«Значит, скоро пройдут дожди, а за ними придут снега...»

К 1968 году в СССР окончательно отказались от «косыгинской» экономической реформы, была резко ужесточена цензура, усилились преследования «диссидентов», началось негласное восстановление «доброго имени» Сталина, реабилитации его политики…

Собственно говоря, приговор себе режим подписал именно в 1968-м.

Процесс Гинзбурга

1968 год начался в зале Московского городского суда — очередным бенефисом КГБ стал процесс над Гинзбургом, Галансковым, Добровольским и Лашковой.

Гинзбург опубликовал «Белую книгу» с материалами суда над Синявским и Даниэлем. Галансков готовил самиздатский литературный сборник «Феникс». Студентка Лашкова перепечатывала для них материалы на машинке. Пошедший на сотрудничество со следствием Добровольский свидетельствовал о контактах всех с «иностранными подрывными центрами», о получении ими от этих центров денег. Но из всех его показаний становилось понятно, что никто, кроме него самого, ни с какими иностранцами «компрометирующих» контактов не имел вообще. А рассказы о конспиративных ухищрениях, направленных на то, чтобы скрыть свое участие в преступлениях, разбивались простым фактом: экземпляры той же «Белой книги» Александр Гинзбург направил в правительство и Генпрокуратуру, указав не только свои имя-фамилию и адрес, но и контактный телефон.

Тем не менее обвиняемые получили самые серьезные сроки в лагерях строгого режима (понятное послабление было сделано «признавшему вину» Добровольскому).

А адвокат Борис Золотухин, слишком активно защищавший Гинзбурга, был исключен из партии и снят с должности заведующего юридической консультацией.

Это был еще один сигнал обществу, что с «оттепелью» покончено.

Письмо Марченко

19 апреля 1968 года зампредседателя КГБ Семен Цвигун под грифом «секретно» направляет в ЦК КПСС «информацию» о том, что «Комитетом госбезопасности оперативным путем установлено, что Марченко А.Т. после ознакомления с опубликованной 27 марта с.г. в «Литературной газете» статьей А. Чаковского (главный редактор «Литературки». — П. Г.) составил письмо на имя автора, содержащее тенденциозное описание условий жизни заключенных в Советском Союзе, допустив в нем политически вредные выпады. Через несколько дней текст этого письма оказался у корреспондента Объединенного телеграфного агентства Скандинавских стран Бьеркегрена Ханса, гражданина Швеции, который 4 апреля передал его содержание за границу»…

Текст письма Анатолия Марченко прилагался:

«Гражданин Александр Чаковский. Я обнаружил в Вашей статье такую фразу: «…И вместо того, чтобы поить и кормить подобных людей за народный счет в тюрьме или в исправительно-трудовых колониях, переложить заботу об их пропитании на американских налогоплательщиков».

Не столько для Вас, сколько для Ваших читателей я хочу привести данные о том, что представляет собой паек заключенного в исправительном лагере строгого режима, а все политические заключенные находятся именно в таких лагерях. Каждый из них получает ежедневно 2400 калорий на протяжении 7–11 лет… Если Вы это имели в виду, когда писали, что их кормят и поят за народный счет, тогда Ваш гуманизм поистине на высоте, писатель А. Чаковский!

Питаетесь ли Вы так же и другие писатели, которых Вы именуете «совестью народа», как заключенные в Воркуте, Сибири и в Казахстане; или же высокий пафос вашей статьи объясняется тем, что Вы получаете за свои статьи нечто большее, чем миска супа и кусок черного хлеба?»

Всего, начиная с 1958 года и до конца жизни, Марченко за «политические преступления» имел шесть отсидок.

4 августа 1986 года он объявил голодовку с требованием освободить всех политзаключенных в СССР. Через неделю его начали насильственно кормить, из-за чего Марченко обращался с письмом к Генеральному прокурору СССР, обвиняя медицинских работников тюрьмы в применении пыток.

Голодовку Марченко держал 117 дней. Через несколько дней после выхода из голодовки был из тюрьмы направлен в местную больницу.

В ходе знаменитого телефонного разговора с Горбачевым сосланный в Горький академик Сахаров на вопрос генсека, что для него сделать, ответил: «Освободите Марченко».

Не случилось. 8 декабря 1986 года, в 23 часа 50 минут, на 49-м году жизни Анатолий Тихонович Марченко скончался в больнице Чистопольского часового завода. Он был похоронен в могиле № 646. Позднее перезахоронен на кладбище города Чистополь.

Хроника текущих событий

Самое знаменитое диссидентское издание — «Хроника текущих событий» — тоже возникло в 1968 году. Его первый номер датирован 30 апреля и содержал отчет о суде над Гинзбургом и Галансковым.

С самого начала были четко определены принципы подачи информации: никаких оценок и комментариев, никаких эмоций. Только факты. Первым редактором стала Наталья Горбаневская. Она печатала на машинке закладку из восьми листов папиросной бумаги, семь копий раздавала друзьям, каждый из которых печатал несколько экземпляров и отдавал своим друзьям. Те печатали и раздавали экземпляры дальше. Просто и эффективно.

Вспоминает Людмила Михайловна Алексеева, знаменитая ныне правозащитница, а тогда — одна из первых машинисток «Хроники», потом ее составитель:

— Через десять лет после выхода первого выпуска я подсчитала: «Хроника» осветила 424 политических процесса, на которых было осуждено 753 человека. Ни один обвиняемый не был оправдан. Кроме того, 164 человека были признаны невменяемыми и направлены на принудительное лечение в психиатрические больницы.

Издание «Хроники текущих событий» прекратилось на 63-м его выпуске в ноябре 1983 года.

«Размышления» академика Сахарова

В первых числах июня 1968 года Андрей Дмитриевич Сахаров ехал на «объект» («Арзамас-16») вместе с руководителем «объекта» Юлием Борисовичем Харитоном в его персональном вагоне. После ужина Харитон начал явно неприятный для себя разговор. «Андропов просил меня поговорить с вами. Вы должны изъять рукопись из распространения». (Речь шла о написанной Сахаровым статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе».) Сам Харитон статьи не читал («Андропов достал рукопись из сейфа, помахал, но не дал мне посмотреть; нельзя сказать, что это было выражением уважения к трижды Герою Социалистического Труда…»).

— Я дам вам почитать эту статью, она со мной.

Утром академики встретились снова.

— Ну как?

— Ужасно.

— Форма ужасная?

Харитон усмехнулся:

— О форме я и не говорю. Ужасно содержание.

— Содержание соответствует моим убеждениям, и я полностью принимаю на себя ответственность за распространение этой работы. Только на себя. «Изъять» ее уже невозможно.

6 июля «Размышления…» были опубликованы в голландской газете. Сахаров в это время был на «объекте», на другой день должен был улетать в Москву. Утром встретился с Харитоном, сказал: «Моя статья опубликована за границей, вчера передавали по зарубежному радио». «Так я и знал», — только и смог с убитым видом ответить Ю.Б.

Через пару часов Сахаров поехал на аэродром. Больше в свой кабинет на «объекте» он уже никогда не входил.

До этого его уже сняли с должности руководителя отдела, но замом Харитона он еще оставался. Теперь министр Славский отстранил его от работы окончательно.

Чехословакия и Красная площадь

Корреспонденту международного отдела «Известий» Борису Орлову утром 20 августа приказали явиться с вещами на подмосковный военный аэродром, не объясняя, куда его командируют. Только в воздухе он узнал, что летит в Дрезден, и только в Дрездене ему сказали, что колонна боевых машин пойдет на Прагу. Потом всю ночь они шли маршем, не встречая никакого сопротивления, и только старики-чехи выбегали на дорогу с криком:

— Зачем?!

Два дня Орлов потрясенный ходил по городу, а потом потребовал, чтобы его отправили обратно в Москву. Вернувшись, пошел к главному, Льву Николаевичу Толкунову, и подал заявление «по собственному желанию». Срочно собранное партбюро, нашло соломоново решение: осудив поступок коммуниста Орлова, ограничиться его обсуждением, «принимая во внимание информацию об увольнении Орлова из газеты, что уже является тяжким наказанием». С таким предложением согласились все, включая представителя райкома — судя по всему, скандала не хотел никто, и власть готова была замять дело. Орлову, квалифицированному германисту, долго работавшему собкором газеты в Берлине, было дозволено устроиться в научный институт.

Другой известинец, собкор в Праге Владлен Кривошеев, просто передавал из Чехословакии заметки, резко диссонирующие с барабанной дробью, рассыпавшейся со страниц других газет, и его отозвали. И тоже отпустили с миром — тоже в науку.

Можно сказать, их судьба сложилась исключительно удачно.

«Граждане! Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле», — предельно точно сформулировал Галич. Но, конечно, удобнее всего было этого не понимать (или делать вид, что не понимаешь).

25 августа на Красную площадь вышли семь человек. Только семь. Павел Литвинов, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг, Лариса Богораз и Константин Бабицкий. Наталья Горбаневская пришла с коляской, в которой был ее грудной сын.

Они вышли на Красную площадь и успели развернуть плакаты с протестом против вторжения в Чехословакию. После чего «возмущенные граждане» с военной выправкой, поддержанные возмущенными гражданами без военной выправки, плакаты вырвали, а демонстрантов избили и скрутили.

Когда-то Курчатов распорядился пускать Сахарова в свой институт без пропуска; распоряжение продолжало действовать. Сахаров прошел в кабинет директора Александрова, выбрал нужный аппарат и позвонил по ВЧ председателю КГБ. Он сказал, что очень обеспокоен судьбой арестованных демонстрантов. Андропов ответил, что он крайне занят в связи с Чехословакией. Но он думает, что приговор не будет суровым.

Его предположения в общем-то подтвердились. Через полтора месяца Пролетарский нарсуд Москвы троих демонстрантов приговорил к ссылке, двоих — к лагерям на два года, Файнберг был направлен в спецпсихбольницу. Все понимали, что могло быть значительно хуже.

Еще через тридцать лет мой товарищ кинодокументалист Владимир Синельников снимал фильм-триптих о правозащитниках и предложил Ларисе Богораз еще раз выйти на Красную площадь и дать интервью у Лобного места. Киногруппу опять встретили, но на этот раз (очевидно, из уважения к возрасту) Ларису Иосифовну не били, не валили на асфальт и не выкручивали руки. Тем не менее интервью записать не дали. И фильмы Синельникова ни один федеральный канал не показал.

Сейчас в живых из них осталось трое.

А накануне Нового 2017 года умер Иосиф Горбаневский, самый юный участник акции протеста. Без которого ничего бы и не получилось вообще: плакаты, с которыми их никто б на Красную площадь не пропустил, были спрятаны в его коляске…

«Новый мир»

В разгар перестройки журнал «Урал» вдруг собрался опубликовать главы из «Новомирского дневника» бывшего заместителя главного редактора журнала Алексея Кондратовича — о неравной борьбе «старого» «Нового мира» с идеологической цензурой. Но нашлись внимательные люди, и у «Урала» ничего не получилось: на защиту цензуры образца 1968 года грудью встала цензура года 1988-го — Главлит сначала категорически запретил печатать дневник вообще, хотя потом, после долгих переговоров редакции с московским руководством, согласился ограничиться отдельными вымарками. Но, увидев, что это за сокращения, главный редактор «Урала» Валентин Лукьянин уже сам не захотел публиковать кастрированный текст и ударился, что называется, во все тяжкие — даже обратился в ЦК КПСС с просьбой вмешаться и защитить, как он выразился, «идеологические завоевания ХIХ партконференции». Политическая наивность не спасла: ЦК, как и следовало ожидать, к просьбам остался глух и предпочел со всей решительностью стать на защиту «не подлежащих разглашению методов работы Главлита».

Методы такие. В первой же фразе «Дневника»: «С подписанием номера Главлит не чешется» — слово «Главлит» цензоры 1988 года меняют на «никто». «Никто не чешется»…

И так далее.

Ставшую ненужной верстку «Дневника» вместе с цензорской правкой Лукьянин подарил мне. И я даже опубликовал заметку о том, какие все-таки тайны двадцатилетней (тогда) давности с таким упорством защищал уже новый, как нас убеждали, вполне перестроившийся Главлит.

Вся моя заметка состояла только из мест, вычеркнутых цензурой. А верстка давних дневников со всей этой перестроечной правкой становилась своеобразным литературным памятником сразу двум, таким, казалось бы, разным эпохам.

…Весь 1968 год отчаянно сопротивлявшийся «Новый мир», лучший журнал страны, возглавляемый Александром Трифоновичем Твардовским, добивали по всем правилам аппаратного и военного искусства. Из-за придирок к каждой, самой безобидной строчке, снятия в последний момент повестей, романов, статей и рецензий очередные номера выходили с двух-трехмесячным опозданием и в натреть урезанном объеме; в истории отечественной литературы и журналистики подобных примеров немного. В несколько заходов «укрепляли редакцию» — так называлось увольнение соратников Твардовского и назначение на их место людей, с кем он работать не хотел категорически…

Александр Твардовский не был диссидентом, не был антисоветчиком, он был делегатом партийных съездов и выступал на них, он был лауреатом Ленинской, трех Сталинских и Государственной премий, кавалером трех орденов Ленина и еще четырех боевых орденов — за войну. Но это не помешало бездарям, демагогам и мерзавцам вытирать о него ноги, унижать, травить и, по сути, убить его, лишив главного дела жизни.

Оставшиеся после разгрома журнала сотрудники «Нового мира», раскололись на две так никогда и не примирившиеся части — на тех, кто ушел за Твардовским, и тех, кто остался с пришедшими, чтобы попытаться сохранить хоть что-то из завоеванного в прежние годы. У них, конечно, ничего не получилось. Хотя своя правда была и за теми, и за другими. Но кому от этого легче?

И опять Людмила Михайловна Алексеева:

«Каждому из нас предстояло решить, как жить в новых условиях — служить или противостоять ортодоксальной коммунистической власти, смириться или искать способ бегства от действительности. Еще появлялись отдельные письма протеста. Но подписей стало несравненно меньше — всего несколько десятков человек не сдались и отказывались признавать изменившийся политический климат. Остальные подписанты предпочли подвести черту и остановиться после двух-трех петиций, поданных во время процесса Галанскова и Гинзбурга. Люди возвращались к привычному образу жизни — ругать режим, сидя с друзьями на кухне, и помалкивать в общественных местах.

Многие были готовы жертвовать карьерой, но это не приводило к желаемым переменам. Преследования подписантов, и особенно вторжение в Чехословакию, показали, что страна движется к какой-то форме неосталинизма. И никакие петиции не смогут поколебать этот курс…

Общество затихало, а власти перешли в наступление».

* * *

А в заключение несколько поэтических строк.

Первыми опубликованными стихами Александра Аронова стала подборка, вышедшая в конце 50-х в самиздатовском «Синтаксисе» Алика Гинзбурга, и это наложило отпечаток на всю его творческую биографию. Репрессиям не подвергся, но в «догуттенберговом» состоянии оставался вплоть до перестройки, когда вышли первые три тоненькие его книжки; в то время у ровесников и друзей уже пошли многотомники. И все же — спасибо Горбачеву, а то так бы и остался в народной памяти автором «песенки московского гостя» из «Иронии судьбы», да и то с искаженными словами и мелодией.

Эти стихи Александр посвятил другу и коллеге, Юрию Некрасову. Без посвящения они тут же были напечатаны в «Московском комсомольце», как подпись к снимку. И естественно, без даты написания. Дата — 21 августа 1968 года.

Обязательно имейте это в виду, когда будете читать.

Прямо в осень идут кусты,
Всё заметней листвой горя,
Заколочены и пусты
Пионерские лагеря.

Иногда был не тот обед,
Иногда был концерт не тот,
А теперь недостатков нет,
Всё чего-то стоит и ждет.

Так сказать, голоса детей
Начинали звенеть с утра.
И была тут пора статей,
А теперь тут стихов пора.

Тишиной оглушённый лист
Удивляется: как же так?
То влюблялись, а то дрались,
А теперь ни любви, ни драк.

Первый раз он живёт, и дум
Налетело — не сообразишь.
Было ясно, что мир есть шум,
Может, всё-таки мир есть тишь?

Он предчувствует: впереди
Осень тёплая недолга.
Значит, скоро пройдут дожди,
А за ними придут снега.

…Снега пришли надолго.