Апология поручика Голицына. 4

krylov — 01.06.2013

Мистика предметности и культ Трактора

Существует, в общем, два крайних взгляда на семантическую ауру вещей. Один можно условно назвать «традиционным» (хотя это и неверно). Он заключается в признании мистической связи вещи со своим творцом и владельцем. Вещь пропитана духом её хозяина, она связана с ним некими мистическими узами, несёт на себе его энергии. Отделить вещь от хозяина невозможно: она явлется его продолжением, как рука или нога. В идеале всё, принадлежащее человеку, должно оставаться с ним и даже быть похороненным вместе с ним, поскольку это его вещи и они не будут служить никому другому. И, разумеется, лучшее, что можно сделать с чужими вещами – это их выкинуть или уничтожить, потому что пользоваться ими «себе дороже» [1].

«Нейтральный» взгляд на тот же предмет состоит в том, что принадлежность вещи – малозначимая условность. Вещи не несут на себе никаких следов предыдущего владельца. Можно отрубить у трупа палец с колечком и надеть на свой, «и ничего не будет». Если на перстне имеется камень с печаткой, обозначающая, что это чужая собственность, её можно и сковырнуть – но лучше, конечно, отнести к ювелиру и продать камушек хоть за грошик. Чужая рубашка, может, и пахнет чужим потом, ну так её достаточно хорошенько выстирать и не забыть отпороть метки. Что касается вещей менее интимных, тут и речи быть не может о каких-то сантиментах, бери и пользуйся. Или продай – это тоже нормально, к тому же сам акт купли-продажи очищает вещь от следов прошлого, это своего рода символическая купель [2].

Наконец, существует и другой край того же отношения – я бы назвал его «воинско-пиратским», что-ли (хотя и это не вполне подходяще). Согласно этому воззрению, вещи действительно несут на себе ауру их владельцев, но это не делает их опасными, а наоборот – придаёт им дополнительную привлекательность, поскольку их присвоение отчасти означает и присвоение себе лучших свойств бывшего владельца, и даже как бы подчиняет его душу.

Стоит заметить, что нациям, преуспевшим в истории, свойственен именно такой взгляд: чужое ценно ещё и потому, что оно является символом победы над чужими. Например, британская мораль, которую Шпенглер обиженно обозвал «деловой этикой пиратов», прямо предполагает абсолютное право британца на любые трофеи. Всё, чего коснётся рука англичанина, становится навеки английским и тем самым усиливает дух Британии. И это касается не только вещей нейтральных – скажем, золота, которое «не пахнет» - но и «символически нагруженных» вещей. Африканский золотой божок, стоящий на полке в кабинете британского путешественника (прямо под висящей на стене головой бенгальского тигра) – это символ того, что британец сильнее божка, он победил его, убил и овладел им, как победил и убил он бенгальского тигра.

Теперь внимание. Можно ли сказать, что эти три отношения к собственности являются всего лишь «культурными особенностями»? Или за этим стоит нечто более существенное?

Верно, разумеется, второе. Видеть в вещах насыщенные чуждой силой артефакты, само прикосновение к которым опасно, «просто вещи» или желанные трофеи, зависит от СРАВНИТЕЛЬНОЙ СИЛЫ творца и первоначального владельца вещей и того, кто тянет к ним руку.

Скажем так. Для человека слабого имущество сильного представляет собой нечто, во-первых, символически насыщенное, и, во-вторых, опасное, причём в самом что ни на есть практическом смысле. Даже если слабому случится какой-нибудь хитростью, подлостью, или просто случайной удаче, одолеть сильного – он всё равно чувствует это. Крестьянин, убивший спящего рыцаря, может завладеть его доспехами, мечом, фамильным перстнем. Но обладание всеми этими вещами для него просто-напросто опасно – если у него найдут что-нибудь из этого, его казнят. Поэтому крестьянин постарается или как-нибудь тайно сбыть это добро с рук, или закопать его в тайном месте, и лишь раз в год, в глухую полночь, выкапывать клад и любоваться этими прекрасными вещами, которые так никогда и не станут его настоящей собственностью. «Видит око, да зуб неймёт».

Если же рыцарь в бою добудет мечом ценную добычу, он не только не будет её прятать, но, наоборот, станет ей кичиться, особенно если враг был достойным. Он будет гордиться мечом, отнятым у сарацина, и шлемом, снятым с убитого разбойника. Потому что он владеет этими вещами по праву силы, причём силы именно правой.

Неким аналогом личной силы для цивилизаций и культур является СРАВНИТЕЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ. Только тут ситуация ещё жёстче: творения более сильной цивилизации и более высокой культуры представляют РЕАЛЬНУЮ ОПАСНОСТЬ для культуры более низкой и слабой. Самую что ни на есть прямую и настоящую. Достаточно вспомнить, во что обошлись Африке бусы и зеркальца, на которые африканские вожди обменивали людей.

При этом артефакты культуры более низкой, наоборот, только укрепляют культуру более высокую. Импорт чая, кофе и пряностей никоим образом не ослабил Европу, не сделал её зависимой от производителей всех этих благ, а наоборот – побудил европейцев установить свой контроль над производителями столь ценных благ.

То есть. Для высшей, доминирующей цивилизации характерно «трофейное мышление» - то есть желание присваивать себе чужое и радоваться этому. Для цивилизации же низшей, менее развитой, но пытающейся сопротивляться чужому доминированию, характерно мышление «охранительное» - то есть страх перед чужим (даже полезным и красивым, и особенно полезным и красивым), стремление оградить себя от чужого, поскольку и обладание им опасно, и оно само опасно тоже.

Теперь, я думаю, становится более понятным отношение большевиков к русскому наследию – и их священный ужас перед джинсами.

Согласно официальной идеологии большевиков, они как раз и являлись «простолюдинами, убившими аристократов и богачей», то есть тем самым крестьянином, которому благодаря невероятно удачному для него стечению обстоятельств удалось убить рыцаря – то есть Российскую Империю [3]. Доставшееся им имущество убитого жгло руки – не то чтобы очень сильно, но достаточно ощутимо, чтобы уничтожать особенно знаковые вещи или избавляться от них. С другой стороны, предметы, созданные цивилизацией, которые сами большевики признавали (пусть лично для себя, не на публику) более высокой, чем их собственная, их пугали. Не понимая их сущности, они относились к ним как к опасным предметам, которые, конечно же, невероятно желанны (большевики готовы были душу продать за качественные западные товары), но именно поэтому должны быть спрятаны от широких народных масс.

Вот тут мы, наконец, выходим на главное. Советские воспринимали «символически» не только чужие вещи, но и свои. Поскольку они вознамерились сравниться с высшей цивилизацией, и поставили это своей главной задачей, то обычные для высшей цивилизации вещи воспринимались советскими как «достижения» и «победы», имеющие сакральное и символическое значение.

Примеров тому не счесть. Возьмём для примера самое скучное, что есть на свете – сельхозработы. Во всём мире цикл «сев – уборка» воспринимается как базовая рутина (хотя и очень важная, именно по причине своей базовости). Но для советских это была эпическая «битва за урожай», сражение за наполнение «закромов Родины» трофеями – то бишь «полновесным зерном нового урожая». Трактор и комбайн – обычная сельхозтехника, но в СССР существовал культ Трактора. И так далее, и тому подобное – перечислять все приметы этой смешной и абсурдной религии было бы долго.

Носители советского мировоззрения воспринимают практически всё, сделанное при Советской Власти, как её Священную Эманацию, теснейшим образом связанную именно с Советской властью и являющуюся её воплощением и продолжением. Для них домна – это Собор Советской Индустрии, трактор – священный предмет, аватара Советской власти, а атомный ледокол – Ленин, то есть одно из его воплощений [4].

Да, кстати, о плотинах. Многожды упоминавшийся здесь Днепрогэс для советского патриота – это ведь не просто электростанция, а Храм Советской Электрификации, святилище Лампочки Ильича, священное сооружение, имеющее сакральное значение. Днепрогэсу поклонялись, культ Днепрогэса (и других «советских достижений») насаждался сознательно. И когда в 1941 году НКВД взрывало плотину, это было не только прагматическое решение «не отдавать ценности врагу», но и сакральный акт – уничтожение святыни, защищаемой такой ценой от осквернения врагом [5].

И, конечно же, Космос, Бомба и прочие Великие Достижения Советской Власти рассматриваются советскими именно как святыни.

Разумеется, всё сказанное относится именно к честным советским патриотам, которые и в самом деле чувствуют душевное сродство с советской цивилизацией, тоскуют по ней и её бескорыстно любят. Циничные же манипуляторы советскими чувствами просто пытаются загнать своих оппонентов в классическую ситуацию ложного выбора, в "вилку": или вы мечтаете взорвать Днепрогэс, или целуете пятку великого Ленина, который провозгласил электрификацию всей страны. Выбирайте, выбирайте. Главное, чтобы выбирали именно из этих двух возможностей.

Но почему советские товарищи так уверены, что их враги (коль скоро они считают «антисоветчиков» врагами) видят в советской материальном наследии нечто большее, нежели ценное имущество или трофеи? Которые можно и нужно присвоить и использовать? И при этом - не быть ни на йоту, ни на скрупул благодарными тем, кто принимал решения о строительстве всех этих объектов и сооружений?

[1] Мне могут заметить, что такое отношение не столь уж чуждо и вполне современным людям. Вряд ли кому-то приятно одеваться в чужую одежду, особенно ношеную – даже если она вроде бы хорошая, но сам факт того, что её носил чужой человек, значим и неприятен. Или, как отмечал Фрёйд, «кто со страстью целует губы красивой девушки, тот, может быть, только с отвращением сможет воспользоваться ее зубной щеткой». И т.п.

Однако здесь имеет место эффект другого знака: боятся не столько силы чужого, сколько некоей слабости и ущербности, которая может оказаться заразной. Например, надевать чужие тапочки неприятно - в т.ч. потому что их владелец может страдать грибковым заболеванием.

Когда же известно, что вещь принадлежала человеку сильному, она становится желанной. Достаточно вспомнить, за какую цену продаются на аукционах личные вещи знаменитостей.

[2] Здесь я не буду вступать в содержательный спор о праве на res furtivae, то есть ворованных или похищенных вещей. У меня на этот счёт представления вполне римские (что, в частности, влияет на моё отношение к приватизации), но сейчас не время об этом рассуждать.

[3] То, что «Октябрская революция» была невероятным везением, «такой фарт раз в тыщу лет бывает», признавалось большевиками практически открыто. Конечно, товарищам очень помогли – но понимание этого факта включается в понятие «везения». В чуть других обстоятельствах «лениным» не светило бы вообще ничего от слова «совсем».

[4] Отметим между делом: когда Маяковский в своё время писал стихи про товарища Нетте, парохода и человека, он ещё оставался в «относительн европейской» парадигме: пароход, конечно, священен, но он символически связан с конкретным человеком (хотя истеричность этого отождествления уже подозрительна). В «зрелом» СССР все вещи были воплощениями глобальных сущностей – Партии, Ленина (который человеком не считался), Решений Съезда, ну и в конечном счёте Советской Власти как таковой.

[5] Неудивительно, что взрыв плотины сопровожался жертвоприношением массовой гибелью людей, не эвакуированных из зоны затопления.

A propo, не стоит забывать, что в девяностые, когда переименовавшая себя в конспиративных целях советская власть выравнивала линию фронта, уничтожение советской промышленности, вплоть до физического уничтожения заводов, техники и так далее, осуществляемое т.н. «приватизаторами» (с ведома, благословения и по прямому приказу советских спецслужб), тоже сопровождалось массовыми гекатомбами, то есть вымариванием людей "экономическими методами".

) продолжу позже (

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив