Заросли крапивы


В детстве я очень не любила, когда по ходу сюжета фильма действие прерывалось на целых полминуты, и зрителям показывали драматично раскачивающиеся верхушки сосен, мелодично поблескивающий ручей или костер на фоне заката. Вот всего на пять секунд дольше, чем требовалось, и этого было достаточно, чтобы чувство досады сформировалось в полном объёме. С книгами всё несколько иначе. В описание природы нас учили вчитываться в школе, и, наверное, всё-таки научили. Интересно, насколько часто описания природы и пейзажные зарисовки при чтении просто пропускают.
«Когда уже становилось жарко, но дамы наши ещё не выходили к чаю, я часто ходил в огород или сад есть все те овощи и фрукты, которые поспевали. И это занятие доставляло мне одно из главных удовольствий. Заберёшься, бывало, в яблочный сад, в самую середину высокой заросшей, густой малины. Над головой — яркое горячее небо, кругом — бледно-зелёная колючая зелень кустов малины, перемешанных с сорною зарослью. Тёмно-зелёная крапива с тонкой цветущей макушкой стройно тянется вверх; разлапистый репейник с неестественно лиловыми колючими цветками грубо растёт выше малины и выше головы и кое-где вместе с крапивою достаёт даже до развесистых бледно-зелёных ветвей старых яблонь, на которых наверху, в упор жаркому солнцу, зреют глянцевитые, как косточки, круглые, ещё сырые яблоки. Внизу молодой куст малины, почти сухой, без листьев, искривившись, тянется к солнцу; зелёная игловатая трава и молодой лопух, пробившись сквозь прошлогодний лист, увлаженные росой, сочно зеленеют в вечной тени, как будто и не знают о том, как на листьях яблони ярко играет солнце.
В чаще этой всегда сыро, пахнет густой постоянной тенью, паутиной, падалью-яблоком, которое, чернея, уже валяется на прелой земле, малиной, иногда и лесным клопом, которого проглотишь нечаянно с ягодой и поскорее заешь другою. Подвигаясь вперёд, спугиваешь воробьев, которые всегда живут в этой глуши, слышишь их торопливое чириканье и удары о ветки их маленьких быстрых крыльев, слышишь жужжание на одном месте жировой пчелы и где-нибудь по дорожке шаги садовника, дурачка Акима, и его вечное мурлыканье себе под нос. Думаешь себе: «Нет! ни ему, ни кому на свете не найти меня тут…», обеими руками направо и налево снимаешь с белых конических стебельков сочные ягоды и с наслаждением глотаешь одну за другою. Ноги, даже выше колен, насквозь мокры, в голове какой-нибудь ужаснейший вздор (твердишь тысячу раз сряду мысленно: и-и-и по-оо-о двад-ца-а-ать и-и-и по семь), руки и ноги сквозь промоченные панталоны обожжены крапивой, голову уже начинают печь прорывающиеся в чащу прямые лучи солнца, есть уже давно не хочется, а все сидишь в чаще, поглядываешь, послушиваешь, подумываешь и машинально обрываешь и глотаешь лучшие ягоды». © Лев Николаевич Толстой «Юность»
«Воображеніе рисуетъ мнѣ прежде всего старый, запущенный садъ, съ двумя, соединенными плотиной, прудами, съ густой зеленью березъ, ивъ, дубовъ и липъ, съ пирамидальными вершинами итальянскихъ тополей и узкими дорожками, потонувшими въ душистыхъ кустахъ жасмина и шиповника, перевитыхъ гибкими лозами ярко-зеленаго хмѣля. Особенно памятенъ мнѣ поросшій крапивой оврагъ; нерѣдко, вооруженный деревянной саблей, я врѣзывался въ самую середину крапивы, которая въ моихъ одинокихъ дѣтскихъ играхъ казалась мнѣ полчищемъ татаръ, — и, не смотря на обжоги, отважно рубилъ направо и налѣво, пока, утомленный, не выбирался изъ оврага и не бросался въ густую траву на берегу залитаго солнечнымъ блескомъ пруда, лѣниво прислушиваясь къ металлически-звонкому и однообразному кваканью лягушекъ и немолчно раздающемуся въ ушахъ стрекотанью кузнечиковъ. А въ травѣ все жило своей особенной, чудно-новой жизнью. Я старался поставить себя на мѣсто большаго краснаго муравья, взбирающагося по стебельку стройнаго колокольчика,и съ его точки зрѣнія взглянуть на этотъ новый міръ; я подмѣчалъ игру свѣта и тѣни сквозь зеленую полумглу сквозившихъ на солнцѣ широкихъ листьевъ подорожника, открывалъ свѣтлыя и привѣтливыя лужайки и грозныя гранитныя вершины, и достигалъ наконецъ до того, что высокій кусть репейника казался мнѣ такимъ гигантомъ, что, при видѣ его, у меня въ груди сжималось сердце какимъ-то мучительно-подавляющимъ чувствомъ. Такъ развивалъ я свое воображеніе». © Семён Яковлевич Надсон (1862—1887) «Стихотворения С.Я. Надсона с портретом, факсимиле и биографическим очерком» 1897 г. Издание пятнадцатое.
|
</> |