ЗАПРЕЩЁННАЯ КНИГА Женька спросил - не читал ли я «Доктора
tschausy — 10.01.2022 ЗАПРЕЩЁННАЯ КНИГАЖенька спросил - не читал ли я «Доктора Живаго»?
Раз нет - можно приехать, дома прочитать, мы из дома книгу не выносим.
Ну, в выходной приехал с утра пораньше, привалился к диванному валику плечом - и стал читать.
И уж не стал спрашивать - а что так-то уж строго, что книгу из дома вынести даже нельзя?
У всех свои, думаю, предрассудки.
Хотя мне в руки на вынос давали для чтения и Архипелаг Гулаг, и Оруэлла, и даже Авторханова, преступный самиздат и тамиздат семидесятых.
Наверное, Борис Пастернак что-то такое написал в романе, что даже за порог не вынесешь, сразу расстреляют в восемьдесят втором году…
Женя был художником, говорит - давай я тебя писать буду маслом, пока ты читаешь. Всё равно разговаривать невозможно.
А мне не трудно, пусть пишет. Я обещал ворочаться аккуратно на валике, предупреждая заранее, и принимать время от времени исходную позицию.
И пошло разбойничье наше дело.
Книга была крупная, в твёрдой обложке, чуть ли не первое издание
Фельтринелли конца пятидесятых.
И не советская по макету и шрифтам - но и не белогвардейская, никаких ятей.
И в хорошем состоянии, заметно, что роман читали, но из дома не выносили.
Пили чай в паузах, курили, я глядел в книгу, Женька глядел на меня. Не знаю, как читаемое отражалось на лице - но я не обращал на то, что меня рисуют и пишут, никакого внимания.
…Стихи - все - были гениальны.
А большинство были и ранее известны, кроме евангельских.
Запоминались несравненные картины - рождественская ёлка в окне… мёрзлые гроздья рябины… метель… свеча горела на столе…
Но - никакой преступной антисоветчины в книге не было. Это была русская проза о любви, о жалости и любви к людям и родине, о вдохновении и призвании, о жертвенности…
Если и был дан альтернативный план пути в будущее - то он не был связан с политической программой, с монархизмом или с парламентской республикой, или с верой в технический прогресс и западный комфорт, в изобилие удобных вещей.
Был выговорен некий общечеловеческий план (как бы на полях «Философии общего дела» Фёдорова) - об объединённых усилиях человечества по преодолению смерти. Устами Веденяпина и самого доктора.
Но план был альтернативен не именно марксизму-ленинизму и строительству коммунизма - а вообще двадцатому веку и цивилизации потребления.
Мировые утопии - были перекрыты в романе ещё большей утопией, самой безобидной из всех - «утопией» вдохновения, любви, веры и творчества…
В сущности - книгу можно было ставить в школьную программу, даже в начале восьмидесятых.
Она была неспособна научить плохому, а обратить внимание на прекрасное - вполне.
Вот это поражало больше всего - когда оказывалось, что под запретом в СССР оказывались произведения чистые и вдохновенные, человечные.
Всё равно что наложить запрет на снежинки, на чувство жалости, на слова материнской молитвы…
…Уезжал я на последнем автобусе и метро, было темно и за окнами плавал снег, или пролетали кабельные трубы и тусклые фонари в тоннелях метрополитена.
Поглядывал я на лица редких пассажиров, выясняя для себя - не можем ли мы быть знакомы, в этой или в давно ушедшей жизни?
Это было чуть странно в романе - что все знакомы со всеми, и всех преследуют совпадения.
У Диккенса и в прозе Пушкина эта особенность не вызывала вопросов, так было понятно по умолчанию - что это песня.
А в «Докторе Живаго» эти встречи и параллели казались данью условности, конструктивным приёмом.
Но через двадцать лет и этот вопрос оказался снят - социальными сетями интернета.
Раньше можно было переехать в другой дом, в другой город, в другую страну - и не встретиться с прошлым никогда, с его лицами и следами былых поступков.
Теперь же все оказались на виду друг у друга одновременно - одноклассники, приятели по двору и даче, однополчане, сокурсники, жёны, друзья и подруги из минувшего.
Действительность догнала романиста, он был прав заранее - всё так и есть, жизнь - непрерывные пересечения.
Например, у меня есть в памяти несколько выразительных, хотя и не разоблачительных сюжетов о Жене, который меня рисовал во время чтения его запрещённой книги.
А теперь я, подумав, промолчу, пожалуй.
Вполне вероятно, что персонаж прочтёт и его это не обрадует - вот о чём теперь следует помнить автору…
9.1.22
|
</> |