11 апреля. XX век. 60-тые годы
vazart — 11.04.2023 из дневниковЮрий Нагибин, писатель, 43 года:
11 апреля 1963. Вот уже третий день, как началась весна. Осел снег, всё будто прибавило росту: деревья, кусты, дома, заборы, скамейки. Колеи наполнились водой. Когда таяние только началось, снег даже окреп, на нем запеклась твердая корка, дневную талость схватывало ночью морозом. А сейчас нигде не пройти, проваливаешься по пояс. Небо голубое, прилетели первые грачи: большие, желтоклювые, родные. Как всё прекрасно и трогательно в мире природы, как всё грязно и мерзко в миро людей! Я не могу быть среди людишек: скучно, стыдно и ненужно. Водка делала сносным любое общение, без нее с себе-подобными нечего делать.Из последних сил борюсь с очумелостью. На моей стороне: снег, елки, небо, собаки; против — газеты, радио, сплетни и сплетницы всех мастей, телефон. Надо выйти из всего этого без потерь, с прежней нежностью и уважением к жизни.
Александр Твардовский, поэт, редактор журнала, "Новый мир", 52 года:
11 апреля 1963. Нет с первой же попытки увидел, что в два адреса писать невозможно, — ни богу, ни кесарю будет — от тоски вчера с утра, от тоски и после бани и завтрака кинуло в сон а потом уж явилась и спасительная помеха — партком в 3, которого никак, действительно, нельзя было пропустить. Там — тоска натужных, через силу, признаний в ошибках «нашей московской организации» и робкие выходы на свет отклонения явных «переборов», хулиганских — слава тебе господи! — выпадов против нее на пленуме РСФСР и — вот-вот — готовое вырваться «буйство и половодье чувств», подобное тому, что было и на том пленуме, «среди своих». Сообщение Соловьевой (МГК) о лишении «непонятливых» художников — делегатов съезда — их мандатов и переведении некоторых из членов в кандидаты — новая доза удручающего. Все в целом — и звонки Шапиры — привели уже было в отчаяние, в неверие, что и к понедельнику смогу что-нибудь.
Потом решил отчасти по житейски мудрому совету Маши просто отвечать на вопросы, на которые могу. Надеюсь, что пойдет, и так будет лучше, а изложение «кредо» для своих — дело особое. Но и в ответах не допущу чего-нибудь стыдного.
А главное — печатайся они у нас или нет, они пройдут нашу «цензуру» — и все будет ясно и понятно: выполнение парт<�ийного> задания.
Правда, сказанная злобно,
Лжи отъявленной подобна.
По поводу «очернительства». Вот когда она действительно лжи подобна. А в случае разоблачения угнетенными угнетателей, в случае классовой ненависти — и там не «злобно», а гневно, с ненавистью. Злобно, со злорадством —торжество мелкой души.
Давид Самойлов, поэт, 42 года и 47 лет:
11 апреля 1963. У мамы. Пасхальный вечер, который так любил мой отец.
11 апреля 1968. Сижу в Опалихе после ряда дней смутных, печальных, порой пьяных.
Хочется жить одиноко, угрюмо, нелюдимо, вдали от Винокуровых и Гинзбургов с их возбуждением мелких страстей, от разгоряченного честолюбия Евтушенки, от бесчеловечных мистификаций Вознесенского, от прекраснодушия либералов, от тайного тщеславия Межирова и Левитанского.
Хочется людей свежих, молодых, бескорыстных!
Не надо преувеличивать значение и радикализм чешской «революции». Это революция аппарата, вынужденного пойти на временный союз с интеллигенцией и студенчеством, чтобы освободиться от нас.
То тот же партийно-бюрократический слой с поправкой на Европу.
Николай Каманин, генерал ВВС, ответственный за подготовку космонавтов,59 лет:
11 апреля 1968. Хочется продолжить недописанное 9 апреля «...сохранить жизнь прославленных космонавтов...» Да, это одна из моих коренных задач. Я знаю, что несу ответственность за это перед министром обороны, правительством, перед народом и историей. Восемь лет я успешно справлялся с этой задачей. Задача была чрезвычайно трудной. Как-то маршал Вершинин сказал: «Каждый слетавший в космос требует значительно больше внимания, чем авиационная дивизия, так что у тебя, Николай Петрович, должна болеть голова за 2—3 воздушные армии».
Вершинин абсолютно прав, и только он один хорошо знает всю тяжесть, сложность и ответственность дела воспитания космонавтов и обеспечения их безопасности. Я десятки и сотни раз беседовал с ним на эти темы. Больше других я уделял внимание Гагарину, Титову, Терешковой и Леонову.
С Гагариным мы исколесили всю планету, летали вместе над всеми океанами Земли, побывали во всех крупнейших государствах, встречались с сотнями миллионов людей (мы знали, что в многочисленных толпах было немало и таких, которые с удовольствием разорвали бы нас на куски). Все поездки прошли благополучно, я каждую минуту был рядом с Юрой, готовый прикрыть его своей грудью. Были дни, когда в чужой малознакомой стране (Цейлон, Бразилия, Канада, Мексика, США) Гагарин выступал по 18—20 раз в сутки. Измученный до предела, добравшись до машины, он, как мертвый, падал мне на руки и мгновенно засыпал. В эти минуты я усилием воли заставлял себя бодрствовать и бдительно хранить сон Первого гражданина Вселенной.
Трудно было в поездках, но еще труднее было в Москве и везде, где появлялся Гагарин на территории СССР. За границей я всегда был рядом с ним, мы придерживались строжайшего режима, и нам удавалось сохранять работоспособность и бдительность. На Родине, кроме наблюдения за работой и поведением Гагарина и всех космонавтов, у меня было много других больших задач (работа в ОКБ и институтах, поездки на космодром, участие в заседаниях Государственных комиссий и многое другое). Гагарин почти ежедневно встречался со множеством людей, эти встречи часто сопровождались выпивками. Юра имел очень крепкий характер, он стойко держался в любой обстановке, но даже стальной робот не выдержал бы того натиска, которому ежедневно подвергался Гагарин со стороны родственников, друзей, министров, маршалов, академиков и других «больших» людей. Всем хотелось выпить с Гагариным за дружбу, за любовь и за тысячи других поводов, и выпить «до дна».
Я понимал, что Гагарин может не выдержать такого напора, я докладывал, просил, настаивал на ограничении «встреч космонавтов с народом». С моими доводами соглашались, принимались решения ЦК КПСС, издавались приказы министра и Главкома ВВС — это немного оздоровляло обстановку, но никакими решениями нельзя было сдержать неизбежно отрицательного влияния встреч, банкетов и выпивок на характер и облик Гагарина.
Было много ситуаций, когда Гагарин чудом избегал тяжелых несчастий (в октябре 1961 года Юрий чуть не поплатился жизнью за попытку «вести себя как все»). Эти ситуации были связаны со встречами за столом, с поездками на автомашинах и катерах, с выездами на охоту с высоким начальством. Особенно я беспокоился за большие скорости при езде на автомашине. На эту тему мне много раз приходилось беседовать с Юрой. Бурная жизнь, бесконечные встречи и выпивки заметно меняли облик Юры и медленно, но верно стирали с лица чарующую гагаринскую улыбку.
В 1961 году перед полетом в космос Гагарин был старшим лейтенантом и имел вес 64 килограмма. Через три года он стал полковником, депутатом Верховного Совета, членом ЦК ВЛКСМ и почетным гражданином десятков городов. Он заметно пополнел (до 72—73 килограммов), немного обрюзг, перестал систематически заниматься спортом. Мы дрались за Гагарина и с «большими» людьми, и с самим Гагариным. Этот процесс был почти необратим — только подготовка к новому космическому полету, полеты на самолетах и необходимый для этого режим могли приостановить распад личности Гагарина. Я принял решение готовить Гагарина для полета на корабле «Союз», он энергично приступил к подготовке к повторному старту в космос и заметно изменился к лучшему — сбавил вес, снова начал заниматься спортом, освоил новую космическую технику. Гагарин должен был лететь на «Союзе» только после удачного старта Комарова. Комаров погиб, а Гагарин был отставлен от космического полета. В этот период мы много беседовали с Юрой, мне удалось нацелить его на окончание академии, с тем чтобы, имея уже диплом инженера, он мог более энергично заняться делами заместителя начальника Центра по летно-космической подготовке и личными полетами. 17 февраля он закончил академию и с большим желанием начал систематически летать на самолетах. Мы собирались разрешить Гагарину самостоятельные полеты — он был уже вполне подготовлен к ним. Но он погиб в самом простом полете вместе с первоклассным летчиком Владимиром Серегиным.
Прошло уже две недели со дня гибели Гагарина и Серегина, но до сих пор мы даже предположительно не можем установить причины катастрофы. Правда, в 5 километрах от места падения самолета найден люк от фотокинопулемета — это признак разрушения самолета в воздухе. Но эту версию надо еще изучать.
|
</> |