25 лет «тетки» помогают военнослужащим отстаивать свои права. Комитет они считают единственной «скорой помощью для солдата».

Ответственный секретарь Союза солдатских матерей России Валентина Мельникова — откровенно и порой недипломатично о вернувшемся насилии в армии, бездействии военной прокуратуры, безымянных «зеленых человечках», товарищах начальниках и министрах.

— Почему молчат родственники погибших и раненых российских военных в Украине?

— Думаю, им что-то обещают товарищи начальники… Но я все время напоминаю историю с Андрюшей Сычевым (рядовой Андрей Сычев в новогоднюю ночь 2006 года подвергся издевательству со стороны сержанта, в результате чего ему были ампутированы ноги и половые органы. — Е. М.). После операции, когда уже был шум и тарарам, к Гале Сычевой, к его маме, пришел хмырь из Управления по воспитательной работе и стал ей предлагать 100 тысяч долларов, чтобы они забрали заявление по уголовному делу, чтобы они от всего отказались.

Она мне звонит: «Валь, что делать?» Я говорю: «Не верь, ничего они тебе не дадут, ничего не забирай, все равно уголовное дело есть». Она его послала и правильно сделала.

«Сергей Кужугетович, не обижайтесь, мы вас любим…»

— А при Шойгу в армии что-то изменилось в лучшую сторону?

— А что может измениться?

— Но ведь преподносится, что у российской армии теперь «новый облик», и «вежливые люди» — это лицо армии.

— Новый облик армии создавали Медведев с Сердюковым. Путин с Шойгу получили приличные Вооруженные силы, реформированные в части управления и всего остального, от Медведева с Сердюковым.

А сейчас все снова плохо. Вернулось насилие, именно офицерское насилие. И что характерно, этим занимаются молодые офицеры — старшие лейтенанты, капитаны, ротные, батальонные… И мы обратили внимание: это началось где-то к весне 2013 года. (По данным Союза комитетов солдатских матерей России, с весны 2013 года только в один московский комитет обратилось более 30 призывников с жалобами на жестокое обращение со стороны офицеров. Причем, солдатские матери отмечают, что московский регион всегда считался одним из наиболее благополучных в вопросах армейских уставных отношений. — Е.М.) То есть был какой-то период, когда офицерье, видно, на старых дрожжах еще боялось, но, поскольку нового строгого указания солдат не бить не поступило, это потихоньку началось. У нас появились беглецы, сейчас даже из Крыма. У нас раньше вообще никто не бежал, потому что можно было позвонить. А сколько за этот год мы по психушкам распихали! Потому что ребята просто боятся возвращаться в часть. Они находятся в таком депрессивном состоянии, с чем мы в таком масштабе давно не сталкивались. Потому что если человека унижают, если есть попытки изнасилований, если вымогают деньги, то, естественно, у человека наступает реактивное состояние. Он впадает в депрессию, он может, если есть у него какие-то предпосылки, и с собой покончить. И таких случаев много по всей России.

У нас в «ВКонтакте» есть группа, и мне пишут: «Вот сын пошел в армию, скажите, в какой части хорошо служить?» Я честно говорю: «Дерьмо везде, поэтому следите, что там происходит».

— То есть вы считаете, что в данном случае рыба гниет с головы?

— В воинских частях человеческие взаимоотношения зависят от того, какую команду дает министерство.

— Сложно представить, что Шойгу может дать команду избивать…

— Он не дает команду не бить. Его это, видимо, не волнует. У нас с 2009 года по 2012-й практически не было жалоб на насильственные преступления в войсках. Причем не только здесь в Москве, но и по всей стране. Были какие-то конфликты, но массового издевательства, пыток со стороны офицеров просто не стало.

— Действительно, не стало — или вам о них не было известно?

— Нет, мы знаем все. Потому что нашими общими усилиями с прокурорами и с «Новой газетой» у солдат появились мобильные телефоны. И любой чох — где, чего, — нам тут же звонили.

— Мобильный могут и отобрать.

— Нет, ничего не отнимали.

В свое время у нас на контракт перешла пограничная служба. Они ушли под ФСБ, получили большие зарплаты, большие ресурсы… И мы про погранцов вообще забыли, потому что оттуда нет обращений. Никто не унижает, деньги не отнимает, до самоубийства не доводит. Вот нету этого всего. А раньше погранцы были огромной головной болью.

— А за счет чего это произошло?

— За счет того, что они по контракту. Это равные по статусу люди — что офицер, что прапорщик (у них теперь нет рядовых). В силовой структуре это очень важно. Попробуй офицер что-то сказать… Ему ответят: «Да пошел ты на фиг. Я сейчас рапорт напишу начальнику. Ты кто такой? Ты такой же, как и я!»

То же самое — Внутренние войска: это было просто смертоубийство, мы оттуда не вылезали. Там было офицерье, которое когда-то еще по тюрьмам караулило. Пришел новый главком, почистил офицерские ряды, сказал им: «Ребята, это солдаты. Мы воюем. Чтобы все было о’кей. С Комитетом солдатских матерей дружить, любить и работать». «Горячая линия» как работала у них с войны (2008 года), так и работает. И их офицер и нам, и мамам и позвонит, и все расскажет.

А Министерство обороны к 2012 году к этой ситуации только подбиралось. Военкоматы, конечно, те еще козлы: больных отправляют, в частях госпитализировать надо, а командиры не хотят, госпитали переполнены… Это все осталось. Но патологическая жестокость практически сошла на нет. И рабство солдатское исчезло.

Ведь был момент, когда Сердюков распорядился: если будут самоубийства или попытки самоубийства — увольнять всех к чертовой матери! Если будут побои офицерские — увольнять всех к чертовой матери! Уволили на Северном флоте офицеров, уволили в Каменке, это огромная бригада под Питером. Там был вечный бардак. Причем там были какие-то хмыри, которые очень любили солдат бить по лицу и ломать им челюсти. У нас был конвейер жалоб оттуда. И после второй или третьей жалобы там всех поснимали.

К 2012 году мы почувствовали, что все хорошо, что нам можно на фиг закрываться. Тем более что началась программа отбора на контракт, которая предусматривала очень разумное решение: передать отбор по контракту не в призывное управление, а в Управление кадров Минобороны. И они постарались организовать все так, как это делается во всем цивилизованном мире: с нормальной комиссией, с нормальным отбором, в том числе и психологическим. Чтобы не было, как сейчас, когда собирают срочников: «Подписывайте бумажки, что вы контрактники».

Шойгу досталась армия уже без насильственных преступлений. Знаете, чем было славно МЧС? Нигде так жестоко не относились к солдатам, как в МЧС. Правда, сейчас там тоже стало по-другому, потому что служба стала полугражданской.

— А в чем эта жестокость выражалась?

— Вот характерный пример. К нам обратился мальчик. Офицер взял его к себе как раба, держал хрен знает где, а потом разозлился и облил его серной кислотой из аккумулятора и бросил. Хорошо, люди подобрали. Это было в Поволжье.

А сколько у нас было ребят из МЧС, которые вынуждены были бежать, потому что их били по ногам, по голени и не давали лечить! Ноги чернели, начиналась гангрена. У меня только трое или четверо таких было. В МЧС же всегда было мало солдат. Тем не менее вот такое было отношение.

— Чем можно объяснить такую жестокость?

— А по фигу все, на людей абсолютно плевать. Вот я член Общественного совета при Министерстве обороны. Сегодня я, кстати, продинамила, не пошла на заседание. (В тот день на пленарном заседании Общественного совета докладывал начальник Национального центра управления обороной РФ генерал-лейтенант М.Е. Мизинцев, говорилось о том, что Минобороны «уделяет самое пристальное внимание вопросам повышения качества жизни военнослужащих», что данное направление «является для государства и армии приоритетным». — Е.М.) Честно говоря, у меня уже нету сил их видеть. Общественный совет… Ставят темы на обсуждение, которые абсолютно никому не нужны. Вот военные музеи… Я понимаю, что военные музеи хотят финансирования, но зачем это выносить на четыре часа на Общественный совет? Нас там 50 человек, народ не самый свободный на свете, и вот они пережевывают. Это все имитация. И как только спросят: «Есть вопросы?», и я начинаю говорить что-то по конкретным ситуациям, — Шойгу на меня искренне сердится. Это так смешно… Я его успокаиваю: да нет, да ничего. Каждый раз, когда подхожу к нему документы какие-то передать, беру его за ручку, говорю: «Сергей Кужугетович, не обижайтесь, мы вас любим…»

— Верит?

— Не знаю.

— Но ведь состав совета утверждает министр. Почему тогда Шойгу вас, такую неприятную для него женщину, включил в состав совета?

— Он унаследовал меня от Сердюкова, а Сердюков — от Иванова… А с Ивановым мы сделали хорошее дело, мы с ним вместе (тогда мы все на него насели) в 2005 году издали 428-й приказ — о запрете использования солдатского труда на посторонних работах… Ну хорошо, они меня не включают, и кому тогда на хрен нужен этот Общественный совет?

— Но вы же сами сказали, что совет — это имитация…

— Для Шойгу это имитация. И, конечно, наполовину это «заслуга» Панкова. Это статс-секретарь министра обороны, который занимается взаимодействием с личным составом. Он пришел с Ивановым, он смотрящий от ФСБ.

«Будешь получать 150 тысяч рублей»

— Сколько, по вашим оценкам, российских военных находится в Украине?

— Я считаю, что сейчас в Украине около 4 тысяч российских военных. Нелегально, незаконно. Но военнослужащие-то не знают, что незаконно. А родственники вообще ничего не знают. Перед тем как военнослужащих отправляли в Украину, они родственникам сказали: «Мы там в полях, электричества нету, мобильный телефон зарядить нельзя, я звонить не буду, не беспокойся». Начали беспокоиться, когда первых погибших в начале августа повезли, а от их ребят не было звонков. Вот тогда мне девять семей позвонили: там погибшие, и мы думаем, что сын там, муж там. Как узнать? Мы их всех девятерых нашли. Из них трое сказали, что «нас вернули с Украины».

Но сейчас наши командиры хитрее придумали. Срочникам говорят: «Ты подпиши договор, контракт с ополчением. Будешь получать 150 тысяч рублей».

— И платят?

— Да нет, конечно. Пока ни одного, кому бы заплатили, нет. Но есть те, кто попал в украинский плен. Вот костромские ребята… Девять человек у них было в плену. Среди них кто-то служил по контракту, а у кого-то еще недослуженный срок по призыву был. Они там болтались как бы нелегально, как диверсанты. Они были в отряде, в ополчении, готовили для ополченцев технику, и им сказали: «Давайте у нас подпишите контракт».

— Если российские военнослужащие находятся на территории другого государства, им полагаются какие-то суточные?

— Да, 32 доллара для солдат и 53 — для офицеров.

— А российским военнослужащим, которые были в Украине, эти суточные выплачивались?

— Думаю, что нет. Должен же быть приказ о том, что этот военнослужащий направляется за рубеж, в командировку, и ему должны быть выплачены суточные. Хотя бы постфактум, как было в Южной Осетии: они туда попали, они там воевали, и им выплатили командировочные после нашего нажима. Мы напомнили тогда Главной военной прокуратуре: алё, гараж!

— А сейчас почему не напомнить: алё, гараж?

— Тогда они там были, и всем понятно, что они были, их видел весь мир. А сейчас кому платить-то, если нету никаких людей. Надо же конкретно сказать, что вот эти военнослужащие, вот они оттуда вернулись или они там продолжают службу…

— А «зеленым человечкам» в Крыму, которых тоже видел весь мир, платили эти суточные?

— Думаю, что нет. Например, у пацанов ПВОшников был приказ о командировке только в Новороссийск. А дальше они без всяких документов.

— Почему они тогда соглашались? Они не понимали, что они вторгаются на территорию другого государства?

— Думаю, что нет, не понимали. А вот эта история с тем, как сейчас народ кричит: «Крым наш!» и «Защитим Донецк и Луганск!»… Им ничего невозможно объяснить, они ничего не хотят понимать. Люди с двумя высшими образованиями, имеющие кандидатскую степень, приходят с призывниками и говорят: «Да я не против, пускай он послужит, правда, у него какие-то болезни…» Я не могу этого слышать от людей, не могу. Видно, что человек вообще не понимает, что может произойти с его сыном.