«Ад невозможно сделать привлекательным, поэтому дьявол делает привлекательной

swamp_lynx — 31.08.2023 "Тоталитарное общество говорит: «Ты совершил недолжное, и мы тебя накажем». Терпимое общество: «То, что ты делаешь, — недолжное, но ты небезнадёжен, надо только встать на путь исправления». Толерантное: «Нет понятия недолжного — делай что хочется, а мы всё это публично признаем, создадим для тебя атмосферу комфорта и постараемся сделать так, чтобы все вокруг занимались тем же». Терпимость — умение прощать недолжное, толерантность — пропаганда недолжного, лицемерно прикрытая имитацией прощения. Запад намеренно выдаёт терпимость за толерантность, стремится к победе толерантности над терпимостью. Разбушевавшиеся пороки тянут западного человека в пропасть, в которой не за что зацепиться, из которой уже не выбраться. Западу кажется, что, если не создать комфорта для любого порока, люди не станут достаточно свободными. «Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности», — говорил апостол Павел (Рим. 6, 18). И далее: «Ибо, когда вы были рабами греха, тогда были свободны от праведности» (Рим. 6, 20). Действительно, свобода важна для порока. Но только не наоборот: потакание пороку не обеспечивает свободу." Михаил Ермолаев.

"Сторонники Запада предлагают не сгущать краски, не возводить потакание наклонностям в какую‑то всепоглощающую тенденцию: «Да что вы пристали, играются детишки, кому они мешают?» Или: «Как можно осуждать тех, кто просто не может справиться со своей физиологией? Им и так живётся несладко». Конечно, есть люди, которые искренне занимаются защитой, психологической поддержкой тех, кто под влиянием пропаганды лишился естественного хода своей жизни. Другие же не только не пытаются их вытащить из беды, а, наоборот, стремятся убедить, что это нормально, что так и надо. Наврём, что заботимся, и под шумок развернём такую пропаганду, что к ЛГБТ примкнут даже те, кого с роду в ту сторону не тянуло. Число людей с гормональными отклонениями ничтожно по сравнению с количеством тех, кого откровенно совратили своей агитацией, кто просто поддался уговорам «попробовать», не имея внутренней защиты, — общество же толерантное. Мы перестали чувствовать, насколько зыбки границы между «не осуждать» — и «оправдывать», между «оправдывать» — и «пропагандировать». Цель Запада — не забота об «униженных и оскорблённых», а именно пропаганда определённого образа жизни. Не борьба за права меньшинств, а увеличение их численности. Толерантно защищая некоторых, общество делает беззащитными всех, в заботе о тысячах действительно уязвимых людей забывает о миллионах нормальных.

Прославляя нетипичное, разного рода эксперименты, Запад не оставил миру нормы, превратился в огромную разрушительную силу, своего рода антирелигию. Нормы и правила теперь устанавливает кучка хорошо вооружённых крохоборов, возжелавших ограбить весь мир, а заодно узаконить свои пороки: «когда преступным людям приписывают божественные достоинства, то порок перестаёт считаться пороком, и порочный выставляет себя подражателем уже не человеческой низости, а божественной высоты» (Августин Блаженный. «Исповедь»). Все люди не без греха, только одни стремятся его уничтожить в себе, другие узаконить. Все знали, что пороки существуют, просто раньше срабатывал инстинкт самосохранения. Ведь разрушение оборачивается против самих разрушителей: прощая всё самим себе, мы задаём манеру поведения для наших детей, да и для общества в целом — по отношению к нам. Может, просто не надо лезть куда не следует? Может, чем вот так брать и всё переламывать, больше прислушиваться к извечному в человеческой природе? Чем менять имя, может, остановиться на том, какое получил при рождении, чем менять свои внешние данные, может, не тратить на это время и духовные силы, а довериться небесам? Не лучше ли сконцентрироваться на том, что действительно требует личного творчества, что действительно важно?

Люди никогда ни до чего не договорятся, если не будут исходить из чего‑то общепринятого, из ориентиров, полученных не в частном порядке, а большим коллективным разумом. Это как язык, который состоит из одинаково понимаемых всеми слов — мы же не придумываем каждый раз новые. То, что сохранилось для нас в сакральной форме, в преданиях и писаниях или даже не описано, а передаётся из уст в уста, — результат многолетних размышлений наших предков или долгого молитвенного пути. Мы получили ценности и нормы, которые воспринимались как обязательные к исполнению, как что‑то решённое. Не придерживаться этих норм считалось ошибкой, как в математических расчётах, только процесс получения правильного ответа более сложный. Для человека социального эта ошибка — поступок против общества, готового, если что, осудить, наказать, изгнать. Для человека религиозного такая ошибка имеет сакральный смысл, она — поступок против Бога, дыра, в которую вытекают духовные силы. Это грех.

«Но послушайте, — скажет современный человек, выросший в атмосфере потакания, — почему, собственно, кто‑то решил, что норма именно такова, что она незыблема, что все должны придерживаться именно её? На чём строится доказательство — на ругательных словах? «Грехи», «пороки» — фу, надоели. Зов плоти, желание обогатиться, прославиться, победить — вещи более понятные и привлекательные, чем какие‑то там запреты. Может, в принципе никаких норм не должно быть, и всё это выдумки унылых ретроградов, которые так любят поучать молодёжь? Может, правильно, что традиция улетучивается?»

И вот уже всё, что считалось ненормальным, официально объявляется нормальным, всё, что называлось грехом, называют свободой. Пересмотрели прежние установки, переставили акценты, сделали привычным и даже главным доселе постыдное: жадность, гордыню, тщеславие, зависть, прелюбодеяние. Современный человек сказал себе: «Хватит мне переживать, хватит чувствовать себя виноватым, хочу избавиться от морального дискомфорта, не хочу раскаяния, хочу самооправдания! Хочу делать всё, что хочу, хочу такое общество, которое всегда будет на моей стороне, что бы я ни совершил». Поразительно, как эту тенденцию уловил Иоанн Златоуст более полутора тысяч лет назад: «За грехом следует стыд, спутником покаяния является свобода. Но сатана извратил порядок и соединил свободу с грехом, а стыд — с покаянием» (Слово тридцать пятое. «О покаянии»).

Современная душа уже ничем не защищена, ни верой, ни разумом. Мощному ветру вольницы, моральной и сексуальной, сопутствует мечта всех подростков — полная раскрепощённость. Кто‑то рвался на Запад подзаработать деньжат, а кто‑то — получить индульгенцию на все свои отклонения, прошлые и будущие. Услышать, что ничего страшного в них нет, — «здесь все такие». Только заговорите про «разврат» и «порок», и будете освистаны современными молодыми. И правы будут они. Молодцы, ребята, не пускайте старикашек туда, где им вовсе не место! Где всё хрупко и ранимо, а вместе с тем необычно и свежо, где каждое движение открытие! Но и вы не сдавайтесь, старикашки! Если вы отстаиваете что‑то важное, что необходимо молодым, но пока недоступно их сознанию, вы правы. Вы — полюс, а значит, даёте миру объём! Не стоит потакать и подстраиваться, не стоит бояться духовных побоев, стесняться своей «взрослости» — каждому предстоит сыграть свою роль. Крайне важно, чтобы вы, оберегая традицию, но и не убивая живые состояния души, не стараясь заболтать актуальные грёзы и страхи, попробовали поделиться тем золотым песком, который намыли в своей душе в процессе земного существования.

У каждого человека свой путь, а у каждого пола — нет? Кто это придумал и зачем? Даже как‑то неловко. Зачем дублировать друг друга, нивелировать энергию противоположного пола, вместо того чтобы друг друга обогащать? Запад разработал концепцию феминизма как защиту прав женщин, но достаточно ли общество защищено от феминизма как концепции нарушения прав женщин? Добились равных прав с мужчинами? Хорошо, теперь все женщины ходят на работу. Следующим шагом добились права не рожать, а делать аборт — надо же ходить на работу! Но что, если женщина хочет рожать и воспитывать детей, а не ходить вместо этого на работу? Пожалуйста, кто же против? Но только общество перестроено под то, чтобы она всё‑таки ходила на работу… Сколько женщин теперь вынужденно отсиживают рабочее время, думая с тоской о своих заброшенных чадах? А что об этом думают сами чада? Над ними‑то зачем проводят такой эксперимент? Если кто‑то добивается расширения своих прав, кто‑то другой получает расширение своего бесправия.

Провозглашая победу над природой, мы просто утрачиваем с ней связь, отдаляемся от постижения загадки мира через плоть. Зачем нужны объятья между мужчиной и женщиной — чтобы утвердиться в глубочайшем взаимопонимании между любящими людьми, в возможности совместного экстаза? Или только как подготовка к механическому трению слизистых оболочек и «отправлению» «естественных потребностей организма»? Формируемые не судьбой, не роком, не светом, а симбиозом развлечений, извращений и медикаментозных приспособлений, люди попадают в ужасную зависимость: почувствовал кайф, завтра захочешь почувствовать ещё круче, а уже не получается. Тогда надо искать способы почувствовать хотя бы не хуже: «чем более старается Я удовлетворить своё слепое хотение, свою бессмысленную, самоутверждающуюся как бесконечное конечную похоть, тем более распаляется внутренняя жажда, тем яростнее вздымается высоковыйный гнев: Я дано себе только эмпирически, слепо, ограниченно, и потому это стремление бесконечную свою потребность удовлетворить конечным — по существу нелепо» (Павел Флоренский. «Столп и утверждение истины»). Половая жизнь формирует как личности, так и «душевные скрепы» между людьми. Один заботится о том, чтобы хорошо было ему самому, другой — чтобы было хорошо другому. А кому‑то и вовсе не нужен партнёр. Может, это и удобно, но только онанизм как отсутствие взаимодействия с людьми, контакта с ними — телесная метафора эгоизма. В своей плотской жизни человек либо совершает восхождение, либо летит в пропасть, всё как и в повседневности, только более концентрированно.

Половые «просветители» со своеобразным видением любви не только к взрослым, но и к детям таскаются по школам и совращают десяти-двенадцатилеток, обучая их не только позитивному отношению ко всякого рода отклонениям, но непосредственно к их «технологиям». Родителям, которые пытаются отстаивать реальную свободу и не пускают детей на такие уроки, начали назначать тюремные сроки. А могут попросту забрать ребёнка из семьи. Процесс обобществления детей набирает обороты; промывать мозги удобнее вдали от семьи, в общественных инкубаторах. Мы видим, как стремительно расширяются полномочия ювенальных структур, появляются всё новые поводы для лишения родительских прав.

Старозападное пуританство разбито вдребезги, на казённых информационных харчах выращено такое тело, которое, обожравшись суррогатами свободы, уже не может остановиться. Они умудрились отыскать аж пятьдесят четыре пола, и это наверняка не предел. Тут тебе и «предмужчина», и «недоженщина», и «за пределами мужского», и «межполовой», и даже «двудушный». Всю эту галиматью они всерьёз выдают за свободу. «Дети, усыновлённые однополыми семьями, вырастут и сами решат, какой образ сексуальной жизни вести», — неужели это правда кому‑то кажется убедительным? Давайте будем заставлять мальчиков раз в неделю ходить в школу в платьицах, пусть разберутся в себе, вдруг они на самом деле девочки? Станут геями — отлично, геи меньше дерутся. Тогда почему бы их сразу не кастрировать? А впрочем, пожалуйста, общество разрешило подросткам самостоятельно принимать решение о смене пола, не спрашивая родителей. Вот и пусть отрезают и снова пришивают, а уж за пиаром дело не станет.

Сексуальная революция сильно затянулась, и цель её не раскрепощение пола, а его уничтожение. Снова, как в древности, андрогины подняли руку на богов. Плотская любовь — это движение двух личностей по направлению друг к другу из полюсов своих тел, они стремятся дополнить и восполнить друг друга и через это обрести душевную гармонию. Теперь гармонию можно обрести в браке не только с человеком одного с собой пола, но и с самими собой, с предметами и сооружениями, а если и в их компании некомфортно — с телефоном, с колесом обозрения, с железнодорожным вокзалом. «Деконструкция гендера» предполагает, что в человеческой природе всё остальное тоже смешивается, нивелируется, превращается в однородную биомассу. «Коль скоро биологическая половая идентичность мужчин и женщин уничтожена, уже ничто не может помешать деконструкции социальных ролей и институций. Поскольку ни один социальный сектор не свободен от влияния биполярной сексуальности, всем сферам социальной жизни следует стать целью деконструкции: браку, семье, отцовской и материнской ролям, воспитанию, языку, труду, культуре, религии» (Габриэла Куби. «Актуализация гендерной проблематики — секретная революция»). Если полюса не нужны в отношениях между полами, то зачем нам северный и южный, достаточно одного южного, зачем белое и чёрное, свет и тень, добро и зло? Но ведь не было падения — не будет и взлёта, не кружило голову от гордыни — не будет и жажды смирения, не было момента отчуждения — не будет и прилива нежности. Освобождаясь от полярности, мы не избегаем крайностей, не восстанавливаем гармонию — мы лишаем мир объёма. А что такое лишиться объёма — может, просто перестать существовать?

Что мы имеем в виду, когда произносим слово «дом», — пространство семейного духа и счастья или стены, крышу, окна и двери? Это не просто варианты трактовки, это два разных полюса. На одном мы стремимся видеть целое и тогда воспринимаем границы между его элементами как нечто условное, необязательное. На другом — видим отдельные элементы и сначала стараемся осмыслить их. Деревенскому сознанию, к примеру, проще воспринимать нечёткость границ между домом и садом, теплом и холодом, чем сознанию городскому, «структурному», квадратно-гнездовому. Последнее страдает от такой приблизительности, ему хочется повсюду видеть блоки и зоны, строго очерченные границы, надёжные стены и двери как в сейфе. Если не считать чахлых кустиков в искусственных парках, которые поддерживают в нас ностальгические грёзы, мир городского человека можно назвать преимущественно неорганическим. А значит, «сборно-разборным». Деталь механизма можно запросто отсоединить и на её место вставить новую, целое не только не пострадает, но и, возможно, выиграет. Если мы вынем из машины мотор и установим более мощный, скорость движения увеличится. А что будет, если вынуть у человека сердце и заменить его на новое — станет ли он бегать быстрее? А если вместо руки или ноги из простых человеческих костей поставить конечность из самого совершенного сплава — станет ли здоровее? Живую материю нельзя разделить без потерь, её элементы проникают друг в друга и по какой‑то собственной непостижимой или, по крайней мере, неформальной логике становятся единым целым.

«Желая только себя, в своём «здесь» и «теперь», злое самоутверждение негостеприимно запирается ото всего, что не есть оно; но стремясь к самобожеству, оно даже себе самому не остаётся подобным, и рассыпается, и разлагается, и дробится во внутренней борьбе» (Павел Флоренский. «Столп и утверждение истины»). Тот, кто испытал настоящую любовь, имеет драгоценный опыт восприятия вот-этого-человека не как набора качеств и черт, а как единую душевную вселенную с только ей одной присущими очертаниями и расцветкой. Влюблённый удивится вопросу: «За что конкретно ты любишь?» — «Разве любят за отдельные составляющие?» Как мы в прошлом определяли образ друг друга при первой встрече? «Странники», «духовные лица», «воины, возвращающиеся из похода». Мы старались сформировать в своём сознании целое собеседника. Новая мода — составлять список отдельных полезных и любопытных качеств. Вот он богатый (не богач, это было бы почти целостной характеристикой, а тот, у кого есть деньги), он со связями, он весёлый и остроумный (хорошо для компании), задиристый (может взбодрить своей жизненной энергией), привлекательный, перспективный… Он специалист по такой‑то частности с таким‑то опытом… Нам больше не нужно обобщающего образа, мы теперь воспринимаем друг друга состоящими из разных разностей, из элементов и направлений, проектов и схем. Такой подход надёжно поддерживается американским образованием, где каждый хорошо знает только свою пимпочку и понятия не имеет о том, как устроена другая. Пимпочка будет работать прекрасно, но человек будет чувствовать свою жизнь посвящённой ей, а не целому. Сначала одной, потом другой, третьей, и вот уже человек превращается в коллекцию пимпочек. Такому и в голову не придёт «искать слияния со вселенной», как во времена дионисийских мистерий и расцвета религий.

«Раздробив цельность духа на части», человек «оторвался от всякой связи с действительностью и сам явился на земле существом отвлечённым», — писал Иван Киреевский («О необходимости и возможности новых начал для философии»). В современном индивидуалистическом угаре возникает иллюзия, что личность может сохранить себя только в максимальном отъединении от общего, в стремлении не иметь к нему никакого отношения, стать чем‑то абсолютно иным, отдельно-сущим. «Единственная ошибка эгоизма, но ошибка, мало-помалу сталкивающая его с верного пути, состоит в смешении индивидуальности и личности. Стремясь как можно больше отделиться от других, элемент индивидуализируется; но вследствие этого он вновь впадает — и в своём падении стремится увлечь за собой весь мир — в множественность, в множественность материи. Он умаляется и, по сути дела, теряет себя» (Пьер Тейяр де Шарден. «Гимн Вселенной»). Если что‑то и объединяет сейчас поколения, так это ощущение, что они не едины. С первых дней молодой родитель стремится отгородиться от потомства, поскорее купить себе будущую свободу. Родители побогаче плотно прикрываются всякими няньками, воспитателями и гувернёрами, управляются с домом как с коллективом. Чуть чадо подросло — отправляют его в какую‑нибудь «элитную школу». Правда, если ребёнок полностью отдан социуму, потом вряд ли получишь его обратно, не важно, элитная это школа или детдом. Итальянский консерватор Юлиус Эвола заметил, что отцы, особенно как раз в обеспеченных, респектабельных семьях, стали восприниматься детьми не как помощники в познании окружающего, не как опора для выстраивания жизненных стратегий, а только как источник материальных благ. Логика человека, выросшего в нормальной семье: «Ты вложил в меня столько сил и денег, я только и думаю, как бы теперь тебе помочь». Логика трутня из богатеньких: «Ты вложил в меня столько сил и денег, я только и думаю, как бы вытянуть из тебя ещё». И если не получается, папаша становится врагом и ничтожеством. Такие детки с лёгкостью бросают пожилых родителей, вычёркивают из своей жизни близких, отталкивают от себя преданные души.

Было время, когда младшие не стеснялись преемственности, вдохновлялись примером старших, когда их не унижало подражание отцам и почитание предков. Семья была лучше всего приспособлена для пользы начинающим жить. Именно она наполняла душу базисными знаниями о мире, о личных стратегиях, о том, какие совершать поступки, а какие не совершать. Суждение ребёнка редко основывается на анализе данных, своего опыта мышления пока маловато просто в силу возраста. Информации вокруг в избытке, как и советов, самого разного толка. В отличие от чужого свой старший искренне желает делиться опытом с непосредственной пользой, с готовностью вовремя предупредить, хорошенько вникнуть и правильно настроить. Так он интуитивно обеспечивает устойчивость личности, в этом видит свою жизненную миссию. Однако теперь каждое новое молодое поколение, автоматически, не из вызова, а подчиняясь общественным настроениям в обществе, всё больше считает внимание к мнению старших чем‑то нелепым. Конечно, во все времена у детей были споры с родителями: молодой человек хочет собственных ошибок, через это он самоутверждается, реализует своё право стать личностью. Разница в том, что теперь само общество превратилось в ниспровергателя. Это как если бы сын стал отрицать все убеждения отца, а тот вдруг стал ему поддакивать. И в чём эмоциональный навар для сына? Ведь он сам себя хочет создать как личность, а ему для «сепарации» практически нечему противостоять, общество со всем согласно. Заигрывая с молодёжью, Запад построил свою пропаганду на тщеславии и гордыне. В семьях «угнетают» маленького, не дают толком высказаться, мешают делать то, что хочется, а заставляют то, что не хочется? «Ничего, мы с тобой! Мы же вместе понимаем, что твои предки просто сошли с ума!» Западные подростковые сериалы, в которых добро, может, ещё побеждает зло (этот штамп всё равно уже никого не трогает), на самом деле приучают зрителей к мысли, что старшие либо дураки, либо злодеи, либо ничтожества. Только решения младших существенны, именно они совершают настоящие поступки, за ними должно быть последнее слово, они непременно должны взять верх. Это льстит, даёт очень приятное ощущение: пусть ты ещё ничего не достиг, не прочитал ни одной книжки, ты и так, оказывается, всё знаешь, ты и так, оказывается, умнее всех. В такой атмосфере старшему всё тяжелее докричаться до своих.

Исконный уклад подолгу существует как привычная очевидность, фон, на котором разворачиваются жизненные события. Однако периодически во всех обществах возникают моменты, как, например, в эпоху Просвещения, когда он подвергается серьёзной критике как что‑то заскорузлое, похожее на старческое брюзжание. Словно это всего лишь набор запретов, обязанностей и скучных предписаний. У людей накапливается множество претензий, и порой они бывают вполне оправданными. Разве можно настолько считать ребёнка своей собственностью, чтобы кому‑то его продать, отдать в работы, с раннего детства сделать евнухом, что случалось даже в православной Византии? Даже если ты в крайней нужде. И так далее. Но вот в чём вопрос. О том, сколько горя приносило девушкам принудительное замужество, мы знаем из народных песен о несчастливом браке или разлуке с любимым по воле старших. Получается, традиция их губила. Но вот исключительно ли губила, всегда ли? Можем ли мы сказать, как часто традиция, наоборот, спасала? Почему мы всё время концентрируемся на частном, больном, неестественном, и всё время забываем дать слово большему — закономерному? Традицию винят в том, что под её влиянием люди становились несчастными, но спросим себя честно: не ведёт ли её отсутствие к ещё большим несчастьям? Женщин, не отданных вовремя замуж, — к материнской невоплощённости, мужчин — к пожизненному одиночеству, детей — к сиротскому страху и пустоте… Любовь бывает далеко не всегда, её встретить гораздо сложнее, чем поломать себе жизнь."

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив