ЗАСТЕНЬЕ

putnik1 — 19.05.2013

По просьбе нескольких френдов, собравшись с силами, ставлю, наконец, последнюю точку в многоточии о "еврейском коллаборационизме" во Вторую Мировую войну. Насчет сотрудничества с НСДАП сионистов после соответствующих глав ликбеза о сионизме, слава Богу, уже не спрашивают, о "еврейских солдатах Гитлера", то есть, о "мишлинге", тоже (несколько раз объяснил, что там все ясно: просто людям позволили считать себя тем, кем они себя считали, и они приняли это с восторгом и благодарностью), а вот вопрос о юденратах до сих пор висел в воздухе. Как, в общем, к сионизму как таковому отношения не имеющий.

А теперь, выходит, тема совсем закрыта. Кому интересно, читайте. Как всегда, имея в виду: это не исследование, это, - как и положено ликбезу, - всего лишь дайджест. Кратчайшее, на основе наиболее спокойных работ (в частности, книг Анатолия Кардаша и Генриха Вайса), изложение событий в их логической последовательности. И не удивляйтесь, что мой рассказ, в основном, построен на ситуации в Польше. Там юденраты все же были юденратами, а восточнее, на территории Советского Союза, начинался уже сущий ад, где никакие правила не действовали вообще.

Ну и... тех, кому, предвижу, нестерпимо захочется потоптаться на костях, прошу, прежде чем реализовать свои смелые желания, прикинуть ту ситуацию на себя. Потому как евреи - это, конечно, ужас-ужас, но в наше лихое, смутное время хрен предскажешь, кого и где завтра объявят подлежащими депортации, как расово неполноценных...

«Еврейские советы» (вернее, «Комитеты по организации порядка») возникли сразу после начала Второй Мировой, когда властями Рейха было окончательно решено полностью ликвидировать Польшу, - 21 сентября 1939 года специальной инструкцией за подписью Гейдриха было предписано «концентрировать евреев в местах, выбранных по усмотрению властей», - то есть, в гетто (слово само по себе плохого смысла до тех пор не имевшее, но в ХХ веке испоганенное донельзя). Согласно инструкции, еврейским общинам, лишавшимся всех гражданских прав, полагалась полная внутренняя автономия, а кроме того, при каждой предписывалось выбрать «совет старейшин», который «предпочтительно должен состоять из лиц, обладающих авторитетом, включая раввинов… и нести полную ответственность как за порядок внутри места поселения, так и за точное и своевременное выполнение приказов германских властей».

Иными словами, оккупационные власти, - учитывая, что в Польше традиции общинной жизни были еще очень сильны, - фактически оставляли все, как и было до того, вплоть до права евреев самим выбирать руководство самоуправления. Хотя, разумеется, право окончательного решения оставалось за оккупантами: если выбор им не нравился, они кандидатов отводили, могли поменять, а могли и назначить по своему усмотрению, - особенно, после вторжения в СССР, где общин уже не было, и руководители юденратов очень часто назначались от фонаря, из первых попавшихся на глаза и чем-то (например, знанием немецкого языка) приглянувшихся прохожих. Причем отказаться возможности не было: это считалось саботажем и каралось расстрелом на месте.

В принципе, сами по себе юденраты были суровой необходимостью. При все том, что в 1939-м и дальше, аж до весны 1942 года, у Берлина не было конкретного мнения насчет дальнейшей судьбы евреев, а нагружать себя заботами еще и о них немцы не собирались, жителям гетто не оставалось ничего иного, кроме как выживать самим. А это, сами понимаете, без какого-никакого центра невозможно. Вот и организовывали, как умели, в меру опыта и связей «старейшин».

В первую очередь, конечно, необходимо было решать проблему с едой, которой было очень мало. Кто работал (выходить из гетто по специальным пропускам разрешалось), тот получал жалованье, но были и неработающие, которым грозила голодная смерть. Немцы, правда, в первое время кое-что подкидывали, но именно «кое-что». Скажем, в самом «образцовом» Варшавском гетто, в самый разгар т.н. «легкого времени» (1939-1942 годы) «общественная оплата» (паек, полагающийся за отбытие трудовой повинности) был в три с половиной раза меньший, чем у рабочего блокадного Ленинграда (на неделю 1,4 кг хлеба и 0,4 кг конины). А позже, в советской Белоруссии и на Украине и этого не полагалось.

Так что, добывать пропитание было совсем нелегко, даже с учетом разрешения (это оставлялось Берлином на усмотрение местных властей, но они в большинстве случаев не возражали) обустраивать огороды. А ведь были и другие задачи, ничуть не менее важные: обеспечение людей хоть каким-то углом (бездомность считалась «бродяжничеством» и каралась расстрелом), а также обустройство хоть какого-то здравоохранения, и обычного, и ради предотвращения эпидемий. В условиях тесноты, голода, забитой канализации, плохой воды они были смертельно опасны, и даже вдвойне, поскольку, поскольку «инфекционные элементы», - согласно инструкции германского Минздрава, - зачищались немцами в рабочем порядке. Да и детей как-то учить надо было, и элементарный порядок обеспечивать.

Разумеется, на все это нужны были деньги, и в этом гетто тоже считалось автономным: не будучи гражданами, евреи платили налоги (подоходный, - выходить на работу в город разрешалось, по особым пропускам, - и подушный, а также особый налог «на богатых») и всякого рода штрафы общине. То есть, тому же юденрату, - а уже он их распределял на разные нужды. Вполне обычные, в основном: содержание жилого фонда, больниц, школ, приютов, пособия безработным, уборка улиц, оплата мэрии за свет и воду, жалованье своим клеркам и так далее. Включая «контрибуции» немецким властям (типа «плата за жизнь», хотя официально считалось, что как бы «за постой»). Были, разумеется, и «черные», никем не учтенные кассы на всякий случай: ежели кому дать взятку или еще что, но это считалось уголовным преступлением, и если немецкий аудит их обнаруживал, каралось, как правило, расстрелом и виновных, и их начальства. Как, к слову, и попытка ввезти в гетто «контрабанду» - продукты сверх дозволенной нормы.

Короче говоря, примерно почти-почти тоже самое, что и управа в «обычных» поселках, только отдельно от всех, типа «карантина». Во всяком случае, по первоначальному замыслу, когда еще немцы не очень понимали, что с евреями делать вообще, надеясь (как до войны) на выселение их куда-нибудь после успешного окончания блицкрига. И соответственно, в первый период существования гетто, - то самое «легкое время», - никаких особенных в Польше (на Западе такой вопрос не стоял вообще) кошмаров не было. Неудобства запредельные, обиды, тяготы, и все-таки жить было можно, - в первую очередь, благодаря юденратам, необходимость существования которых признавало подавляющее большинство обитателей гетто. Больше того, даже «боевое подполье», как бы боровшееся с юденратами, по сути, боролось с отдельными их представителями, против самого факта «внутреннего самоуправления» не выступая.

Особый разговор: «полиция гетто» ака «еврейская полиция» ака (официально) «Служба порядка». Если юденраты (власть авторитетов) воспринимались общиной спокойно, как нечто, имевшее место всегда, то это ведомство (власть насилия) было чем-то принципиально новым и неприятным. Оно было учреждено во исполнение той же инструкции от 21 сентября 1939 года, и формально числилась в подчинении тех же юденратов, комплектовавших ее и назначавших начальников (как правило, отставных военных или полицейских). Но фактически находилась в двойном подчинении и обязана была исполнять, прежде всего, приказы немцев, даже не ставя в известность об этом официальное начальство. Правда, в «легкое время» такой необходимости не возникало, скорее, наоборот.

Дело в том, что реальное обустройство тысяч людей, вырванных из нормальной жизни было делом очень сложным и шероховатым, и даже в самые вегетарианские времена во многом строилось на насилии. Оказавшись в совершенно новых условиях, люди просто не могли адаптироваться сразу. Не говоря уж о вспышке воровства и грабежей (голодные люди законов не уважают), даже "ординарные" приказы об «уплотнении» (то есть, необходимость впустить в квартиру чужую семью), о сдаче ценностей для уплаты контрибуций, о выходе на обязательные работы в рамках «еврейской повинности» многим не нравились, и многие сопротивлялись, порой очень жестко, - и вот вопросы этого-то сопротивления решала полиция.

При этом, естественно, очень многое зависело от человеческого фактора. На первых порах, формируя полицию, юденраты в ориентировались на подбор каких-никаких профессионалов плюс вербовку интеллигентной молодежи, - в частности, детей руководства и друзей руководства, - ибо, во-первых (все ж живые люди), служба в СП давала освобождение от тяжелых обязательных работ, а во-вторых, предполагалось, что «нравственное чувство образованных юношей» (Адам Черняков) гарантирует порядочность и гуманизм людей с дубинками. Но это в теории. На практике же, власть, близкая к абсолютной, и всеобщая ненависть (а возненавидели полицию быстро), влекли за собой (тоже очень быстро) отрицательный отбор.

В гетто вообще традиционная мораль быстро усыхала. Не то, чтобы совсем сходила не нет, но каждый день, становясь еще одним днем борьбы за жизнь, не способствовал улечшению нравов. Любой, - в полном смысле слова, любой, - ценой добыть лекарство, кусок хлеба, не попасть на работы, которые контролировались немцами, получить день передышки понемногу становилось главной целью. Люди ожесточались, а «нравственная» молодежь, сталкиваясь с этим ожесточением, или сама оскотинивалась, или  отсеивалась (не без участия немцев, внимательно следивших за кадрами и отсеивавших всех, кто вызывал сомнения в готовности исполнять любой приказ. Так что, кадры полиции, чем дальше, тем больше, пополнялись отпетой швалью, живущей по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», - причем предпочтение отдавалось подонкам общества, ранее презираемым, а теперь отыгрывающимся по полной. И если во главе юденрата не оказывалась совсем уж сильная личность, фактической властью в гетто становился начальник Службы порядка. Как правило, абсолютныя зверюга, никаких краев не видящий, и команду он выбирал уже по себе, не оглядываясь ни на кого, кроме немцев, - предпочитая нанимать пришлых, не имеющих в гетто корней.

Оккупантам это было на руку. Они не очень доверяли юденратам, и были не прочь полностью поставить Службу порядка под себя, чтобы играть на противоречиях и получать данные о "черных кассах", контрабанде, ненужных разговорчиках и так далее. К тому же, помимо комендатур, которым формально подчинялось гетто, имелась и местная полиция, а чуть позже развернули сеть и органы гестапо. Все имели свою агентуру, все стремились пристроить своих информаторов на нужные места и устранить информаторов чужих, все теснили друг дружку. И более чем ясно, как весь этот клубок ведомственных игр за присвоение права контроля над важнейшими (с которых, прямо скажем, было что и пилить, и откатывать) направлениями деятельности, от снабжения гетто продуктами до распределения «обязательных работ», осложнял работу тех членов юденрата, которые пытались как-то лавировать «для общего блага» в ситуации, когда совершенно непонятно было, кто из подведомственного населения, пытаясь выжить, на кого работает и чего от кого ждать.

Впрочем, в «легкое время» такая тенденция еще только зарождалась и была не слишком заметна. На этом этапе, во всяком случае, в Польше, юденраты, как мы уже знаем, формировались из людей авторитетных. По персональному признаку, и ни в коем случае, не по партийному (права состоять в партиях за евреями, как «унтерменшами», не признавалось). Юденрату приходилось лавировать между левыми и правыми, сионистами, социалистами и коммунистам, религиозными и "ассимилянтами", плохо понимающими, почему они, добрые католики и свiдоми поляки, вообще попали в гетто. И пожилые, известные, солидные и всеми уважаемые «юденмистры», лавируя и балансируя, честно старались гасить склоки, выигрывать время и пережидать, угождая немцам, что бы те ни творили и чего бы ни потребовали, при этом стараясь поступать по совести. Или даже вопреки совести, но все-таки ради «общего блага».

Скажем, помянутый уже Адама Черняков, - человек серьезный и предельно приличный, сенатор Речи Посполитой, убежденный пилсудчик, близко знакомый с самим паном Юзефом, - возглавив юденрат Варшавы, объявил политику «Терпение ради жизни». Выполняя все требования немцев, - любые выплаты, любые работы, все, что скажут, - унижаясь и стелясь ковриком, он раз за разом добивался маленьких поблажек и компромиссов, позволявших сделать жизнь гетто более или менее терпимой, во всяком случае, насколько было возможно. А скажем, Хаим Румковский из Лодзи, - по воспоминаниям современников, хапуга и диктатор, но крайне эффективный менеджер, - выдвинул лозунг «Работа ради жизни», и наладил такое промышленное производство (120 предприятий), что Лодзинское гетто позже дважды вычеркивалось из списка объектов, подлежавших уничтожению.

В сущности, оба, люди очень разные, стремились к тому, чтобы как можно больше их подопечных выжило и, если немцы в итоге победят, - смогло, наконец, уехать туда, куда победители велят. Оба, судя по дневникам, очень долго и упорно не верили в то, что дело кончится массовыми смертями. И оба, и очень многие им подобные категорически не принимали саму идею Сопротивления, изо всех сил, хотя и по-разному, - Черняков уговорами, а Румковский силой, арестовывая и выдавая немцам, - боролись с «боевым подпольем», объясняя, что «ради прихоти увлекают в пропасть всех». Впрочем, и те главы юденратов, кто сочувствовал подполью, сталкивались с неприятием этого сочувствия основной массой населения.

А потом «легкое время» кончилось и началось «тяжелое». Примерно с марта1942 года из Берлина валом пошли сперва т.н. «дополнительные инструкции», - вроде запрета (под страхом смерти) рожать, обязывающего врачей сообщать о каждых родах властям, а власти – принимать меры, - а чуть позже и разнарядки на депортацию, и стало ясно: началось что-то нежданное, чего предусмотреть не мог никто. И в самом деле, никто: даже немецкие клерки, подсаженные на прикорм и поставлявшие гетто закрытую информацию, ничего внятного сказать не могли. Короче говоря, никто ничего не понимал, но было совершенно ясно: пришло время, когда даже самые минимальные гарантии уже не гарантии, а пустышки. Хотя лидеры самоуправлений, люди опытные и прозорливые, ничего не зная, неладное все же заподозрили.

Например, тот же Адам Черняков, получив 18 июля 1942 года указание «отправить на длительные работы не менее 6000 человек в сутки», сперва подчинился, - такое бывало и раньше, правда, никогда еще с вывозом, - запретив "провокационные разговорчики". Однако потом, когда оккупационные власти потребовали  «подобрать для отправки 500 детей», сперва попытался выяснить, для чего, собственно, нужны на работах дети, - но в итоге получил (строго по секрету) только смутные разъяснения от одного из чиновников комендатуры, которому платил. И 23 июля предпочел уйти. Не уехать в Италию (у него был итальянский паспорт), и не уехать в Палестину (это немцы по просьбе итальянцев готовы были устроить), а, - написав заместителю «Я бессилен, сердце моё рвётся от скорби и жалости, больше вынести этого не могу» и жене: «От меня требуют, чтобы я собственными руками убивал детей. Мне остаётся только умереть»,  - принять яд. Его примеру последовали многие, менее известные: так, в Березе-Картузской юденрат в полном составе повесился в зале заседаний.

Разумеется, были и варианты. Стрелялись, травились, вешались самые решительные.  Кто-то, не совсем понимая, что происходит, пытался упираться, возражать, и был мгновенно убит, а вакантные места заняли удобные, послушные люди. Кто-то, как Румковский, встали на путь «меньшего зла», отдавая столько людей, сколько требовалось, но стараясь жертвовать стариками, больными и детьми, и наращивая выпуск продукции для вермахта вещей, параллельно подсаживая всех, имевших хотя бы минимальное влияние, на взятки, - чтобы быть "неизменно нужными".  Нашлись и такие, - особенно в Литве, - кто ушел в леса с оружием в руках. А еще кто-то принял «стратегию личного выживания», плюнул на все и полностью подчинился судьбе, стараясь жить сегодняшним днем. Некоторые, - как Якоб Лейкин, начальник варшавской Службы порядка, садист крохотного росточка, - даже с удовольствием.

Впрочем, никого из них это не спасло.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив