8 ноября 1917-го

vazart — 08.11.2022 в дневниках


Зинаида Гиппиус, поэт, 48 лет, Петроград
8 ноября. Среда.
Мое рожденье. Выпал глубокий снег. Поехали на санях. Ничего нового. Тот же кошмар длится.



Феликс Ростковский, генерал в отставке, 76 лет, Петроград:
Вопрос об охране домов и жилищ в Петрограде, в частности в нашем доме, начинает обостряться. Составленные группы начинают распадаться частью по болезни членов, частью вследствие отъезда, а некоторые граждане категорически заявили, что не желают становиться на охрану, не желают сторожить буржуев и их имущество. Нас, они говорят, грабить не будут — нечего взять и след[овательно], незачем нам и охранять. Комнатные жильцы не хотят охранять. По-видимому, придется сделать обязательно по охране повинностью не лично живущего в доме, а только квартирохозяев, которые будут обязаны становиться лично на охрану или обязывать своих квартирных жильцов.
Отпуск продуктов теперь таков: ¾ ф[унтов] хлеба в 2 дня, ¼ ф[унта] мяса на неделю, яйцо на неделю, масла ¼ ф[унта] на неделю.
На улицах почти совсем темно; телефоны потеряли свою готовность для разговора, т.е. надо ½ часа, минут 20 вызывать, а подчас и совсем не отвечают или в течение разговора, если разговор частного характера, разъединяют — говорят, что это распоряжение большевиков, которые будто бы распорядились, чтобы телефоны большевиков безотлагательно соединяли, а остальных абонентов могут игнорировать.



Михаил Пришвин, 44 года, Петроград:
Вошел ко мне один из них <2 нрзб.> клоп с папироской во рту и стал разговаривать о политике: признает огромное мировое значение за большевистским переворотом.
— Россия, — сказал он, — со всеми своими естественными богатствами представляет колоссальное наследство. Большевики разорвали завещание, и спутали все карты, и вызвали всеобщий мировой передел.
Потом он стал мне раскрывать о мировом значении кусающихся насекомых.
— Велик ли клоп, — сказал он, — а укусит ночью, и громадный человек просыпается.
На Октябрьское восстание у меня устанавливается такой взгляд: это не большевики, это первый авангард разбегающейся армии, которая требует у страны мира и хлеба.
Подпольно думаю, не вся ли революция в этом роде, начиная с февраля? Не потому ли и Керенского так ненавидят, что он стал поперек пути этой лавины?
Входит хозяйка из керосиновой очереди и великую новость сообщает:
— Ленин хочет объявить Германии войну!
— Причины: дерзкий ответ Вильгельма большевикам на предложение мира.
Хозяйка видела двух матросов Балтийского флота, сказала им новость, и они будто бы ответили:
— Будем драться до полной победы.
Слышал о каких-то блуждающих корпусах, называли несколько нумеров и мест их блужданий, не помню точно ни нумеров, ни переходов, а так слышать странно:
— Блуждающие корпуса.
В детстве, помню, так же загадочно, необыкновенно говорили про умирающую тетушку:
— У нее блуждающие почки!
И все похоже на смерть тетушки с богатым наследством: она умерла без завещания, <3 нрзб.>.
Странная женщина моя хозяйка, она совершенно не признает переворота и ежедневно молится за царя, и что он жив, то считает, будто он и царствует. Мне, как образованному и вообще высшему существу, она прощает всякое отношение к царю, но простым людям в очередях, даже красногвардейцам, прямо говорит:
— Вы изменник царю.
Красногвардейцев она называет «шатия», шатающиеся люди, все эти [люди], кто кормится крохами с царского стола, — черносотенцы.
Ее не трогают, потому что считают за сумасшедшую. Сегодня принесли избирательные списки, она пересмотрела и спросила:
— Который же за царя? Ответили:
— У нас республика. За царя нет.
— Я за царя, — сказала она. И бросила списки. Керенского она ненавидит.
На сегодня, слава Богу, я освобожден от дежурства у ворот с винтовкой, из которой не умею стрелять, и могу вечером записать о дне прошедшем. Ничего яркого: всеобщая забастовка против большевиков. Даже сосед мой, художник, перестал писать картину. Он писал и во время войны, и во время революции, днем при свете масляными красками, вечером при электричестве акварелью, при открытой форточке, через которую слышались выстрелы. Он был моим утешителем. Теперь сказал:
— Не могу.
На улице мороз и снег лежит. Бывало, радуешься и слышишь:
— С обновкой, с обновкой.
А теперь думаешь об армии, что она голодная и холодная.
За день на трамваях и на улицах много раз слышишь язвительные замечания насчет 3/4 фунта хлеба на два дня:
— А обещали!
И видел я на Невском много лошадей, которые подохли от истощения.
Неужели так скоро будет и с нами? Кто выручит нас, кто разделит между нами наследство умирающей матери, неужели мы доведем до суда? Если дойдет до суда (Европы?), я от своей части отказываюсь.
Талант — это быт внутреннего свободного человека, это дом свободы.
Мы все смеялись над племянницей моей Соней, как она весной прыгала по революции, восхищалась красными флагами, пела вместе с толпой «Вставай, поднимайся», и прозвали ее Козочкой.
Как она раз после одного выстрела из пушки прибежала к нам в восторге:
— Вот такое ядро над головой пролетело! И показала руками диаметр в аршин. Как мы смеялись!
Теперь Козочка больше не прыгает: она ничего не боится, но ей все противно на улице и стрельба теперь ненавистна. Раз видела где-то в театре красивого кавказца и от душевного голода влюбилась в него. Идешь с ней по улице, вдруг вся преобразится и сияет радостью.
Увидела где-то своего легендарного кавказца.
Наверно, не тот, но все равно похоже, лишь бы имел вид кавказца.
В церкви много народа, священник молится:
— Господи, умили сердца!
А на улице за оградой церковной кто-то спрашивает:
— Ну, пришли хоть к какому-нибудь соглашению? Отвечает другой:
— Никакого не может быть с ними соглашения. В церкви молятся:
— Умили сердца!
А я молюсь за церковной оградой: Господи, помоги все понять, все вынести, и не забыть, и не простить!
Скорбная приходит ко мне Козочка: ей бы только прыгать да песенки петь — семнадцать лет! а вот она такая взволнованная, брови рожками, лоб наморщенный — задумала Россию спасать, спрашивает:
— Кто у нас Марат?
— Ты хочешь, как Шарлотта Корде?
— Да, я хочу. Кто Марат: Ленин, Троцкий? Кто похож на жабу?
— На жабу никто не похож, деточка, но, может быть, не побрезгуешь убить Шимпанзе?
— Обезьяну? Нет, обезьяну не хочу.
Пристала и пристала: подавай ей настоящего Марата, похожего на земляную жабу.
Думал я думал, что с голодной бешеной девкой делать, и достал ей билет на Шаляпина, прослушал с ней певца, и забыла про Шарлотту Корде.
Отвел Шаляпин сердце девочки или долетела молитва из церкви:
— Господи, умили сердца!
Радуюсь я за Козочку, <2 нрзб.>, слава Богу, миновала чаша ребенка, а для себя, потихоньку твержу неустанно, но верно свою молитву, обращенную к неведомому, но верю, твердо верю настоящему Богу: «Господи, помоги мне все понять, все вынести, и не забыть, и не простить!»



Владимир Вернадский, академик, 54 года, член ЦК партии кадетов.
8.XI. Утро. Вчера утром заходил Мейстер. Бражников уехал, прислал письмо, что я не буду возражать после происшедшего в эти дни. Мысль о полной или временной эмиграции сейчас очень сильна у отдельных людей. Всегда так бывало — в России не часто.
Заседание ЦК. Информации: об издательстве — решено продолжать гектогр[афирование] Известий ЦК, если возможно печатать в провинции (Новгороде). Вопрос о министрах. Их тяжелое настроение. Кутлер рассказывал о своих попытках воздействовать через Бонч-Бруевича. Решено вчера искать свидания Винаверу, Набокову. Пользуясь старыми связями с Ульяновым Сергея [Ольденбурга] (и моими)*, послать не от нартии к нему депутацию для освобождения министров (Сергей, Кутлер, Шахматов, Васильев — я отвел себя как тов[арищ] мин[истра], замен[явший] мин[истра]). Положение министров в Петроп[авловской] крепости угрожающее, онасное.
Тыркова рассказывала о заявлении Бьюкенена Вильямсу для передачи куда следует о том, что в случае, если что-то случится с министрами — послы прервут сношения и уедут. Она посоветовала В[ильямсу] еще раз переговорить с Б[ьюкененом] и не объявлять, т. к., м[ожет] б[ыть], большевики этого желают. В ком[итете] не заявляла, спрашивала моего совета. Я думаю, она права.
Днем заседание Совета мин[истров]. Приехал Прокопович, и сразу изменилось положение. Он явился председателем. Никитин в своих совещаниях с бюро Ком[итета] снас[ения] надавал непров[еренные] обещания от нас — однородн[ое] мин[истерство] и даже возможность вхождения приличных большевиков (пр[имер] М.Н. Покровского). Я резко протестовал**, поддержали Головков, Массальский, Нанина, Скарятин. Прокопович определенно против однор[одного] социал[истического] мин[истерства]: считает, что его не признает Россия (Дон, Сибирь, Украина). Мы считаем себя не связанными (глупый Никитин даже ставил вопрос о выходе!). Некрасов ходит в заседания, но его роль там ничтожная. Гвоздев указывал свою прав[ильную] мысль, что необход[имо] распустить войско, без этого ничего не будет; по его мнению, ценз[овые] элем[енты] не пойдут в мин[истерство], т. к., вероятпо, эти новые министры будут убиты Советами. А соц[иалистам] надо идти, т. к. они сами возились с солд[атами] и им ближе. Кр[асную] гвардию он рисует невин[ным] агнцем. Прокоп[ович], я, Скарятин указывали на деловое, вненарт[ийное] мин[истерство]. Разница резкая с однор[одным], т. к. в однор[одном] социал[истическая] программа (земля и т. п.). Впечатление, что сейчас солдатский бунт, причем солдаты и не в руках большевиков.— Вопрос об издании компром[етирующих] докум[ентов] о большевиках. Не уверен, что будет сделано, т. к., вероятно, и другие социал[исты] в этом замешаны. Демьянов в част[ном] разговоре считает несомненно доказанным их денежную связь с Германией.— Разговор о банке. Мы думали, что уже разграбили; из сегодн[яшних] газет видно, что нет.— Очень иитер[есное] предложение Прокоповича — составить и послезавтра краткие записки действ[ующих] органов правительства: продов[ольственное], металл[ическое] и топл[ивное], ж[елезно]-д[орожное], финанс[овое], воен[ное] и морск[ое] снабжение по программе: 1) совр[еменное] пол[ожение]; 2) ближ[айшие] персп[ективы]; 3) всякие мятежи; 4) продолж[ение] деят[ельности] правительства — для опубликования. Никитина гложет все мысль, что мы работаем на руку большевиков, давая им возможность спокойно заниматься высокой политикой.— Выпустили Тахтамышева.— Прок[опович] говорит, что у них в М[оскве] было всего 2500 войска, из них 500 не очень дисципл[инированных] (офицеры — против Рябцова). Сдались, п[отому] ч[то] не было натронов и боялись гибели Кремля. Стреляли люди знающие (д[олжно] б[ыть], немецкие офицеры).— Вновь Малявкин вопрос о сланцах.— 7 миллионов топлива Петрогр[ада].— Вопрос о реконстр[укции] власти завтра.
Вечером у меня Новиков, Андрусов. Нов[иков] о Москве. Тяжело прекращение культ[урной] работы.
Силы, сдерживающие единство России,— сильные?
Читал «Вест[ник] торф[яного] дела», «Р[усскую] м[ысль]» (Глинский ***), диссерт[ацию] Искюля, корректуры, работал над сероводородом много. Боратынский (Тат. Арк.).


Примечания
* Знакомство Ольденбурга и Вернадского с членами семьи Ульяновых восходит к 80-м годам XIX в.— времени их учебы в Петербургском университете, где в студенческом научно-литературном обществе они сотрудничали с А.И. Ульяновым. Кроме того, Вернадский возглавлял Совет объединенных землячеств — нелегальную студенческую организацию, членами центрального комитета которой были будущие участники неудачной попытки покушения на императора Александра III (1 марта 1887 г.) А. Ульянов, И. Лукашевич, П. Шовырев. «Я потом понял, — писал ученый, — что Ульянов организовал правильные свидания своей организации в нашем заседании» (Вернадский В.И. Страницы автобиографии. — М., 1981.— С. 54). Первую непосредственную встречу Ольденбурга с В.И. Ульяновым «Биохроника» последнего датирует весной или осенью 1891 г. (см.: Т. 1. — М., 1970. — С. 55). Их встреча, по-видимому, произошла на петербургской квартире Ольденбурга и касалась истории А. Ульянова; кроме того, ввиду близости Ольденбурга к Высшим женским курсам В. И. Ульянов ходатайствовал перед ним о своей сестре Ольге, учившейся на курсах (воспоминания С. Ф. Ольденбурга об этом см.: Ленин и Академия наук, — М., 1969,—С. 88—93). И хотя о других дореволюционных встречах с В. И. Ульяновым Ольденбург больше нигде не упоминает, однако краткое свидетельство В. А. Оболенского в его воспоминаниях (Указ, соч. — С. 100) об участии в конце 80-х — начале 90-х брата и сестры Ульяновых (В.И. и О.И.) в вечерах на квартире Винбергов, где присутствовали также бр. Ольденбурги, П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский и др., заставляет предполагать, что таких встреч было больше и датироваться они могут более ранними сроками; оно же объясняет, почему в 1891 г. В.И. Ульянов пришел именно к Ольденбургу._x000D_ Вечером того же дня, когда сделана запись Вернадского, 8 ноября, протокол вечернего заседания Петроградского ВРК зафиксировал: «Делегация от профессоров по вопросу об освобождении министров из Петронавловской крепости» — без указания на какое-либо обсуждение или решение этого вопроса (см.: Петроградский ВРК.—М., 1966.— Т. 2.— С. 230, док. № 596). В этом же издании (С. 268) содержится указание, что в тот же вечер с делегацией беседовал Ленин (это сообщение не принято в «Биохронику»), а 10 ноября ВРК направил отношение комиссару Петронавловской крепости о пропуске в нее «профессоров Васильева и С.Ф. Ольденбурга для свидания с заключенными министрами бывшего Временного правительства» (Там же — № 896. — С. 353). После этого посещения Ольденбург опубликовал 16 ноября в газете «Русские ведомости» обращение к большевикам об освобождении заключенных министров. В нем говорилось: «Перестаньте быть тюремщиками невинных людей, которым вы можете поставить в вину лишь то, что они — ваши политические противники. Томление этих людей в крепости не к вашему благу и не к вашей чести. Освободите их и не медлите с освобождением!»

** Ср. в позднейшем письме к И. И. Петрункевичу: «Луначарский и Покровский— прямое продолжение Делянова и Кассо... Не только коммунисты, но и все социалисты — враги свободы, т. к. для них личность человеческая исчезает перед целым» (Новый мир.— 1989,— № 12, — С. 213).

***С известным журналистом, издателем (совместно с М.А. и Б.А. Сувориными) еженедельника «Русская будущность» Б.Б. Глинским Вернадский был знаком со студенческих времен. Летом 1917 г. Глинский активно выстунал за «сильную власть». Во время мятежа генерала Л.Г. Корнилова был арестован по обвинению в контрреволюции, в начале октября освобожден. В 1916—1917 гг. никаких его статей в «Русской мысли» не публиковалось, да и, по-видимому, они не могли появиться в этом издании, существенно отличавшемся по своим мировоззренческим установкам от взглядов националистически настроенного Глинского. Возможно, запись Вернадского о Глинском связана с чтением «Русской мысли» за 1916 г. (№ 8), где публиковалась статья А.А. Корнилова («Воспоминания о юности Ф.Ф. Ольденбурга»), напомнившая Вернадскому о студенческих знакомых._x000D_ Искюль В.И. Экспериментальные исследования в области химического конструирования силикатов. Хлориты,— Пг., 1917


Александр Бенуа, художник, 47 лет, Петроград:
Среда. Странно: когда я сажусь записывать свои впечатления за день, то легко вспоминаю разные пустяковые подробности «домашнего характера» и, напротив, с величайшим трудом воскрешаю впечатления от внешних событий — хотя бы, читая о них в газетах, я и бываю поражен, или возмущен, или напуган! Одно время, чтоб вести эту свою хронику, я просто заново просматривал газеты. Но теперь я не хочу это делать. Пусть лучше получаются иногда и очень дикие пробелы, тем характернее выразится отношение меня, современника (довольно разносторонне осведомленного и мучительно болеющего душой), к событиям.
Так, за сегодняшний день во мне сохранилось следующее (буду записывать в том порядке, в котором появляются такие «мимолетности на экране памяти»):
1) Второй день, как выходят снова некоторые «буржуазные» газеты: «Петербургский листок», «Петербургская газета», «День». Последнюю, впрочем, не достать — ее сразу раскупают.
2) «Новая жизнь» в панике; только и пророчит глад и мор, но продолжает твердить о демократическом фронте («Пб. листок» также об этом бормочет).
3) Ф. Юсупов освобожден за непричастность к заговору Пуришкевича (вечером у А.А. Половцова слышал такую версию — его и не арестовывали, его здесь даже просто нет (но это может быть «лганье» в силу некоей круговой поруки).
4) Возник проект реквизиции теплых вещей для фронта; «богатые» квартиранты (таковыми считаются те, что платят свыше 2400 р.) должны представить по одной вещи.
5) Приказ Луначарского о назначении Игнатова и замена Покровского Ляминым — простым солдатом.
6) Акица снова в горе из-за хозяйственных дел. Кондитерская «Аи bon gout» окончательно отказалась выпекать хлеб на весь наш дом (у нас самый нераспорядительный домовой комитет), так что кухарке Тэкле или горничной Моте снова придется простаивать часами в хвосте, при этом первая до того бестолкова, что ей не удается заручиться очередным билетом и таким образом обеспечить за собой место и получить возможность на время отлучаться. И другая неприятность: та же Тэкла (ужасная дура!) снова предъявляет какие-то претензии; ей-де нужно иметь отпуск по воскресеньям и т.д. А главное, лавочный хлеб (черный) невозможен! Он с песком, кислый, клейкий!
7) Спросил только что Акицу, пришедшую ко мне в комнату возиться с печкой (она, моя бедная, сейчас за истопника!), что ее более всего поразило из вчерашних известий, но и она, прочитывающая внимательно все газеты, тоже не смогла назвать ничего.
Лучше я запишу здесь то, что рассказывал Неманов. Он пришел, чтобы убедить меня писать в «Дне», и просидел целых два часа. С ним, впрочем, интересно беседовать; он довольно культурный человек (как-никак окончил Сорбонну) и много видел на своем веку, много встречал в качестве газетного корреспондента «государственных» людей. Ушел же он из «Речи» из-за вопроса войны (по своей политической ориентации он «приспособляющийся» социалист — социалист с неопределенными взглядами). Оказывается, П.Н.Милюков и теперь не унывает и прямо «гениален» в своей доктринерской наивности. «Все наши расчеты построены на том, что у нас армия имеется, а у них (немцев) ее нет» (!) И.В.Гессен сейчас просто откровенно мечтает о монархии. Познали они и то, что война, правда, будет продолжаться «союзниками», но уже не в союзе с нами, а «на наш счет». Назначение Клемансо нужно ставить в связи с его речью летом, когда он заявил, что считает Россию «вышедшей из игры», а Франция получила право построить свою победу на предоставлении Германии компенсаций на Востоке, — значит, в России. Движение австрийцев в Италии остановлено у Пиаве благодаря своевременному подвозу английской артиллерии (при этом у Италии уже 45 миллиардов долгу!). Характерный анекдот про М.И.Терещенко. Нынче летом Терещенко обратился как-то к Неманову с вопросом: «Как быть с французской дружественной экспедицией, отправляющейся в Грецию вселять там союзнические чувства?» Неманов ответил: «Разве у России и без того недостаточно своих дел, чтоб еще заботиться о Греции?!» На это Т.: «Да! Но как же быть? Мы ведь делаем демократическую политику!»
Керенского Неманов считает жалким лгуном и комедиантом (напротив, Набоков был возмущен, когда я высказал подобное же мнение в корниловские дни); Корнилов, по мнению Неманова, просто дурак, а Каледин — баран. Вообще же, Неманов считает, подобно Палеологу, что у нас в России совсем нет государственных людей. Был один, с настоящей волей и личным мужеством, — это Столыпин, оттого его сразу и убрали революционеры. Савинков уже у Каледина, но единственный дельный человек при последнем — это Богаевский.
Во время нашего разговора пришло из Зимнего дворца письмо от Луначарского. Помещаю его здесь вместе с черновиком ответа, который у меня вышел очень бесформенным благодаря тому, что Неманов все время мешал сосредоточиться, так как в качестве коллекционера стал рыться в моих папках.

На конверте «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов Рабочих и Солдатских Депутатов — Александру Николаевичу Бенуа».
Самое письмо с заголовком слева: «Центральный Всероссийский Исполнительный Комитет Советов Рабочих и Солдатских Депутатов». Под ним: «Народный Комиссар по Просвещению».
«Петроград. 8 ноября. 1917 г. №13
>Дорогой Александр Николаевич!
Вы обещали мне в последнее наше свидание осведомить меня относительно конструкции той художественной комиссии, которая состояла при Головине, а также о Ваших взглядах на необходимую ее реформу.
Я предполагаю в близком будущем заняться реорганизацией этой комиссии, без которой я не могу серьезно думать о необходимом руководстве бывшим Министерством Двора, а ныне Комиссариатом искусства и Национальных Дворцов.
Поэтому я очень заинтересован в том, чтобы продолжить наш разговор в этом направлении. Предупреждаю Вас, Александр Николаевич, что как во все Комиссии, так и сюда я должен буду ввести широкое представительство организованного трудового народа, т.е. различных Центральных Исполнительных Комитетов, Советов, Бюро солдат, рабочих, крестьян и т.д. Рядом с этим представительством желательно не только представительство различных художественных групп и коллегий, но и отдельных специалистов. Я предполагаю по всему моему комиссариату три такие Комиссии, а может быть, и четыре; три не сомневаюсь.
Это — Государственная Комиссия по народному просвещению, которую я как раз сейчас формирую; Государственный Театральный Совет для заведования театрами Республики и Комиссия Искусства и Национальных Дворцов, которая заменит Головинскую. Вот тут я не уверен, не надо ли разбить ее на две, в одной взять шире всё, относящееся к искусству, а в другую сдать администрацию дворцов как таковых. Обо всем этом очень хотелось бы поговорить.
И я прошу Вас написать мне, не мог ли бы я заехать за Вами в один из ближайших дней. Мы проехали бы в Смольный институт и поговорили бы там подробно.
Жму Вашу руку.
Народный Комиссар по Просвещению А. В.Луначарский».

Черновик моего (тут же составленного) ответа:
«Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич!
С удовольствием готов с Вами повидаться и потолковать об интересующем Вас вопросе. Ближайшие дни покамест у меня свободны, так что я Вам предоставляю выбор времени. Может быть, Вы мне сообщите утром по телефону, когда Вас можно ожидать. Считаю все же своим долгом, во избежание недоразумения, предупредить Вас, что я лично ни в каком случае активного участия в строительстве художественной жизни принять не в состоянии, ибо весь я ушел в творчество. На словах объясню Вам подробно, что меня к этому побуждает. Однако знакомство мое с делами искусства позволяет мне думать, что наша беседа может в таком случае Вам оказаться полезной. Эю отвечало бы моему желанию.
Примите уверение в моем уважении и преданности.
>Александр Бенуа».

Обедаю у Половцовых с Верещагиным, молодым Шереметевым, княг[иней] С.А.Долгорукой и каким-то офицером с очень злым лицом. Обед на сей раз, в сравнении с прежними, довольно скромный, но, по нынешним временам, все же «роскошный»: борщок с гречневиками, белорыбица с вареным картофелем, рябчики с пюре из капусты с жареными шарлотками, слоеный пирог с яблоками, компот из персиков, шоколад ломтиками; хорошие вина и коньяк! Все уверены, что это не будет продолжаться более двух месяцев, и крепко рассчитывают на возвращение монархии. Однако слышатся и такие тончики (даже от княг. Долгорукой): «Мы надеемся, что это не будет Николай II».
Софья Александровна Половцова, очень красивая в своем платье из черного бархата, рассказывала подробности о своем пребывании у Харитоненко в Москве. Как раз в день открытия большевиками военных действий во двор особняка прибыло несчетное количество кулей с картофелем, и, несмотря на пальбу, их спокойно разгружали и размещали в сарай. На вопрос, для чего такая их масса, Вера Андреевна Харитоненко отвечала: «Ведь будет голод, вот я и запаслась». — «Куда же так много?» — «А я по всему околотку буду раздавать».
Так же Вера Андреевна все приставала к Софье Александровне (с таким печальным, свойственным ей выражением лица): «А как вы думаете, С.А., мы не будем разорены?» Оказалось при этом, что под разорением подразумевается нечто относительное, ибо тем же плачущим голосом старушка жаловалась, что когда они будут разорены, потеряют все свои земли, все свои дома, то у них останется «всего» около трех миллионов рублей... доходу! (Надо надеяться, что капиталы, на то потребные, лежат в заграничных банках!)
Всего пикантнее, что такие разговоры происходили под градом снарядов, пролетавших над их домом у Москвы-реки и с треском разрывавшихся на площади Кремля между соборами.
Верещагин очень озабочен тем, что Луначарский объявил о Павловске и о Мраморном дворце. Оба-де будут просто конфискованы ввиду того, что вел. князь Иоанн Константинович скрылся. Собирается по этому поводу устроить бойкот. Но разве это подействует? После обеда подошли П.Вейнер, Щавинский и К.Романов. Последний своими манерами ласкового котика начинает мне действовать на нервы. Полвечера ушло на выработку ответа по запросу, пришедшему из Министерства финансов, о том, как осуществить недавно изданный закон, запрещающий вывоз художественных произведений за границу. Я старался убедить остальных пойти на попятный. Вначале, однако, Путя (Вейнер) хвастал, что этот закон издан именно по его инициативе. Подействовало мое сравнение их с большевиками, ведь этот запрет — только разновидность конфискации, раз вас лишают свободы распоряжаться своим имуществом. Но, увы, теперь все равно поздно* Закон, несомненно, будет проведен, и большевики действительно будут ему рады как лишнему средству удушения капиталистов. — Вторая часть нашего собрания была посвящена докладу Щавинского об Андреевской церкви в Киеве.
Дивная, бодрящая ночь. Из-за выпавшего снега сразу все стихло. Поразительно романтическая картина у Зимней канавки! Блеск пылающих костров за черным силуэтом парапета моста. Вся стена Эрмитажа и «моста Вздохов» освещены снизу, с глубокими тенями под сводами; греющиеся у костров солдаты.
В подъезде Половцовых встретился со стариком К. Горчаковым. Со мной поздоровался в манере очень важного господина почти с утрированной любезностью. Он зашел по дороге из клуба — на минуту.
Половцов рассказывал, что вел. князь Сергей Михайлович (на днях я его встретил на улице и поразился его до жути изнуренным видом — вылитый Кащей из «Млады») целыми днями играет в клубе. Вел. князь Николай Михайлович сам выстаивает в хвостах за хлебом, наслаждаясь разговорами «улицы». «Наш Филипп Эгалите выглядит довольно живописно».
Утром был занят порталом «Петрушки». Собираюсь сделать его совсем по-новому — в красновато-розовых тонах — очень в духе 1830...
Еще характерный рассказ Неманова — о Проппере... (издателе «Биржовки»). Он еще весной говорил, что войну надо* кончать! Но тут же прибавлял: «Но нельзя об этом писать!!»


Юрий Готье, историк, академик, 44 года, Москва
Сегодня вышли газеты, окрещенные позорным именем буржуазных. Из них кое-что выяснилось. Бывшая Россия уже разделилась на Кавказ, казачьи земли, Украину, анархический центр, б. м., Сибирь; отпала Финляндия; немцы провозглашают отделение Литвы и Курляндии. Россия уже не на краю пропасти, а в глубине ее: мы перешли последнюю черту. Большевики везде взяли верх, опираясь на невежественных и развращенных солдат; трогательный союз пугачевщины с самыми передовыми идеями; союз этот не может дать благих результатов; но сколько ужасов, страданий и опустошений нужно, чтобы несчастный русский народ перестал убивать себя систематическими преступлениями и нелепостями? Думаю, что и теперь не образумятся, и что анархия будет все ухудшаться, и от нее смогут нас избавить не мифические Каледины, а самоистребление наших крайних доктринеров или какие-нибудь еще неведомые варяги. Общее наблюдение: все, кого ни встретишь, похудели; тяжко дается переживать события. Из Москвы — сильная тяга; с какой бы радостью я бросил этот ненавистный город, если бы только были средства и возможность порвать со всем и вывезти семью. Не только квартира, не только Москва, но и вся Россия становится для меня клеткой, в которой можно задохнуться. На фронте пока, видимо, изменений мало; но в Италии немцы все еще продвигаются. Целый день состояние беспросветной тоски.


Аркадий Столыпин, племянник премьер-министра П.А. Столыпина, журналист, поэт и художник, 23 года, ротмистр 17-го Нижегородского драгунского полка.
Калуга. Для охраны города сформирована рота, состоящая исключительно из офицеров разных полков, дисциплина в ней железная, и живут они как простые солдаты.
Большевики всюду берут верх, лишь на Юге генерал Каледин и казаки что-то затевают. Вот бы к ним! Керенский исчез. Уже начинают поговаривать о перемирии, и слышатся громкие фразы о «прекращении ненужного кровопролития».
Подвоза нет, транспорты зерна разграблены, в деревнях творится нечто неописуемое. В полку неспокойно, начинается большевизм, и очагом является 2-й эскадрон.
В армии торжествуют большевики, по-видимому, вводится выборное начало, т. е. офицеров будут выбирать делегаты, полковые или эскадронные. Придется, вероятно, перебраться или на Юг к казакам, или в Татарский конный полк, где теперь наш Теймур Наврузов. Ясно, что служить в полку больше нет смысла и придется куда-то уходить. Но это не так просто, и надо действовать осторожно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив