150 лет большевику, считавшему Ильича Иисусом

maysuryan — 10.07.2023
16 октября 1918 года. В.И. Ленин и Владимир Бонч-Бруевич, первая прогулка Ленина после ранения

10 июля (28 июня) исполняется 150 лет Владимиру Бонч-Бруевичу (1873—1955), революционеру-большевику. Ему принадлежит большое количество интереснейших воспоминаний о В.И. Ленине и революции. Например, занятный очерк «Страшное в революции», где он рассказывал про то, что, по его мнению, было наиболее страшно в революционной эпохе: насколько можно понять, это власть, как сказали бы теперь, полностью «отмороженных» людей; в качестве примера он описывал одного известного анархиста:
«...Сидел здесь и чертил в воздухе пальцем большие кресты, повторяя одно слово: «Сме-е-е-рть!» и опять крест в воздухе: «Сме-е-е-рть!» и опять крест в воздухе — «Сме-е-е-рть!» и так без конца.
— Смее-е-рть!.. — вопил этот человек с иконописным, худым, тусклым, измождённым лицом.
— Убить! Надо убить! Кого-нибудь убить!.. — и он искал револьвер, судорожно неверной рукой шаря вокруг пояса».

Помимо прочего, Бонч породил занятное словечко «бончизмы», как товарищи с улыбкой называли некоторые его, ну, скажем так, оригинальные утверждения. Типичный пример «бончизмов» я как-то приводил: он высказал предположение, что Владимир Ильич Ульянов-Ленин осуществляет... второе пришествие на Землю Иисуса Христа. Звучало это так, он описывал раненого Ильича после покушения 1918 года:
«Он [Ленин] затих, закрыв глаза. Через минуту застонал тихонько, сдержанно, точно боясь кого-то обеспокоить.
— И зачем мучают, убивали бы сразу... — сказал он тихо и смолк, словно заснул. Лицо стало ещё бледней и на лбу появился желтоватый восковой оттенок...
Худенькое обнажённое тело Владимира Ильича, беспомощно распластавшееся на кровати, — он лежал навзничь, чуть прикрытый, — склонённая немного набок голова, смертельно бледное, скорбное лицо, капли крупного пота, выступившие на лбу, — вдруг напомнили мне какую-то знаменитую европейскую картину снятия с креста Иисуса, распятого попами, первосвященниками и богачами... Я невольно подумал... не являемся ли и мы счастливыми современниками нового явления народу того, кого так долго ожидало исстрадавшееся человечество...
Дыхание становилось тяжёлым, прерывистым... Он чуть-чуть кашлянул, и алая кровь тихой струйкой залила его лицо и шею... Почти безжизненное тело его прикрыли белой простыней».
В дальнейших изданиях этого мемуарного очерка Бонч, правда, смягчил эту фразу, отождествление Ильича с Иисусом из неё исчезло. Но удивляться таким смелым идеям, приходившим в голову Владимира Дмитриевича, не приходится: он много лет по заданию большевиков вёл планомерную работу с русскими сектантами и, как говорится, «с кем поведёшься — от того и наберёшься».
Уже после революции Бонч стал одним из создателей декрета, который освободил толстовцев и других сектантов, не желавших нести воинскую повинность, от призыва в Красную Армию. Это было одно из самых передовых по тем временам нововведений большевиков.

А вот составленный Бончем словесный портрет Григория Распутина, с которым ему тоже довелось пообщаться вблизи, на приёме у баронессы Варвары Икскуль: «Свободной и лёгкой походкой вошёл он в гостиную Варвары Ивановны, где ранее, оказывается, он не бывал, и с первых же слов, идя по ковру, напал на хозяйку: «Что это ты, матушка, навесила на стены, как настоящая музея, поди, одной этой стеной пять деревень голодающих прокормить можно, ишь ты, как живут, а мужички голодают...» Варвара Ивановна стала знакомить Распутина с гостями... Он тотчас же спрашивал, замужняя ли. А где муж? Почему приехала одна? Вот были бы вместе — посмотрел я на вас, каковы вы есть, как живёте... и очень весело, балагуря и шутя, непринуждённо повёл беседу. Моё внимание обратили прежде всего его глаза: смотря сосредоточенно и прямо, глаза всё время играли каким-то фосфорическим светом. Он всё время точно нащупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся неотступно в кого-либо, в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и, всё почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался: «Что это я», — смущался и торопливо старался перевести разговор.


Григорий Распутин (1869—1916)

Я заметил, что (именно это упорное смотрение производило особое впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему ещё поговорить, ещё услышать, что он скажет. После такого осматривания, когда он говорил совершенно о другом, обращаясь к другому лицу, он иногда вдруг резко поворачивался к тому, на кого он смотрел 15—20 минут тому назад, и, перебивая разговор, вдруг начинал протяжно говорить: «Нехорошо, мать, нехорошо, да... так жить нешто можно, смотри-кось, какая ты... Рази обидой исправишь... дело любовью надо... да... ну, что тут...» — и опять сразу перескакивал на другую тему или начинал быстро ходить по комнате, немного приседая и сгибаясь, быстро потирая руки. Всё это производило на окружающих впечатление. Начинали шептаться и говорили, что он что-то угадал, что он сказал правду, что он многое видит, и начинало создаваться настроение нервно повышенное, которое можно наблюдать и в монастырях вокруг старцев и провидцев».

В 1920-е годы большевики раскалывались: одни поддерживали «Левую оппозицию» Троцкого, другие — «правых большевиков» Бухарина, третьи — центристов Сталина. Бонч-Бруевич в этом смысле сделал выбор, который определил его дальнейшую биографию: он примкнул к сталинцам. В 1926 году написал в письме Сталину из Карлсбада: «Берегите себя: так мало остаётся товарищей, соратников Владимира Ильича, непоколебимо стоящих на его позициях». Это утверждение, что таких людей «мало», между прочим, противоречило официальной точке зрения, что их в ВКП(б) и тем паче в руководстве — подавляющее большинство. Но очевидно, Сталин оценил эту поддержку, поэтому аресты конца 1930-х обошли Бонч-Бруевича стороной. Правда, погиб его зять, небезызвестный лидер РАППа Леопольд Авербах, и попала в лагерь дочь Бонч-Бруевича Елена, бывшая замужем за Авербахом...
Застал Бонч-Бруевич и начало хрущёвской «оттепели», и опубликовал очень яркие и живые воспоминания о том, как В.И. Ленин боролся с зарождением собственного культа личности...
В 1955 году Владимира Бонч-Бруеевича не стало...
Многие замечательные страницы истории революции мы знаем благодаря ему, видим их во многом его глазами. И человек он был, безусловно, яркий и неординарный, замечал то, чего не видели другие, а если бы и увидели — то не сочли нужным рассказывать об этом потомкам. Например, он единственный, кто записал и рассказал об отношении Ленина к Сергею Нечаеву — остальные мемуаристы, если и слышали такое от Владимира Ильича, то не считали нужным об этом вспоминать. Бонч же, видимо, считал, что история расставит всё по своим местам. В одном из текстов он цитировал пушкинские строки:
...Так тяжкий млат,
Дробя стекло, куёт булат.
Такие дела...

Действует параллельный блогу дзен-канал «Исторические хроники»

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив