2. ...и Катаев.
wyradhe — 20.03.2016 2. ...и Катаев.1. Примеры.
Анатолий Гладилин: “Алмазный мой венец” вызвал, мягко говоря, недовольство прогрессивной интеллигенции. До Парижа доходили слухи: Москва возмущена! <�…> В советской прессе появились ядовито-кислые рецензии. Парадокс: классика отечественной литературы защищала только [радиостанция] “Свобода” в лице вашего покорного слуги. [В чем тут, собственно, парадокс? Классик был классик литературы отечественной, а пресса и прогрессивная интеллегенция - советские. Разница!]
***
"[Катаев] принес рукописные страницы и почитал что-то о старике, который долго моет разноцветные бутылки в переделкинском пруду. Выслушав, мы сказали соответствующие слова и заспешили к последней электричке. До станции шли молча. И лишь на перроне переглянулись. «Да, — протянул Аксенов, — по-моему, Валентин Петрович малость сбрендил». — «Впал в маразм», — подхватил я. И в вагоне мы рассуждали о типичной судьбе советского классика: дескать, все они — авторы одной-двух хороших книг, а уж годам к шестидесяти им писать нечего или пишут бред собачий" (тот же Анатолий Гладилин - о себе и Аксенове. Через два года они резко переоценили этот текст, думая, что это текст изменился. Поневоле вспоминается: "Когда мне было четырнадцать, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его; но когда мне исполнился двадцать один год, я был изумлен, насколько этот старый человек поумнел").
(Пантелеев - Чуковской). "Вы спрашивали меня о «Святом колодце». Я летом его не читал, не получал журналов. Здесь недавно прочел с большим интересом. Это, как мне кажется, и насколько я знаю автора, — блестяще написанный автопортрет. Другие отплевываются, бранятся, говорят — «скучно», ругают и редакцию, изменившую славным традициям. Нет, я уже сказал — скучно мне не было. И не вижу измены хорошей традиции — печатать все по-настоящему яркое. Но понимаю, что здесь можно и поспорить, понимаю, что снобизм, пижонство Катаева рядом с Быковым, Можаевым, Солженицыным — может раздражать. И меня раздражает. Потому что и для меня гражданственность искусства стала значить больше, чем значила когда-то".
"Мы, переборов А.Т. [Твардовского], решили печатать «Траву забвенья» Катаева... А.Т., и без того равнодушный к творчеству Катаева..." (Кондратович)
"А.Т. [Твардовский] прочитал «Кубик» Катаева. Ему не нравится, и очень. Иного и ожидать нельзя было. Он ещё несколько дней назад сказал мне и Мише: «Зачем вы заключили с ним договор?» Теперь он против публикации и по телефону обещал объяснить свою позицию. А её и объяснять нечего. Мне лишь сказал: «Но ведь все против публикации Катаева». Я ответил: «За исключением Виноградова, все – за публикацию, хотя всем не нравится. Но есть ведь соображения и тактические, а не только литературные»". (Кондратович)
"В последних работах Катаева, которые мы печатали, всякий раз вопреки желанию А.Т. [Твардовского] («Печатайте, ваше дело, но мне это не нравится»), много изыска, блеска формы, виртуозности и пр., но за этой оболочкой – пустота. Прекрасный сосуд, но нет там не только радищевской царской водки или спирта, но даже и винца нет,– подкрашенная водица известных мыслей и пожеланий. Катаев мастер описания, какую-нибудь дверную ручку или ботинок он опишет с поразительной точностью, но люди у него или зыбки, или плакатны. В лучшем случае он может поймать оттенки психологического портрета, понимание людей ему не дано. А о народной жизни и говорить нечего" (Кондратович)
"Вкусы Катаева очень точно выразились во фразе: «Набоков, конечно, великий, величайший писатель». Вот она одесская школа: её не интересует жизнь, как таковая, – а фраза, как сделано, стилистика и пр. им всего дороже" (Кондратович)
[О "Святом колодце"]. "В сущности, повесть о том, как плохой человек, на грани смерти, в наркотическом бреду общей анестезии, вспоминает свою подло прожитую жизнь, оставаясь, в сущности, тем же подлецом, только чуть-чуть прозревая, и каким символом всей этой подлости становятся в повести эти навязчивые, непрерывно присутствующие “мокасины” и деньги, нужные на чистку обуви... Мелкая, скаредная, но божественно-талантливая душонка все время озабочена этими мокасинами, пылью на их блестящей поверхности, которую надо бы удалить, но жалко платить за них деньги, к тому же — в валюте, которая для нашего обывателя всегда священна" (Елена Долгинцева-Вентцель - "И.Грекова")
[О "Святом колодце"] "Великолепная проза. И пустая (какая разница с „Раковым корпусом“). Прочитав, я как-то по-новому поняла путь — его [Катаева] и Олеши. (Они сродни.) Глаза художника у обоих. И ничего не жжет, не о чем писать. Вещи — все вещно — все живописно. В начале пути они взяли идею [советско-коммунистическую] напрокат. Она помогла им одушевить и осмыслить живопись, дала повод описывать вещи. Идея подломилась. Писать стало не о чем, не на что низать свои бублики" (Лидия Чуковская).
[О "Венце"]. "Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно» (Давид Самойлов - Лидии Чуковской)
[О нем же]. "А раз так, раз нет строгого судьи ни вне, ни внутри себя, можно забыть самое существенное в великом человеке и сказать о нем обкатанные слова. Зато отлично вспомнить и живо описать, как половой в прохладной пивной, «трижды хлопнув пробками, подал нам три бутылки пива завода Корнилова и Горшанова [ошибка цитирования, в оригинале: Корнеева и Горшанова] и поставил на столик несколько маленьких стеклянных блюдечек-розеток с традиционными закусками: виртуозно нарезанными тончайшими ломтиками тараньки цвета красного дерева, моченым сырым горохом, крошечными кубиками густо посоленных ржаных сухариков с такими же крошечными мятными пряничками и прочим в том же духе" [в оригинале: ...в том же духе доброй, старой, дореволюционной Москвы].А рядом между тем сидел Сергей Есенин. Не знаю, как другим, но мне от всего этого в итоге грустно" (Наталья Крымова).
[О нем же] "Картинки, подкрепляющие обиходные истины типа “слаб человек”, “все люди, все человеки”, портреты писателей “в туфлях и в халате”, чаще всего потакают обывательским вкусам" (Эмиль/"Владимир" Кардин)
2. Констатация
Что общего - и ярко общего - у всех этих примеров и примеров из предыдущего поста? Это отзывы людей разного происхождения, характера, образования, вкусов. Но общее во всем это одно: это типовое карикатурное обсуждение настоящей литературы на профкоме сапожной фабрики "Красный скороход". "Об чем нас учит это произведение? Да ни об чем. Слов этот вот абстракцист знает много, а сказать от сердца народу ему и нечего. Чего с этого возьмет к себе на замечание трудовая наша молодежь? Чего я сам вынес с этого произведения? Обувку только чистит на трех страницах, видать, что жадина... Обувка, правда, ничо так описана, прям вроде как нарисована".
Вариант: "Любой культурный человек знает, что лебедь в мужском роде и птица, а не животное. И "животное" - это некультурно так в стихах говорить о хорошем".
И это, конечно, не "недо-". Люди не "недоразвились", не стоят на "недостаточном культурном уровне". Они совершенно и последовательно развились и стоят на уровне культуры ничуть не менее высоком, чем у самих Заболоцкого и Катаева. Просто это особенная, другая культура, некоторые ее постулаты будут рассмотрены в след. постах. Она не имеет ничего общего со словами "пещерный уровень" - у людей архаики не было никаких проблем не то что с любыми метафорами, непрямо выражаемым смыслом и нарушением правил обычной речи в речи поэтической, но и с заумью. Культуру эту (еще живую у многих людей, рожденных в СССР примерно до рубежа 70-х - 80-х годов) уже не выработать заново - как и общепитовский кофейный напиток советского времени (известный под псевдонимом кофе с молоком) давно не появлялся в продаже. Разве что можно было бы попробовать создать аналог этой культуре на коленке по формуле:
1. Давайте притворимся, что мы дураки.
2. А теперь давайте забудем, что это мы притворяемся.
Но желающих не найдется.