21 января 1942 года
vazart — 21.01.2022 в дневникахВадим Шефнер, поэт, сотрудник редакции фронтовой газеты, 27 лет, Ленинградская область
21 января.
02.30. Эту ночь дежурю по редакции. Опять здесь холодно, хотя не так, как в прошлое мое дежурство. Опять нет тока — горит «летучая мышь». Из дому писем все нет. Я уже почти уверен, что случилось плохое. Приезжающие из Ленинграда рассказывают об ужасах. Люди умирают с голода на каждом шагу. На улицах валятся, умирают, и трупы лежат долго неубранными. Нет квартиры, где нет покойника. Трамваи не ходят, света нет, воды нет. Уже наблюдаются случаи людоедства.
Скоро ли прорвем блокаду? Ленинградцам грозит почти поголовная смерть. С тоской и нестерпимой болью думаю о маме и Гале. И ничем не могу им помочь. Во-первых, не могу ехать в Ленинград, во-вторых, сам голодаю — правда, не так, как они. Но чувствую я себя очень слабым. Долго не выдержу.
На дворе большой мороз. Говорят — 32 градуса мороза. Пока шел на обед в столовую, чуть не отморозил нос. Натираю лицо глицерином и борным вазелином перед каждой прогулкой в столовую. Был в AХO насчет теплого обмундирования, — решат через два дня. Пока ношу гимнастерку Атарова, сапоги Фетисова и брюки Прусьяна. С миру по нитке.
Сегодня кончил стихотворение. Слабое. Вчера наслаждался — перечитывал Чехова. К сожалению, достал только I том. Сейчас буду читать академика Обручева «От Кяхты до Кульджи». Вчера отослал все письма, написанные позавчера. Что с мамой и Галюшей?
Ольга Хузе, библиотекарь, 32 года, Ленинград.
21 января.
Была вчера наша молочница из Кузьмолова. У них и врага не было. Но разорение и нищета полные. В деревнях съели собак, кошек и сдохших лошадей. Она пришла наменять продуктов на молоко, чтобы похоронить мужа. Обидно было до слез, что нечего променять на молоко, которое нужно тете Мане больше всего на свете, и последние единственные 200 граммов хлеба невозможно отдать. За ночевку у нас она оставила литр молока — это величайшее счастье. В нашем доме один за другим за последние три дня умерли проф. Борсук, его жена и Русский. Я пишу уже не дневник, а мартиролог.
Была в школе, читала Маяковского о Ленине. Е. б. ж., эти дни и месяцы со школьниками не забыть никогда.
В учительской у буржуйки — ослабевший ученик Боря, его привел санитар из больницы, там не топят, а у мальчика ревматизм острый, а дома — 5.
Маланюк — директор института усовершенствования, Леонид Евгеньевич, ослаб и сильно болен от истощения. Гороно не может или не хочет исхлопотать 1-ю категорию своему золотому фонду. Стыд и позор им. Уборщицы и санитарки выживут, а лучшие учителя обречены на вымиранье. Меня истинно поддерживает Мария Ивановна двумя тарелками супа, этими делами измеряется теперь любовь и внимание и чуткость людей у нас. <�…>
Вера Инбер, поэт, 51 год, Ленинград
21 января. Важные новости: прибавили хлеба. Рабочим по 50 граммов, служащим — 100.
Большие успехи на Калининском фронте: мы взяли Холм. У нас жестокий мороз: чуть ли не 35 градусов.
Георгий Князев, историк-архивист, 54 года, Ленинград.
21 - 22 января.
214[-й] и 215[-й] дни войны. Среда и четверг. Ко всем бедствиям ленинградцев прибавились еще свирепые морозы. И без того ослабленные силы с трудом борются с холодом. Целый день и ночь под всеми одеялами и пальто нет возможности согреться. Это здесь, в домах, а что же там делается, в поле?
Второй день из-за морозов не езжу на службу; не идет коляска, масло стынет. М. Ф. проводить меня не может туда и обратно, силы ее заметно слабеют, бодра только духом.
Вчера часть дня провел в своем кабинете, холод — ниже нуля четыре-пять градусов. Везде слой пыли; нежилая комната, как после смерти хозяина. Видел такую после смерти академика Павловского. Разбирался в своих бумагах, подбирал их по составленной схеме.
Неужели не доживем до весны? Кругом слишком много умирают и нигде-нибудь, а около, в нашем доме, на службе. Каждый из нас слышит лязг косаря. Поднять глаза к потолку не хотелось: там крюк, такой добротный, обративший мое внимание еще при входе в первый раз в комнату, лет 12 тому назад. Страшная мысль промелькнула тогда в мозгу: неужели он пригодится? Если что случится с М. Ф., может быть, да, пригодится. Но кто знает, как повернется судьба. Никто не знает, что будет не только завтра, но и сегодня, вот сейчас...
Разбирал свои бумаги, ненапечатанные, законченные и начатые работы; с любовью раскрывал и прочитывал из любимых книг. Все это больше никому не будет нужно. А сколько тут в моих записях, картотеках неосуществленных замыслов. Все ждал, когда выйду в отставку, закончу, приведу в порядок, для этого года 3—4 потребовалось бы. А теперь многое еще не окончено, литературно не оформлено. Очень озяб, разбираясь в бумагах, но работал лихорадочно быстро. Кое-что успел сделать.
Вечером нашел в себе волю, несмотря на скуднейший источник света, работать над своей последней темой по истории академических кафедр. Сегодня обложился книгами, но читать нет возможности. Только водя по бумаге маленькую лампадочку от строчки к строчке, могу писать, и пишу. Иногда мне кажется, что я и М. Ф. плывем среди необъятного океана ужасов и бедствий войны, голода, холода, болезней от истощения, страданий, смертей, как на льдине. Берем друг друга за руку и ждем...
Сегодня Ленинский день и, конечно, мороз; теперь мы так и говорим: «ленинские морозы», как прежде говорили «крещенские», «сретенские».
Корней Чуковский, 59 лет, Ташкент
Вчера в Ташкент на Первомайскую ул. переехал Ал. Н. Толстой. До сих пор он жил за городом на даче у Абдурахмановых. Я встречался с ним в Ташкенте довольно часто. Он всегда был равнодушен ко мне — и хотя мы знакомы с ним 30 лет, — плохо знает, что я такое писал, что я люблю, чего хочу. Теперь он словно впервые увидел меня, и впервые отнесся сочувственно. Я к нему все это время относился с большим уважением, хотя и знал его слабости. Самое поразительное в нем то, что он совсем не знает жизни. Он — работяга: пишет с утра до вечера, отдаваясь всецело бумагам. Лишь в шесть часов освобождается он от бумаг. Так было всю жизнь. Откуда же черпает он все свои образы? Из себя. Из своей нутряной, подлинно-русской сущности. У него изумительный глаз, великолепный рус. язык, большая выдумка, — а видел он непосредственно очень мало. Например, в своих книгах он отлично описал 8 или 9 сражений, а ни одного никогда не видал. Он часто описывает бедных, малоимущих людей, а общается лишь с очень богатыми. Огромна его художественная интуиция. Она-то и вывозит его. <�…>
Николай Мордвинов, актёр театра и кино, 40 лет, Чимкент
Дорогой видел потрясающую по глубине переживания картину: сын — казах — лежит головой на плече матери, а она на его. Стоят на перроне и плачут, чуть раскачиваясь на ногах. Плачут в голос, причитая. Из щелок-глаз ручейками льются-слезы. Рядом старик отец и семья обливаются слезами отчаяния. Смотрят молча и безысходно...
Вспомнилась Волга. Погруженных на пароход и баржи новобранцев отправляют на войну. Парни с тоской прощаются взглядом с дорогими сердцу людьми и местами...
|
</> |