Западная цивилизация - "остров смерти"

swamp_lynx — 22.07.2021 "Для понимания внутренней духовной жизни Толстого и его отношения к глобальным процессам становления человека нового времени необходимо ещё раз внимательно перечитать его рассказ «Из записок князя Нехлюдова. Люцерн», написанный в середине 19 века. Герой рассказа, князь Нехлюдов, путешествуя по Швейцарии, останавливается в роскошной гостинице в городе Люцерн. И начинается его знакомство с людьми этого города и с богатыми иностранцами, в основном англичанами, приехавшими в Швейцарию отдыхать. Перед Нехлюдовым проходит, таким образом, вереница человеческих характеров того времени. Сам Нехлюдов, пожалуй, до известной степени типичный русский человек из образованного высшего класса России. Что его больше всего поразило? Для начала, «общаясь» с этими иностранцами в залах гостиницы, за завтраком и так далее, он обнаружил, что никакого общения не получается. Но больше всего удивила причина этого. С проницательностью, свойственной великим писателям, Толстой (приписав это открытие своему герою) обнаруживает, что причина лежит в полном отсутствии реальной внутренней жизни, движения души у окружающих, в отсутствии малейшего интереса к человеку как таковому и в восприятии реальности с чисто формальной точки зрения. Иными словами, герой рассказа (а фактически Толстой) ясно видит печать смерти на лицах этих людей, представляющих «век девятнадцатый, железный» (А. Блок)." Юрий Мамлеев.

"Нехлюдов поражён своим открытием в гораздо большей степени, чем если бы ему показали слона или даже мамонта на улицах швейцарского города. Ибо никакое внешнее событие не может быть столь значительным, как то, которое происходит внутри человека, ибо человек есть мерило, и не что иное, как мерило, цель и смысл истории.

Отсюда понятно известное презрение Толстого к техническому прогрессу, который ничего не даёт человеку как духовному существу. И совершенно очевидно, что Господь будет судить о человеческой истории не по состоянию экономики, банков и т.д., а по состоянию человека, содержанию его внутренней жизни. Есть что-то гротескное в современном развитии внешних факторов человеческой жизни и в забвении самого человека, его сути. Разумеется, Нехлюдов и Толстой судят об окружающем мире именно с этой, последней точки зрения, с позиции самой сути человека.

В дальнейшем Нехлюдов общается с обывателями этого города и видит такое же отчуждение человека от самого себя, от своего не толь- ко духовного, но и просто душевного, эмоционального начала. Только отчуждение это принимает уже другую форму, более вульгарную и гротескную. Единственный, в ком Нехлюдов видит сохранность этого начала, — это несчастный бродяга, исполнитель песен, пытающийся развлечь народ и этим заработать себе на пропитание.

Есть несколько весьма тонких и горьких замечаний князя Нехлюдова, связанных с этой ситуацией в целом. Одно из них — по поводу равнодушия, безразличия к поэзии, невосприятия её. Это важнейший симптом. Восприятие подлинной поэзии возможно только тогда, когда наличествует внутренняя, духовная или, по крайней мере, душевная жизнь человека. Если её нет, то нет и поэзии, которая в силу своих особенностей может задевать самые глубинные сферы души, если таковые существуют. На примере этих наблюдений Нехлюдова о потере интереса к поэзии, об очерствении человеческой души становится особенно ясным, что эти наблюдения Толстого за жизнью в Люцерне не носят какой-то локальный характер, а, по существу, говорят о пророческом даре Толстого, так характерном для русской классики.

Это пророчество в целом относится, конечно, не к каким-то внешним событиям, а к становлению нового типа человека, которое стало очевидном в 20 и 21 веке. Но об этом — в дальнейшем изложении. Отметим только, что потеря интереса к поэзии стала характерной чертой нашего времени. К примеру, музей Рембо во Франции забыт и посещается в основном японцами. Поэзия во всём мире продаётся ничтожными тиражами.

Другой важный момент в наблюдениях Нехлюдова касается так называемого очерствения человеческих душ, отсутствия сострадания вследствие диспропорционального возрастания в человеке эгоизма и корысти. Нехлюдов оказался особенно чувствителен в этом отношении. Он горячо сочувствует несчастному бродяге, певцу, судьба которого в других вызывала только насмешки. Князь видел в бродяге, люмпене, своего брата. Другое важнейшее наблюдение — пропасть между крикливыми социальными лозунгами (свобода, равенство, братство) и самой жизнью. Здесь, конечно, поле для самого чёрного, но освобождающего юмора настолько огромно, что привлекло бы любого мастера гротеска. Но Толстой пошёл по другому пути.

Он вполне лоялен по отношению к положению о равенстве всех людей перед законом. Одним словом, это прекрасная идея, хотя её вовсе не просто распространить на людей всех рас в эпоху колониальных империй. Но Нехлюдов обращает внимание на иной аспект: реальная человеческая жизнь охватывается законом на какую-то ничтожную часть, нередко чисто формальную, а основная жизнь человека, включая, конечно, его внутреннюю жизнь, не охватывается законом совершенно, протекает вне его. Эта основная часть человеческой жизни, включающая те стимулы (корысть или, наоборот, любовь, сострадание), которые являются двигателями его жизни, протекает сама по себе и ограничена только формальными правилами, легко обходимыми. Иными словами, закон и дьявол вполне и очень даже совместимы. Несовместима с дьяволом только любовь, но её-то и нет. Оставим здесь без рассмотрения совершенно гениальные размышления Толстого по поводу совмещения добра и зла в нечто единое в человеке. Однако нельзя не заметить проскользнувших а «Люцерне» замечаний о том, что деньги являются определяющим моментом не только в экономической жизни, но и в сознании человека. Для середины 19 века — я уже не говорю о России, но даже для Запада — это всё-таки что-то новое, учитывая, что совсем недавно существовали совсем иные ценности и к тому же религиозная жизнь в то время не была окончательно оттеснена на задний план. Пророческая проницательность Толстого касается также того, что все сколько-нибудь значимые впечатления от жизни скользят по поверхности сознания этих современных ему людей, совершенно не задевая их внутренней жизни.

Это очень важное наблюдение, ибо оно показывает, что эстетическое или религиозное восприятие, например, становится чисто формальным и протекает по ту сторону самой реальной жизни человека, которая определяется уже иными ценностями, довольно зловещими по своей сути. Всё это стало очевидным в 20 веке, но Толстой предвидел это заранее.

Человек, естественно, прежде всего обращает внимание на то, что происходит вокруг него (войны, экономические катастрофы, революции). Но всё же самое существенное — это то, что происходит с самим человеком, ибо это и определяет его судьбу и судьбу так называемой истории.

Однако то, что происходит внутри человека, конечно, не так бросается в глаза, как то, что происходит вне его. В значительной мере это дело писателей — увидеть, что происходит внутри.

Уже в начале 20 века становится более ясным то, что предвидел Толстой. Эту печать смерти на человеке, которую он увидел в своём «Люцерне», прекрасно изобразил Бунин в знаменитом «Господине из Сан-Франциско». То же самое увидел и Александр Блок, когда обозначил современную ему западную цивилизацию как «остров смерти». Есть много и других свидетельств. Речь здесь фактически идёт о второй смерти, отмеченной в Апокалипсисе, о духовной смерти и полном отстранении от своего духовного начала, которые могут последовать после физической смерти. Но вторая смерть, духовная смерть, видимо, может наступать ещё до физической смерти. Такая ситуация, естественно, сопровождается ощущением, что единственная реальность — только физический мир.

Сомерсет Моэм, наблюдатель с острым взглядом, отмечал, что ещё в конце 19 века люди умирали совершенно спокойно, как и подо- бает верующим, но неожиданно произошёл какой-то поворот, и уже в начале 20 века люди стали умирать с ужасом и чувством отчаянья. Действительно, не обошлось без «тени Люциферова крыла», о котором писал в «Возмездии» тот же Блок. В наше время этот зловещий процесс духовного умирания зашёл так далеко, что и на Западе, и у нас, в России, уже говорят о приходе новой постчеловеческой цивилизации, в которой всё профанировано — религия, культура, — а сам внутренний мир человека сведён к минимуму.

Надо, однако, отметить, что это явление не носит абсолютно тотального и всеобщего характера, поскольку есть цивилизации, ускользающие от такого влияния (например, Индия), и, кроме того, внутри этой «постчеловеческой цивилизации» есть значительные слои, неподвластные этому могучему течению духовной смерти. В России это «течение» явно противоречит тому, что можно назвать Россией духа, Россией неумирающей духовной традиции (традиционализм в православии, мощь и влияние вопреки всему русской классической литературы, загадочный, парадоксальный менталитет народа и т.д.).

В современном мире (я не говорю, конечно, о тех регионах, где истинная религиозная традиция ещё жива) создаются все условия для того, чтобы забыть о том, что человек конечен, утопить человека в обществе потребления («потребление» тоже, кстати, находится под угрозой), в повседневной трескучей бессмыслице или в патологической жажде чисто животной жизни; это в лучшем случае, а в худшем — утопить в пустоте, в роботоподобии существования."

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив