внутри него шёл свой бой, с детскими обидами, с ревностью, с теми самыми демонами, которых он, казалось, победил несколько дней назад, но которые снова проснулись, заворочались, оскалили паскудные рожи и теперь нашёптывали ему всякое.

Борис догадывался, что было причиной их пробуждения. Точнее, кто. Маленькая, дерзкая сероглазая женщина, которая сегодня утром холодно и насмешливо опять поставила Бориса на место, совершенно безапелляционно дав ему понять, кто он такой.

— …сразу после того, как Володя возьмёт Южную под контроль…

Слова Павла, размеренные и твёрдые, звучали где-то рядом, Борис встряхнул головой, попытался сосредоточиться и… не смог. В нём, против воли, росло глухое раздражение: на себя, на Марусю, на Павла. Особенно на Павла. Борис исподлобья посмотрел на друга. Сидит тут, проговаривает, разжёвывает как для последнего идиота, как будто Борис не понимает, что делать дальше.

А что там понимать? Вот-вот снимут блокаду, отголоски идущего наверху боя слышны даже здесь, а, значит, Долинин со своими ребятами скоро будут на станции, и тогда дураку ясно — надо пробиваться наверх. Собирать Совет, разбираться со спятившим Ставицким, арестовывать Рябинина, брать власть в свои руки. И делать это предстоит ему, Борису, потому что Павел именно сейчас прикован к своему реактору, пробный запуск которого начался только что. А вот потом…

«Да, Боренька, а что потом?» — именно этот вопрос нашёптывали ему проснувшиеся демоны. И сами на этот вопрос отвечали.

Потом Борису предстоит уйти в тень. Организовать Пашкино триумфальное возвращение и тихонько слиться, причём желательно так, чтобы не замарать своей репутацией преступника и наркоторговца Пашкин светлый образ. В идеале, конечно, сдохнуть, кануть в небытие. Тогда его, может, и реабилитируют посмертно — мёртвого куда как легче обелить. Может, Пашка даже толкнёт какую-нибудь пафосную речь над урной с прахом. Что-нибудь эдакое, духоподъёмное и пронизанное светлой грустью. Про то, что Боря оступился, но всегда оставался верным другом, и его вклад в победу был неоценим. После чего уронит скупую мужскую слезу и пойдёт дальше совершать свои подвиги, вести человечество вперёд к светлому будущему.

Всё это демоны нашёптывали ему, заглушая Пашкины слова, и вместе с этим паскудным нашёптыванием, росла детская обида, переполняла его и уже готова была выплеснуться наружу.

Борис опустил голову — не хотел, чтобы Павел заметил, но его другу было не до этого. Павел продолжал говорить, подробно расписывая план действий.

В общем-то Пашка всё делал правильно. Борис сам всегда говорил, что хороший начальник должен уметь ставить задачу. Ставить чётко, так, чтобы не возникало никаких сомнений, разбирая каждую деталь, каждый шаг. Вот Павел и ставил. Потому что имел право. Потому что был главным. Потому что был первым. А он, Борис, всю жизнь пытавшийся обогнать Павла, доказать ему что-то, обойти, перепрыгнуть, всего лишь второй. Всегда второй.

Пока они сидели в больнице у Анны, они были равны. Во всём равны. Обоих считали мёртвыми, и там, в тесных комнатушках с убогой больничной мебелью не было ни начальников, ни подчинённых, ни первых, ни вторых. Они, всю жизнь ведущие долгий и нелёгкий спор, наконец-то вышли на финишную прямую, схлестнулись, померились силами, и каждый остался при своём, удовлетворившись ничьей. Так думал Борис, примеряя к жизни правила спорта или детской игры, наивно забывая, что в жизни равенства быть не может. Всегда кто-то будет хоть немного, но сильней, умней, лучше. И в их игре победитель тоже один. Пашка Савельев.

Перед глазами возникло полузабытое лицо отчима, — а может это один из резвящихся внутри Бориса демонов принял его обличье.

Все люди равны, Борюсик, но некоторые — равнее.

Борис моргнул, изгоняя лицо отчима, вынырнул из своих мрачных дум, постарался сосредоточиться. Хотя зачем? О том, как надо действовать наверху, он, пожалуй, знает получше Пашки. Нашёл кого учить. Тут Борис Павлу сто очков вперёд даст. А может… а почему бы и нет?

Мысль, внезапно пришедшая в голову, завертелась опасным, мутным водоворотом.

Вот она — вожделенная власть. Бери её тёпленькой, всё же так просто. Павел внизу, у него руки связаны реактором, и если всё сделать по уму, постепенно…, кто там теперь в Совете? Мозг, как хорошо отлаженная программа, включился, заработал, просчитывая варианты, выстраивая ходы. Оскалились одобрительно демоны — рано ты, Боренька, сдался, последнее слово ещё не сказано. Ещё есть возможность обойти Пашку на повороте. Ещё есть…

— Боря, ты меня слушаешь?

Борис очнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины предательства, уже опутавшей его, сковавшей волю и разум, уставился на Павла, который наконец-то заметил, что с его другом что-то не так.

— Скажи, Паша, а ты не боишься? — вопрос сорвался с губ сам. Какая-то часть Бориса не то, чтобы пыталась сопротивляться — скорее искала лазейку или, быть может, беззвучно вопила о помощи.

Павел недоумённо нахмурился.

— Ты о чём?

— Да так, ни о чём, — попытался сдать назад Борис.

— Риск, конечно, есть, — Павел, святая душа, понял всё по-своему. — Но тут, сам знаешь, без риска никак. Я понимаю, наверху сейчас, скорее всего, поопаснее будет. Я тут худо-бедно под охраной, среди своих, а тебе…

Борису стало тошно. Неужели Пашка думает, что он боится идти наверх? Угодить под шальную пулю или стать заложником у Ставицкого, если им с Долининым не удастся переиграть противника?

— Да я не об этом, Паш, — он понимал, что вступает на скользкую дорожку, но что-то толкало его к этому разговору — разошедшиеся демоны или наоборот, то светлое, что ещё осталось в нём и что из последних сил вело внутри него эту отчаянную войну.

— А о чём? — Пашка действительно не понимал.

— Паш, скажи, а сколько времени прошло с тех пор, как я всеми правдами-неправдами пытался тебя свалить? Меньше чем полгода. Даже по меркам человеческой жизни это всего ничего. А теперь ты меня сам посылаешь туда, наверх. Чтоб я, значит, тебе дорожку расчистил. К заветному креслу. Вот я и спрашиваю, неужели у тебя даже тени сомнения не возникает? Что я, дорвавшись до власти, ради которой разве что мать только родную не продал, после этого пойду и безропотно отдам её тебе? А может, не отдам? Может, я свою игру начну? Что ты тогда, Пашенька, делать будешь?

— Вот ты о чём…

Павел потёр переносицу, прикрыл глаза. И тут же открыл их и уставился на Бориса.

— Что ж с тобой происходит? Мне казалось, что мы всё выяснили уже.

— Ну да, тебе казалось.

— Что ж, если хочешь…

— Не надо, Паша. Я не тупой. Мне по второму кругу повторять не нужно. Я же вижу, что ты хочешь мне сказать. И про ту детскую историю с разрисованным плакатом, и про то, как я вытащил тебя с заброшенной станции, не бросил подыхать. Герой, куда там. Только это всего лишь два эпизода. А в моей жизни, Пашенька, ещё много всего было. Такого, что перечёркивает всё это напрочь. Это ведь я тогда, Паша, отдал приказ, чтобы тех людей, на карантине… я сам, лично. Даже Кравец содрогнулся, а Кравец, уж ты мне поверь, никогда высокими моральными принципами не отличался. И ведь каких-то полчаса, и не осталось бы там никого в живых. Или наркотики. Ведь подсыпать в одну из партий отраву, от которой десятка два человек откинулись, — тоже моя идея. Это как тебе? Да что я рассказываю? Ты же дело моё читал. Там всё расписано. И знаешь, чего я никак понять не могу? Что, зная всё это, ты сейчас мне, не раздумывая, вручаешь свою жизнь. И не только свою, тут-то как раз ничего удивительного. Ты всё дело своё на карту ставишь, всё, ради чего ты живёшь, Паша. Башня, судьба человечества, реактор твой распрекрасный. И всё это ты доверяешь мне, приговорённому преступнику, убийце, человеку, который пытался тебя шантажировать самим святым, что есть. Откуда в тебе эта уверенность?

Павел молчал. Не сводил с него тяжёлого взгляда, и Борис вдруг дрогнул, испугался. Не Пашки испугался — себя. И всё равно, понимая, что разговор этот, несвоевременный и неуместный, ведёт в никуда, а то и того хуже — безжалостно рвёт их с Пашкой дружбу, — всё равно продолжил. Продолжил, глядя в холодные, серые глаза друга, ставшие вдруг чужими, жёсткими и безжалостными.

— Ты, Паша — идеалист, людей судишь по своей мерке. Видишь в них только хорошее. Вспомнил — как я тогда у доски стоял, да Змее вас с Анькой не сдал. Той истории уже лет тридцать с хвостиком будет. И в чём-то ты прав, конечно. Во всех нас есть и плохое, и хорошее. Весь вопрос в соотношении. В пропорции. А она у меня, увы, не в пользу света и добра. Гнили во мне слишком много, Паша. Другой я. Вот я тут поболтался по станции, за людьми понаблюдал — мне ж раньше не до этого было, последние лет пятнадцать я с надоблачного уровня, считай, не вылезал, в народ не ходил, — а тут, как будто глаза мне кто открыл. Увидел я здесь, Паша, кое-что, чего раньше не понимал.

В горле пересохло. Борис поискал глазами бутылку или графин с водой, не нашёл и, облизав сухие губы, усмехнулся. Подождал от Савельева реакции, но тот продолжал упрямо молчать.

— И знаешь, что я увидел? Свет. Который от людей идёт. Вы же здесь все светитесь, потому что вместе. Потому что общим делом объединены. Вы все — одно целое. И этот твой Селиванов с вечно недовольной физиономией, и усатый Устименко, и Иван Шорохов со своими работягами, и дотошный фельдшер Пятнашкин, и Егор Саныч, который так мне руки и не подаёт, и парнишка этот, который за тобой как влюблённый паж с бутербродами скачет — Гоша Васильев, и даже бестолковый Кирилл Шорохов, твой любимчик, да что там Шорохов — даже этот, как его, всё время фамилию забываю, директор столовой, вот душный мужик, постоянно за мной таскается и нудит всё, нудит, про скудный рацион, про недостаток витаминов, ей-богу, я его придушу когда-нибудь, так надоел.

«И Маруся», — хотел добавить Борис, но не стал. Побоялся выдать себя с головой.

— В общем, для меня это откровением явилось. Осознание общего дела, ради которого вы готовы не спать, не есть, изматывать себя нагрузками, работать по полторы смены, нестись сломя голову в паровую, рискуя там и подохнуть. Не потому что думаете о том, чтобы заработать, или про шкуру свою, или ещё про какие-то личные амбиции и желания. А потому что по-другому не умеете. А я…

— Что ты? — переспросил Павел. Он внимательно слушал Бориса, и по его лицу невозможно было понять, согласен он с ним, или сейчас снова начнёт приводить аргументы, доказывая, что Борис тоже такой, как они. Но Павел не спешил вступать в разговор, и от молчания друга Борису стало как-то тоскливо.

— А я, Паша, всё о себе. Мне на общее дело… ну, не то чтобы наплевать. Нет, умом я понимаю, какие будут последствия и от правления сумасшедшего Ставицкого с его чудовищными реформами, и, если вдруг вы не справитесь и не запустите станцию вовремя. Умом… А вот задора нет и энтузиазма тоже. И не потому что я человек плохой. Селиванов твой тоже не подарок. А уж директор столовой — тому и вовсе в аду персональная сковорода приготовлена, за занудство его. Но дело-то в другом: они понимают, а я — не понимаю. Не чувствую. Я, Паша, устал. Нет у меня сил давить из себя героя. И сущность моя, да гнилая сущность, чего говорить. Вот ты мне сейчас распинался, а я знаешь про что думал? Как похитрее власть у тебя перехватить. Сидел, мысленно сторонников вербовал, шансы взвешивал. Пока ты тут со своим реактором возишься, я бы вполне мог. Так что…

Борис сбился. Он ненавидел себя за то, что сказал. Каждое слово было жалким и отвратительным. И сам он был жалок и мерзок. Совсем как его хохочущие демоны, предвкушающие скорую победу.

— Так что? — Павел смотрел на него исподлобья, и Борису показалось, что Савельев едва сдерживается, чтобы не вскочить и не врезать ему.

— Да ничего. Доверяешь ты мне, значит, Паша? А зря. Я сам себе не доверяю. И тебе не советую. Так что правильно ты тогда подписал тот приговор. И лучше было бы, если бы ты его исполнил. Край, Паша. Не могу я. Проиграл я ту войну с собой. С крупным счётом проиграл.

Воцарилась недобрая тишина. Борис чувствовал, как воздух вокруг них с Павлом сгустился, стал тяжёлым, и в нём потрескивало электричество, готовое в любую минуту прорваться яркими вспышками молний.

— Всё сказал? — наконец выдавил из себя Павел.

— Всё, — буркнул Борис, уже жалея о том, что затеял этот разговор. Затеял в самое неподходящее время, потому что…

— А теперь, Боря, говорить буду я. А ты слушай и слушай внимательно. Повторять не буду. Ты удивляешься, почему я тебе доверяю — такому подлецу, который в чём только не замазан и каких только грехов не совершил. А я доверяю. Потому что, если бы ты хотел сейчас свою игру начать, начал бы. Ничто тебе не мешало. А ты вместо этого сидишь тут и вываливаешь всё это на меня. Проиграл, говоришь? Нет, Боря. Вот если бы ты сейчас промолчал, а там наверху стал бы втихую власть под себя подминать — тогда да, тогда я бы первый сказал, что ты проиграл. А ты не проиграл. Ты сейчас, Боря, пытаешься слиться. Сдаться хочешь. Потому и сказал мне всё это. Потому что… это как крик о помощи. Только чем я тут могу помочь, Боря? Это твой бой, твоя война.

Борис поморщился. Фактически Павел обвинил его в трусости и справедливо обвинил — крыть ему нечем.

— Но кое-чем я тебе всё-таки помочь попытаюсь. Потому что я тебя знаю, как самого себя, и знаю, что сдаваться ты, Боря, не умеешь. По крайней мере тот Боря, которого я знал, никогда не сдавался. И в той камере, уже фактически приговорённый, и там, в больнице у Анны, запертый и мёртвый для всего мира — ты не сдавался. И я не знаю, что произошло. Но чувствую — что-то произошло, уже тут, на станции, несколько дней назад. Хотел бы я знать что?

Павел сверлил Бориса взглядом, словно пытался прочесть его мысли, и Борис не выдержал, опустил глаза.

Он-то, как никто другой знал, что произошло. Что или вернее кто стал тем спусковым механизмом, выпустившим на волю дремавших демонов. Но озвучить Пашке свои мысли он не мог, иначе пришлось бы рассказывать всё, что было между ним и его сестрой.

— Не скажешь? — хмыкнул Павел. — Ну и не говори. Твоё право. В конце концов, я тут не психоаналитик, чтобы твои травмы разбирать. Но я тебе вот что скажу. Что бы там у тебя не случилось, всё это сейчас неважно. И власть не важна. И даже наш спор с тобой, кто из нас круче. Всё это детский сад. Важно другое. Люди, Башня, наш мир. И ты мне нужен, Боря, нужен именно сейчас. Потому что без тебя я не справлюсь. Да и не только мне ты нужен. Ты всем нам нужен. В данную минуту — всем.

— Да брось, Паш, — перебил его Борис. — Это ты у нас человек незаменимый. Гениальный инженер, без которого всё тут встанет. А я, ну что я. Подай, принеси, обеспечь. Тот же комендант местный, кстати, вполне толковый мужик, хоть и вороватый. Он не хуже меня всю бы эту работу выполнил. Что я такого сделал? Чего-то там организовал? Столовую, общежитие… невелика заслуга. Переговоры с кузеном твоим? Так и тут я особых успехов не добился. Не хуже меня знаешь, как нам медики и лекарства достались. А уж как мы с тобой с Васильевым слажали, так это вообще разговор отдельный. В общем, хорош, Паша, меня утешать, я тебе не красна девица.

— А я тебя и не утешаю, Боря. Я тебе, идиоту такому, пытаюсь объяснить то, что ты видеть отказываешься. Упёрся как баран — я ничего не могу. Всё ты, Боря, можешь. Точнее, мы можем. Твоя самая большая проблема в том, что ты пытаешься всё, что мы делаем, на составляющие разложить, на отдельные детали, вычислить, чей вклад весомее. А я тебе как инженер скажу — это так не работает. В механизме каждая деталь важна, и, если хоть одна, самая мелкая, будет с браком, — всё, весь агрегат встанет, несмотря на то, что все остальные будут идеально подогнаны и собраны. Тут нет главных и второстепенных вещей. Из-за маленькой прокладки может полететь весь узел. И это не только к технике относится, во всей нашей жизни так. И нельзя измерить ничей вклад, ни твой, ни мой. У меня без тебя ничего не получится, но и у тебя без меня — тоже. Мы с тобой, Боря, уж не знаю, как так получилось, повязаны, что ли. С детства. С того самого дня, как я Аню два часа уговаривал, что ты — наш. И поэтому, Боря, чёрта с два я тебе дам сдаться, ты понял? Даже не надейся. Я с тебя живого не слезу. И сейчас ты пойдёшь наверх и победишь. Нет у тебя другого выхода. И ты, Боря, сделаешь это, потому что ты можешь. Именно ты — можешь. Никто лучше тебя это не сделает.

Павел замолчал. Подался вперёд, сцепил руки, лежащие на столе, выжидающе уставился на Бориса, и под тяжёлым, требовательным взглядом друга демоны, уже ликующие и празднующие победу, зашипели, захрипели, закорчились в судорогах. Нет, они ещё не отступили, они цеплялись своими корявыми и шершавыми лапами, впивали в душу грязные, острые когти, силясь если не разорвать её на части, то хотя бы отщипнуть кусочек, но когти эти соскальзывали, гнулись, сминались и крошились, и в наступившей тишине слышен был хруст этих ломающихся когтей. Они ещё пытались столкнуть его, сбить с ног, обрушивая мощные, крепко сбитые тела, но Борис стоял. Стоял, чувствуя опору — тяжёлый Пашкин взгляд.

А Пашка смотрел. Смотрел, не отрываясь. И под взглядом серьёзных серых глаз уходило, откатывало мутной волной то, что всегда казалось Борису составляющей их с Павлом отношений — соперничество, борьба, вечное противостояние. И на смену этому пришло понимание, что их сила, та настоящая сила, что позволяет им выжить и выстоять перед лицом неумолимого океана, стихии, неведомых природных сил, мощи, таившейся в Пашкином реакторе, разрушительной и спасительной одновременно, эта сила — в единстве. В их с Павлом единстве. Скованном столь разными гранями их характеров, несочетаемых, несовместимых, противоречивых — насовсем скованном, навсегда. Это единство помогало им в детстве, когда они дрались плечом к плечу, спине к спине, с Коноваловым и его дружками. Помогало в юности, когда даже разбежавшись на две сотни этажей, они всё равно искали встреч и черпали в этих редких встречах силу и энергию, одновременно подпитывая друг друга. Помогало в зрелом возрасте, когда после смерти Лизы и ухода Анны Пашка почти сломался, сдался, и Борису пришлось тащить на себе всё — и самого Пашку, и маленькую Нику, которая, цепляясь ему за шею маленькими ручонками, испуганно шептала: «дядя Боря, ты только от нас с папой не уходи сейчас», и себя самого, потому что ни хрена он тогда толком не понимал, кроме того, что если и он упадёт, то тогда всё — им конец. Помогало сейчас, когда Пашка, испугавшись за него, встал рядом, предлагая ему самое ценное, что есть на земле — своё доверие и свою дружбу.

Шипели, отползая, демоны, пятились назад, как отступали когда-то грязные волны океана от разрушенных и выщербленных ветром плит Северной станции, на которых лежал без сознания раненый Савельев. Потому что сейчас между Борисом и демонами стоял Пашка, как там на Северной между Пашкой и океаном стоял Борис.

Бой закончился. Он… нет, не он, — Борис усмехнулся про себя, — они с Пашкой победили. И потому, как лёгкая, чуть заметная улыбка тронула Пашкины губы, Борис понял — его друг думает о том же.

— Улыбаешься? — проговорил Борис. — Думаешь, опять уел? Да, Паша?

— Тебя, пожалуй, уешь, — хмыкнул Савельев.

И уже было неважно, что они говорили, слова не имели никакого значения. И что бы там дальше ни произошло, они всё равно взяли верх…

Дверь внезапно приоткрылась, заглянула Маруся.

— Паш, ты просил первые результаты. Там… — она чуть сбилась, заметив Бориса.

— Что там? — в глазах Павла промелькнула лёгкая тревога. Он приподнялся с места, но она уже сама подошла к столу, разложила перед ним распечатки, ткнула пальцем в какую-то строчку.

— Селиванов, конечно, встал в позу, Бондаренко тоже сомневается, но мне кажется…

— Вижу. Вот что, — Павел наморщил лоб. — Марусь, передай Селиванову и Мише… Впрочем, я сейчас сам подойду, через пять минут. Продолжайте пока.

Маруся кивнула и направилась к двери, а Павел, ещё раз пробежав глазами распечатки, отложил их в сторону и снова перевёл взгляд на Бориса.

— В общем, Борь, я думаю, что мы поняли друг друга. Сейчас, как снимут блокаду, сразу на Надоблачный, брать власть в свои руки. Понапрасну не рискуй, ну да что я тебе говорю, ты и без меня всё знаешь. Ну а насчёт доверия, коли уж мы о нём заговорили, что ж… туда наверх с этой миссией сейчас могут пойти только два человека. Либо я сам, либо тот, кому я безоговорочно верю. То есть ты, Боря.

Маруся, которая подошла уже к двери и даже приоткрыла её, внезапно притормозила, замерла. Павел этого не заметил, а вот Борис увидел, хоть и сидел к двери вполоборота.

Она стояла, не оборачиваясь — напряжённая спина, тонкая, нежная шея выглядывает из воротника белого халата, волосы подняты вверх, небрежно прихвачены заколкой, чтоб не мешали. Борису вдруг показалось, что сейчас она заговорит. Скажет резко и прямо, как она всегда делает, что такому, как Борис, доверять нельзя, потому что… Но Маруся молчала.

Павел наконец уловил замешательство друга, проследил за его взглядом.

— Маруся, что-то ещё?

Она повернула голову. Скользнула глазами по Борису, потом посмотрела на Павла.

— Нет, ничего.

Она помедлила, кажется, хотела что-то добавить, но не стала.

— Ну тогда иди, Марусь, я сейчас подойду.

Маруся кивнула и вышла за дверь.

— Ну что, основное мы обговорили, — Павел опять обратился к Борису. — Главное, Боря, помни: самое важное сейчас — Южная станция. Если нас обесточат, а технически, это, к сожалению, возможно, потому что Васильев не на нашей стороне, то тогда всё. Даже если реактор вдруг — что маловероятно — выдержит такой аварийный останов, то тут куча другого оборудования, которое хорошо, если просто выйдет из строя, а не взорвётся. Но в любом случае на вторую попытку у нас… у тех, кто останется в живых после этого, времени уже не будет. Уровень опускается слишком быстро.

Павел взъерошил волосы, вздохнул, и Борис увидел, как его друг устал, чертовски устал, от этого груза ответственности, который прёт на себе — не потому что ему нравится быть первым, а просто потому что никто другой это не осилит.

— Не дёргайся, Паша, — Борис улыбнулся и, поймав Пашкин взгляд, подмигнул ему. — Сделаем мы всё, как надо. Будет тебе и Южная станция, и Совет я тебе поднесу на том самом блюдечке. Ты, главное, дуру свою атомную запусти. А я… что-то я и правда того, распустился. Хуже бабы разнылся. Ничего, прорвёмся.

Их глаза встретились, и Борис поймал себя на мысли, что видит сейчас не уставшего взрослого мужика, а того мальчишку, веснушчатого, с задорными вихрами, который когда-то шагнул к нему и протянул руку, доверившись и положив начало чему-то непостижимому, светлому, сильному. Их дружбе. Которая выстояла, не сломалась и теперь ведёт их двоих вперёд.

— Борь, ты… я, может, резковато… Наверно, я не имел права тебе всё это говорить, — Павел вдруг смутился, нахмурился.

— Да пошёл ты! Ещё не хватало, чтоб ты извинялся, — хмыкнул Борис, ему вдруг стало легко на душе — он понял, почувствовал, что демоны, которые отравляли его изнутри, скукожились, превратились в мелких безобразных червяков, и только-то и осталось — раздавать их одним движением. — Ты бы лучше перед парнем нашим, Кириллом, извинился. Пацан тебе в который раз жизнь спасает, а ты всё орешь на него.

— Увижу, извинюсь, — буркнул Павел. — И ты туда же. Анна, Маруся, ты вот теперь… защитники, мать вашу.

Он ещё хотел что-то сказать, но не успел — дверь опять распахнулась, и на пороге появился Алёхин. Бледный, в разорванном кителе, на щеке царапина.

Павел и Борис синхронно поднялись с мест. За разговором они почти забыли, что там, наверху сейчас идёт бой.

— Ну что? — выдохнул Павел.

Алёхин посторонился, пропуская человека, стоявшего позади.

— Володя! — Павел выскочил из-за стола. — Получилось?

— Здравствуйте, Павел Григорьевич, — устало проговорил полковник, подавая Пашке руку. — Блокада прорвана. На Южной, по последним сведениям, ещё идут бои, но большая её часть уже под нашим контролем. Жду дальнейших распоряжений.

— Получилось, чёрт! — Савельев пожал протянутую Долининым руку и, не выдержав, притянул его к себе, крепко, по-мужски обнял. — Получилось! Спасибо тебе, Володя.

*************************************

навигация по главам

Башня. Новый Ковчег-1

Башня. Новый Ковчег-2

Башня. Новый Ковчег-3

Башня. Новый Ковчег-4

Башня. Новый Ковчег-5

Оставить комментарий

Популярные посты:

rivka381

Близняшки из Омска.

artur_s

Осторожно: ваша почта, возможно, уже взломана

uctopuockon_pyc

Интересные ретрофото

avdysh_oleg

С кем поведёшься, так тебе и надо!

sntdpni

"Стамбул-2" - интрига сохраняется

taransv

Запрет на ввоз в страну семей мигрантов

yakov_a_jerkov

"Vladimir, STOP!"

konstantinus_a

Вознесение Господне

• Ранее
• Архив