ЗИМНИМ УТРОМ НА РОЖАЙКЕ | МУЗА НАШЕГО ДВОРА

   Хорошо зимним утром на речке с чудесным названием Рожайка.

   Быстренько одеваешь спортивный костюм. Набрасываешь полушубок.  Ноги в валенки. Бывает, и перепутаешь: правый и левый, но менять иногда не хочется и косолапым ходом из дома.

   Но прежде из шкафа -  рюкзачок, а из холодильника -  в рюкзачок. И пешочком, пешочком по хрустящему, еще чистому не потоптанному людьми снежку. Мимо церквушки.

   А она высокая и стройная. На земле стоит, а к небу тянется. Порой развесистым звоном заговорит, как бы оживет. А иногда молчит, словно задумалась.

   Выстроили церквушку на высоком бугре, с которого такой простор открывается, что голова кружится и дыхание перехватывает.

   Смотришь, куда взгляд дотягивается, белоснежная равнина, по которой гуляет лишь один ветер, взрывая снежок и поднимая легкую метель. Взметнется она, а ветерок стихнет и опадает метельное кружево.

    С бугра по заснеженной  тропинке к бережку. Пару раз проедешь на спине. Разомнешься. И о детстве вспомнишь, когда не раз кувырком  через голову с горки катился, а, может, и небольшую шишку набьешь, нахлестнувшись головой на скрытый под снегом небольшой камень.

   На бережку полушубок с плеч. Валенки с ног. За ними костюм. А когда нет никого, сбрасывай все. Голышом в мир пришел, голышом  и уйдешь.

   А снег мягкий, как бы пушистый. В охапку его и на себя. Холодно. Трешь тело и босиком по снежку. А вот и прорубь. Бурлит вода. Брызгами взлетает. Как будто кто-то внутри ее закручивает. Из-подо льда хочет вырваться, а лед ее под себя «гонит».

  Эх, была, не была. Что собрался делать, то и делай. И будь, что будет. А не сделаешь, себя же ругать будешь. Ведь настроился. Так не отступай.

   Вдохнул, порой посмотришь на церковь и перекрестишься, а порой махнешь рукой и нырком по самую макушку. Ух. Да пару слов покрепче про себя. Они как бы согревают. Иголки по всему телу. Хвать, хвать. Как вышивают.

   Хочется пробкой выскочить на берег, но  пару, тройку минут стоит выдержать. А холод гуляет по телу. Выталкивает, а мысль: крепись -  держит. Выдернул голову из воды. Глотнул воздуха. Отпала в груди тяжесть. Нырнул. Холод снова  набрасывается. Кувыркаешься в воде и телом, и руками размахиваешь, и ногами дрыгаешь, а холод жмет.

   Выскочил. За полотенце махровое. Трешь до красна, да снежком добавляешь. А потом  к рюкзаку. А в рюкзаке ломоть черного хлеба, посыпанный солью, нарезанное кусочками сало, нашпигованное чесноком в горчице. Ну, и самое «святое»:  сто грамм чуть, чуть разбавленного медицинского спирта.

   Мигом опрокидываешь стаканчик. Полыхнуло внутри.  Тепло по всему телу гулять пустилось. Ломоть хлеба. На него сало. В полушубок и валенки.

   Невольно и слово вырвется: Господи. Как переродился. До чего же хорошо. И мир просветлел, просиял. Таким ярким светом брызнул, что, кажется, и глаза обжег.

   Застыл. Шевельнуться не хочется. Боишься, что тишину нарушишь.  Замерло все. И  заботы ушли. И хмелеет голова, как бы невесомой становится, и душа радуется, и кровь кипит.

    А мысли. Одна заманчивей другой. Да, так ли уж плох мир. Действительно ли серо и скучно мы живем.  Сорвался бы с места и понесся бы куда-нибудь в высь. Прочь от тоски и грусти.  Кажется, что все под силу, что готов все выдержать, что никто и ничто не сшибет, не поломает, не собьет с ног…  Что мир создан для человека. И вся красота его человеку. Бери.

   Держишь эти мысли, пока силушка есть и жаром пышет тело. А дурное, так и пытается пробиться, проскользнуть в голову. Закружить и захватить ее. Добить остатки светлого и доброго. Думаешь. Так и остался бы на бережку и никогда бы не возвратился в мир суеты.