А.М. Капустин. Воспоминания партийного рядового. Часть 3

uncle_ho — 17.02.2023 ДЕМОНСТРАЦИИ

[Наша организация решила использовать в целях агитации одно земское собрание. С этой целью мы по одиночке собрались в зал заседаний уездного земства. Собралось нас человек до 30. Когда заседание открылось, кто-то из наших товарищей потребовал слова. Председатель отказал и попросил не мешать вести собрание. Мы были настойчивы и подняли шум. Не будучи в состоянии с нами сладить, председатель закрыл заседание. Тогда один из членов нашей организации произнёс яркую революционную речь, закончив её возгласом: "Долой самодержавие. Да здравствует вооружённое восстание…"

После речи мы улетучились из заседания земской управы, прежде чем земцы успели вызвать полицию. Когда она явилась, в зале из наших не было ни души…]

Одно из крупных событий для Екатеринбурга летом 1905 г. была демонстрация, в которой приняли участие почти все рабочие Екатеринбургских предприятий. Несмотря на то, что демонстрация [137об] протекала в присутствии полицейских чинов, она закончилась весьма благополучно. Вначале собрались мы около Фабрики Панфиловых на Златоустовской улице и оттуда отправились в Центр города. Прошли по Покровскому проспекту, откуда свернули на Уктусскую улицу и направились мимо 1-й полицейской части. Не доходя до полицейского управления, в средине демонстрантов было выкинуто небольшое красное знамя. Под это развевающееся знамя кто-то затянул:

– Много песен слыхал я в родной стороне,
И про радость и горе в них пели,
Но из песен одна в память врезалась мне –
Это песня рабочей артели…

И остальная масса активных участников десятками голосов подхватила:

– Эй, дубинушка, ухнем.
Эй, зелёная, сама пойдёт.
Подёрнем, подёрнем да ухнем. [138]

Пройдя полицейскую часть и завернув направо по Главному проспекту, мы, члены организации, в центре демонстрации сгруппировались плотнее и запели:

– Отречёмся от старого мира,
Отряхнём его прах с наших ног,
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог. [138об]

С Главного мы пошли обратно, выйдя на Никольскую улицу и дальше на Сенную площадь, направляясь на Макаровскую фабрику "снимать" рабочих.

А за нами и по бокам улицы двигались полицейские чины во главе с самим полицеймейстером. Растерянность полицейских настолько была велика, что они совершенно не знали, что с нами делать. Когда демонстранты вышли на Сенную площадь, то полицеймейстер вдруг решил обратиться к нам с мольбой: [141об]

– Господа, разойдитесь, ради бога, прошу Вас. Я с утра сегодня не ел.

– Ничего, ваше благородие, мы сами не каждый день едим, – раздалось из толпы. – Да ведь мы тебя, ваше благородие, не держим. Поезжай домой, и без тебя дорогу найдём…

Много ещё чего кричали рабочие из толпы в ответ на мольбу "его благородия", сопровождая каждый возглас дружным смехом. Чувствовалось, что настроение у всех вызывающее. Подмывало проделать какую-нибудь штуку над полицеймейстером и всеми этими архангелами, которые нас сопровождали.

Полицеймейстер ещё раз попытался что-то сказать, но задорные, дразнящие, крепкие звуки песни покрывали его голос: [142]

– Дружно, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.

Макаровские рабочие были сняты. Демонстрантов они давно уже ждали. Демонстрация пошла обратно в город и закончилась всё при том же растерянном состоянии полиции.

КРУЖКОВАЯ РАБОТА В 1905 ГОДУ.

Летом 1905 года с нами снова вели кружковые занятия. Особенно хорошо мне врезались в память занятия с Сергеем Егорычем (Чуцкаевым). С ним мы прошли историю революционного движения и начали политическую экономию. Затем с нами работал "Пётр Яковлевич", с которым мы главным образом разучивали песни. Пытался он нас выучить петь Интернационал даже на французском языке. Через него же мы тогда получали и [142об] литературу, и прокламации для Макаровского района.

Помню, однажды шли мы с ним, чтобы получить от него прокламации, на монастырское кладбище. Идём по Александровскому проспекту. Вдруг он останавливается, хватается за живот и ниже за брюки и трагическим голосом говорит:

– Лезет, лезет‼

Мы сначала его не поняли, смотрим на него и думаем:

– Что такое, у него лезет?

И вдруг как расхохочемся оба. А он продолжает держаться за живот и брюки и смотрит на нас совсем растерянно.

– Ну, хорошо, идём, только тихонько, – говорит, и двинулись дальше.

Едва он, бедняга, дошёл до монастырского кладбища, ремень, державший брюки, за которым у него лежала кипа прокламаций, распустился, и прокламации начали [143] опускаться за брюки вниз. Пришлось в силу этого идти до кладбища, удерживая одной рукой литературу, а другой рукой поддерживая брюки. Глядя на него, мы с трудом удерживались от смеха.

В таком виде он представлял весьма подозрительную картину. Несомненно, что если бы мы нарвались в это время на какого-нибудь опытного шпика, то наверняка были бы арестованы. Но, к нашему счастью, всё обошлось благополучно. И перегрузивши на кладбище литературу под наши пояса, мы отправились каждый в свою сторону.

Симпатичный был человек этот Пётр Яковлевич. Мы с Равинским его полюбили самым настоящим образом. Он всем как-то располагал к себе. Был он справедливый и мягкий. Он, пожалуй, больше действовал на наши души, чем на ум.

[*Далее перечёркнутый в тексте фрагмент, более подробно излагающий историю из главы "Провал и техника"]

Однажды случился какой-то переполох. Прибегает Пётр Яковлевич в квартиру Равинского. [143об] Мы в это время сидели вдвоём. Отец и мать его были портные и работали в это время во дворе. Он вбегает, по-видимому, ничего не видит по близорукости (носил пенсне) и спрашивает:

– Максим дома?

(Это была кличка Равинского. Хотя после в Екатеринбурге был ещё один "Максим", высокий чёрный товарищ, фамилию которого я, к сожалению, забыл. В 1906 году он сидел в тюрьме в Екатеринбурге вместе с нами.)

Мы растерялись немного – Пётр Яковлевич спрашивает какого-то "Максима" там, где живёт Александр Равинский. Он внёс какой-то свёрток в клеёнке чёрной, обвязанный шнурком. Мы видим, что у Петра Яковлевича растерянный вид, спрашиваем, в чём дело.

– Сейчас же вот это нужно куда-нибудь дальше спрятать. Будут обыски [144] и наверно аресты, спрячьте хорошо и подальше.

И сейчас же после этого ушёл.

Мы взяли завёрнутое в клеёнку "это", довольно тяжёлое, и немедленно отправились в лес. Выйдя к расторгуевской даче, отошли налево и в горе вырыли яму, вложили в неё литературу и забросали землёй, а сверху мхом.

Впоследствии эту литературу мы достали и то только осенью уже, после ряда дожжей, но она оказалась уже негодной. Были там №№ "Искры", прокламации, несколько брошюр "Пауки и мухи", но все они истлели, и мы их просто выбросили. [144об] [* конец вычеркнутого фрагмента]

В следующий раз Петра Яковлевича мы встретили уже только в Екатеринбургской тюрьме в 1906 году. Он в качестве пересыльного направлялся в одну из Сибирских губерний, кажется, Тобольскую.

Летом же 1905 года мы занимались с "Марией", подругой Клавдии Новгородцевой, и затем с Марией Оскаровной [*у автора – Алексеевной] Авейде (со слов Дины Харитоновны Чуцкаевой-Поляковой расстреляна в Екатеринбурге при Колчаке), а затем перешли в кружок "высшего типа", куда входили Черепановы Сергей и Александр, Бороздин Василий и, кажется, ещё кто-то. Тут занятия велись дискуссионным путём. В дискуссиях принимали участие "Иван" (Бушен), Вилонов Михаил и др. Собрания наши происходили то в квартире доктора Доброхотова, то на Электрической станции (квартира Черепанова Сергея) и, кажется, один или два раза в квартире нотариуса [145] Батманова. Доброхотов, Батманов и ряд других лиц, дававших нам квартиры, были либералами, покровительствовавшими в то время и с.-р., и с.-д.

Летом же 1905 года нашей организацией неоднократно устраивались собрания совместно с эс-эрами, лидерами которых в то время в Екатеринбурге были Стрижёв (Жорж), Поляков Михаил (теперь коммунист, брат Дины Харитоновны, с-дечки, теперь коммунистки, работающей в ЦК) и, кажется, Веселов. Большим влиянием эсеры в Екатеринбурге тогда среди рабочих масс не пользовались. Небольшая часть рабочих за ними шла только в Верх-Исетском заводе. Мы их считали тогда партией, в которую шли, главным образом, интеллигенты. Себя мы всё время причисляли к рабочим. [145]

К концу лета 1905 года все мы уже определённо чувствовали, что праздник на нашей улице скоро наступит. Говорить начали свободнее, стесняться стали значительно меньше, особенно после того, как в августе начались разговоры о Думе. Но мы как-то все знали, что эта дума – не дума, что мы получим что-то большее, и на Булыгинскую Думу смотрели как на что-то никчёмное, ненужное, но вместе с тем это означало, что самодержавие "сдаёт".

Собрания, хотя и носили всё ещё конспиративный характер, но как-то и на собраниях мы чувствовали себя уже свободнее. Я помню, как эти собрания устраивались на Глуховской Набережной в помещении общества техников. До открытия собрания собравшиеся начинали приставать к технику "Федичу":

– Федич, спойте. Спойте, Федич!

Иногда "Федич" (Ф.Ф. Сыромолотов)отговаривался, [146] иногда брал сразу гитару и, вставши на стул, запевал. Особенно мне врезалась в память его песня:

–В стране свободы мысли зреют,
В стране неволи мыслей нет,
От пошлой жизни все тупеют…
Свобода – жизнь, свобода – свет!

В стране свободы есть гражданки,
В стране неволи женщин нет –
Там есть рабыни, куклы, самки…
Свобода – жизнь, свобода – свет!

Страна свободы развивайся,
Мы шлём тебе всегда привет,
Страна рабов же поднимайся…
Свобода – жизнь, свобода – свет!

Ещё тут, кажется, был какой-то куплет, но я его забыл. После этого начиналось хлопанье в ладоши и крики "браво, бис". Одной только песней Федич не всегда, однако, отделывался. Обычно он запевал что-нибудь ещё. Помню его исполнение песни "Чёрное [146об] Знамя", переделанной в "Красное Знамя":

Нас давит, товарищи, власть капитала,
Царящего здесь и повсюду.
Давно уж, товарищи, время настало
Проснуться рабочему люду.

На бой нас давно вызывает
Буржуй – враг, царящий повсюду,
Пусть Красное Знамя собой воплощает
Идею рабочего люда.

Нас давит нещадно, увечит, штрафует,
Толчками нас гонит в могилу…
(и т.д.)

Это был уже тот период, когда волна забастовок охватила всю Россию. Когда рабочие подняли высоко головы и начали открыто говорить о близкой борьбе. Собрания наши участились. Мы начали готовиться к предстоящим битвам. Поднялись разговоры о необходимости создания боевых дружин. Верно, они так разговорами до самых октябрьских событий и остались. Но у многих [147] членов партии завелись револьверы и кинжалы.

Я тоже приобрёл себе большой кинжал за 1 р. и револьвер. Хотя, строго говоря, то, что я купил, теперь нельзя назвать револьвером. Это был пистолет системы Лефоше, патроны со шпеньком сбоку. Но всё же я чувствовал себя вооружённым.

ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ 1905 ГОДА.

Наконец, наступили Октябрьские дни. Я служил в то время у старшего нотариуса в Екатеринбургском Окружном Суде. Вечером 18 октября по суду чиновники начали взад-вперёд как-то необычайно беспокойно бегать и шептаться. Всё это был народ загнанный, с лакейской психологией. Но и они начали как будьто принимать человеческий вид, хотя говорить открыто всё же не смели.

Наконец, подходит кто-то ко мне:

– Ты ничего не слышал?

– Нет, – отвечаю.

– Говорят, какой-то манифест вышел…

Вечером после службы я разспросить [147об] никого не мог, чтобы проверить эти слухи, и всё время думал, что это такое?

На утро 19-го снова отправился в суд. На улицах было заметно какое-то необычное движение. Люди подходили друг к другу, шушукались.

Часов в одиннадцать отправляюсь в дежурную комнату, работать не могу. Равинский тоже ходит всё. Вдруг кто-то влетает в дежурную и кричит:

– Вот уже телеграмма…‼

Глаза у пришедшего блестят, весь он волнуется. Мы сразу налетели на него несколько человек. Начали читать вслух. Не дочитали ещё до конца, как кто-то из корридора кричит:

– На улице устраивают демонстрацию!

Я сразу кинулся на улицу, забыв о канцелярии. Да и не я один, а, вероятно, добрая половина чиновников разбежалась. (Я чиновником не был, так как служил в качестве вольнонаёмного, в штат зачисляться не хотел). Побежали и мы на Кафедральную площадь. [148]

Смотрю, по Уктусской улице движется толпа с развевающимися красными знамёнами. Подходим к Кафедральному собору. Здесь в момент образуется громадная толпа. И сейчас же организуется митинг. Для оратора быстро откуда-то достали ящик. Кто поднялся на ящик, я теперь не помню. Но отчётливо помню, что лишь он сказал несколько слов, как вдруг началась какая-то суматоха, крики: "Долой его! Бей его!"

Толпа колыхнулась и побежала в разные стороны. Не успел я разобраться, в чём дело, как смотрю, надо мной поднимается громадная рука, вооружённая резиной, и почти перед самым лицом вырастает большая рыжая борода. Рожа красная горит. Не помню, как это случилось, я в момент вытаскиваю свой "Лефоше", наставляю против этой красной рожи и спускаю курок… Красная борода ныряет куда-то вниз и бежит по направлению [148об] к Жирардовскому магазину… А мой жалкий "Лефоше" так и не выстрелил. Вокруг меня, однако, в это время раздалось несколько выстрелов.

Только после того, как красная борода убежала, взглянув налево, я увидел, как от толчка двигались цепью по направлению к площади полицейские. Народу на площади осталось совсем уже немного. Я кинулся бежать на Богоявленскую улицу. Слышу, что за мной кто-то ещё бежит. Я прибавил бега, не оглядываясь и думая лишь про себя: "Нагонят, захватят, а он (Лефоше) у меня не стреляет, и ничего сделать не сумею".

С Богоявленской я кинулся на Ломаевскую и остановился только тогда, когда перестал слышать за своей спиной топот ног. Может быть, это был тоже кто-нибудь из убегающих, не знаю. Только здесь, не чувствуя больше за собой погони, я решил остановиться.

Оглянулся кругом. Вижу, по улице едут казаки. Я решил принять [149] вид беззаботно гуляющего человека и, только немного успокоившись, пошёл на Тимофеевскую набережную, а отсюда через плотину снова в суд. Там уже шли разговоры о том, что на площади убили реалиста [ученика Художественного Училища Иванова и сотрудника "Уральской жизни"] Савельева, ещё кого-то ранили, многих побили и т.д. Причём в разговорах указывали на то, что полиция шла организовано, что это побоище было устроено нарочно, что дело не обошлось без провокации и пр.

В 3 часа я отправился домой. На улицах народу было полно, но народ весь как-то жался к стенкам, [к воротам домов]. Посредине улицы раз"езжали группами казаки. Кто-то говорит (вероятно, шутник какой-нибудь): "Казаки сейчас здорово черносотенцев нагайками пороли".

Пройдя Главный проспект до Солдатской улицы, я вышел в менее людное и потому более спокойное место. Тут казаки попадали [149об] уже редко и то только парами или даже в одиночку. Домой шёл, как угорелый… Не понимаю ничего – что такое случилось.

Пришёл домой, отец и мать дома, оба не работают. Мать сразу кинулась ко мне с возгласом: "Ну, слава Богу – жив. Сиди теперь, пожалуйста, дома и никуда не выглядывай".

Отец её поддержал.

– Да, лучше обождать сколько-нибудь дней. Вишь, ловушку устроили. Я, брат, тоже едва удрал. Сначала забежал было за церковную ограду. Смотрю, пальба началась. Ну, у меня ничего нет, я вышел из-за ограды да давай-ка бежать по Коробовской улице до моста Симановского. Да там кругом и пошёл домой. А ты где был?

Я рассказал.

– Ну вот, видишь. Стрелок. Ты лучше брось его – пистолет-от свой. А то стрелять-то он не стреляет, а [150] ещё попадешь с ним.

– Нет, я его исправлю.

– Исправлю! Ты видишь, чего устраивают (тут следует крепкое слово). Выловят вот всех политиков – вот тебе и свободы.

Вскоре несколько человек действительно были арестованы.

В БОЕВОЙ ДРУЖИНЕ.

Екатеринбургская партийная организация решила сформировать [для охраны от чёрной сотни] боевую дружину. "Командующим" дружиной был назначен "Федич". Я и Равинский попали в какой-то десяток вместе. Но Равинский выиграл против меня – он купил себе через организацию "Смит-Вессона". А у меня в это время денег не было, и мне пришлось остаться со моим "Лефоше".

Нужно всё-таки сказать несколько слов в оправдание этого Лефоше. Идя однажды вечером, я решил испытать его ещё раз. Останавливаюсь шагах в 3-4 от телеграфного [150об] столба. Направляю руку на столб, который находился направо от меня, и стреляю. Сейчас же вслед за выстрелом чувствую лёгкий удар в бок. Думаю – неужели пуля от столба отскочила? Нагибаюсь и ищу, и действительно нахожу пулю. Имея такой револьвер, я всё же числился членом "боевой дружины". Но у меня был кроме этого и кинжал.

Обучение дружины первый раз было на "Генеральской даче" около В. Исетского завода, где мы были разбиты по десяткам и занимались шагистикой. Можно было подумать, что мы готовились солдатами быть.

Однако, всё же дружина эта имела некоторое значение. После митингов, которые мы всё-таки устраивать продолжали ("мы пахали", я и Р. в это время просто "пахали"), члены дружины под охраной провожали до дому наших ответственных работников: "Ивана" (Бушена), "Андрея" (Я.М. Свердлова) и др.

На митингах, [151] кроме "Ивана" и Андрея", выступал ещё обычно и Сергей Егорыч (Чуцкаев). Но безусловным успехом среди рабочих масс пользовался "Андрей". И туда, где нужно было сорвать митинг, организованный кадетами или эсерами, неизменно направлялся тов. "Андрей", который всегда это делал с успехом. Хотя более сильным теоретиком считался "Иван" и "С.Е."

Вскоре, однако, Андрей уехал в Центр. Вилонова Михаила (Чистякова) в это время, кажется, уже арестовали.

Настроение после первого октябрьского погрома, вначале подавленное, вновь стало наростать и охватило даже обывательскую среду. Помню, после одного митинга я пошёл с шапкой делать сбор на организацию и в течении 15-20 минут набрал свыше ста рублей (кажется, 119). Одна девица (С.П. Ломоносова), служившая в Окружном Суде, с которой у меня, между прочим, чуть не вышел роман (свободная любовь), расчувствовалась так, что сразу положила в шапку 5 рублей золотом. [151об]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.153.Л.119-151об. (редактированный печатный вариант с купюрами и примечаниями – Л.100-118).

Револьвер системы Лефоше со шпилечными патронами


Ещё несколько, наверное, более похожих на тот, что был у автора

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив