Юлия Ауг: Мое лицо – чистый иллюзион

— У вас странная фамилия. Как лесной выкрик. В переводе с эстонского — ​«щука». Чувствуете покровительство некоей языческой силы?

— Правда, ощущаю его и еще тесную связь с природой. Может, оттого, что давно уже живу на земле, не в квартире — ​в подмосковном доме. Или оттого, что выросла в Эстонии, на берегу Балтийского моря, с детства разговаривала с деревьями, с морем, с ветром. Убеждена, что мир вокруг нас живой, даже камни. Себя ощущаю встроенной в эту общую систему.

— Набирала в интернете вашу фамилию, ошиблась клавиатурой, получилось Feu — ​«огонь», «пожар», «пламя». И точно, Юлия Ауг — ​пожар, огневой темперамент. Но вы же еще и долго учились. Сначала актерству, потом режиссуре. А нужны ли вообще актеру обширные гуманитарные знания?

— По-настоящему почувствовала себя актрисой после того, как стала режиссером. Понимаю «что», «зачем». «Как» — ​уже, извините, как получится. А у актера в первую очередь включается «как». Он думает о том, как выглядит, как сейчас это сделает… И в последнюю очередь: что сделает, зачем, из каких мотиваций рождается характер.

— В провинции вы ставили спектакль «Злачные пажити» по рассказам Анны Старобинец. Как вам кажется, что удалось и почему?

— Этот спектакль про нас, наше время. О том, что может произойти с цивилизацией, если ей искусственно навязывать ценности, модели поведения, загонять в рамки. В том числе в государственное православие.

— Ну прямо очень современно.

— Если тотальное воцерковление идет не из любви, из желания спасти и спастись, то, в конечном счете, приведет к бездуховному миру. В новелле «Паразит» церковь присваивает научное изобретение, мутанта представляя ангелом. В новелле «Злачные пажити» — ​мир, в котором нет ни души, ни Бога, только ОС — ​оцифрованная сущность. В обществе трансгуманизма существует бессмертие, но <�…> за деньги. Покупай себе молодое тело, переноси в него свою оцифрованную сущность. Мне кажется, сейчас стоим вот на этом «прекрасном» пути.

— Режиссерам с вами не трудно, когда вы начинаете разбирать эти сущностные вещи, искать ответы на вопросы «про что», «зачем»?

— Думаю, режиссерам со мной легко — ​если им я доверяю. И есть большое число режиссеров, которым доверяю и не задаю «дурацких вопросов». Взаимопонимание возникает на другом уровне, мне говорят — ​я делаю. Если вижу беспомощность режиссера — ​такие тоже встречаются — ​не буду ему выносить мозг, сделаю так, как считаю нужным.

— У вас много ролей в кино, вы играете в одном из лучших, на мой вкус, театров Москвы — ​«Гоголь-центре»…

— <�…> на мой вкус тоже.

— А все равно кажется, что актриса Ауг востребована процентов на 20. У вас нет ощущения неудовлетворенности?

— С каждым годом все сильнее. Пик моей карьеры пришелся на 2014–2015гг., было много интересных работ. «Метаморфозис» Тарамаева и Львовой, «Ученик» Серебренникова, Елизавета Петровна в «Екатерине» <�…>. Сейчас вакуум. Я прямо затосковала. Предлагают лишь повторы отработанного амплуа: чиновник, начальница, властная мамаша и т.д.

— В «Лете» Кирилла Серебренникова вы играли реального человека: руководительницу ленинградского рок-клуба.

— Я сыграла всевозможных чиновниц: хороших и плохих, умных и идиоток, злобных и отзывчивых. Татьяна Иванова была не монстром, человеком продвинутым. Говорят, у нее была одна из самых больших коллекций винила в Питере. Делала карьеру по комсомольской линии, но живая рок-музыка ей нравилась. При этом она владела лексиконом, которым можно было убедить партийных наставников в безвредности и даже достоинствах этой «чуждой» музыки.

— Она сама оказалась условным мостом, по которому рок-музыканты проскочили мимо бдительных товарищей в штатском?

— Она понимала, что объединенными музыкантами легче управлять, их можно контролировать. Но если не объединить, они погибнут поодиночке.

— Впервые я увидела вас в «Овсянках» Алексея Федорченко. По сути, режиссер предложил вам сыграть мертвую царевну. Жена героя «оживает» лишь в его воспоминаниях. Воздух любви, зыбкий баланс между плотским и неземным завораживал. Схожее состояние было и в его поэтической картине «Жены луговых Мари». Игра на пуантах, небесная эротика.

— Все на уровне интуиции. С одной стороны, чувственность, с другой — ​отстраненность.

— А в незабываемой эксцентрической комедии «Интимные места» ваша суровая депутатша из комитета по нравственности — ​символ неудовлетворенной власти. Вспоминаю премьеру на «Кинотавре», когда некоторые депутаты, с возмущением досмотрев картину, потом стучали кулаком по трибуне. Видимо, вы нащупали больную точку.

— Мы в 2012 году предвосхитили всю эту вакханалию чиновничьего безумия и беспредела. Еще до того, как поднялась эта пена в виде мизулиных, милоновых и прочих яровых депутатов…

— Значит, не с натуры писали?

— Нет, вспоминали советское прошлое, каких-то комсомольских «богинь». Когда в 2013-м фильм вышел, прошлое вновь оказалось настоящим. Нас спрашивали: «Как вы так быстро отреагировали?» А мы не быстро — ​год снимали, просто чиновники вдруг стали разговаривать так, как у нас в сценарии. Я люблю комедию, но умную. Сколько раз ни пробовалась в ситкомы, где нужно словесными гэгами жонглировать, меня не утверждали. В умной комедии к «смешно» примешиваются иные краски, настроения. Персонажи взаимодействуют внутри гротеска.

— На недавнем «Кинотавре» была черная комедия «Русский бес» Григория Константинопольского. В ней вы — ​узнаваемая тетка из БТИ, алчная, скользкая. Снова в болевую точку. Сейчас по стране идет операция по выжиманию из народонаселения денег под видом переоформления собственности.

— Я выкупаю дом, в котором живу. Не вообразить, с каким кошмаром сталкиваешься — ​тонешь. Каждый раз сделка срывается, потому что БТИ в очередной раз не утвердило очередную справочку. <�…> Предыдущая справка к этому моменту, естественно, устаревает. Меня колотит. Все намекают на деньги. Дом становится все дороже. Когда играла эту тетку, еще не было такого богатого опыта. Кажется, я себе ее напророчила: тетки эти меня окружили и душат.

— Ваша дама из БТИ постепенно превращается в привидение с черноватыми губами, зловещим замогильным голосом.

— Это ее инфернальное начало.

— Как и в реальности — ​попадаешь в паутину чиновничьего морока, нет из него выхода.

— Потому что, кроме денег, которые все они хотят получать, логики в их поведении никакой. Это какая-то хтонь. Вот у Константинопольского я сыграла хтонь.

— В «Ученике» Серебренникова — ​и в спектакле, и в фильме — ​совсем иное. Замотанная жизнью мать-одиночка, с распухшими ногами, совершенно не понимающая сына подростка. Словно соседка с лестничной клетки. Вот таких человеческих ролей побольше бы.

— Я сильно приуныла в последнее время. Ролей интересных мало, прежде всего, в силу возраста. Я же начала поздно сниматься. Для меня каждый год — ​колоссальная потеря возможностей.

— Читаете сценарии и отказываетесь?

— Был период, когда ни от чего не отказывалась. А сейчас просто не могу больше играть одно и то же. Понимаю, что загоняю себя в тупик. Перестаю быть актрисой. Но когда заранее знаешь все нюансы, вариации — ​все превращается в механику. Теряешь себя — ​словно смываешь ремеслом. Поэтому вместо ролей беру режиссерские проекты. Ведь чтобы оставаться актером, необходимо находиться вне зоны комфорта, не знать, как будешь делать роль. Когда мы с Кириллом Серебренниковым начали репетировать спектакль «Ученик» — ​искали вместе. У меня же не было опыта такой тетки.

— В чем особенность режиссуры Серебренникова?

— У Кирилла тонкое и точное чутье. Невероятное ощущение достоверности. В выборе материала, актеров, мизансцены, интонации. Он не позволяет «играть»: придуриваться, существовать избыточно, удобно. Тебе все время приходится по тонкой грани проходить. Сдираешь старую кожу, надеваешь на себя новую, чужую. Начинает в тебя персонаж прорастать. Это больно, это ломки. Кирилл не останавливается на приблизительном результате, то есть: «Ну вроде ничего» — ​нет, не пройдет. Бесчисленное количество проб, повторов — ​пока не пробьешься к достоверности, к новой сущности.

— А на какую роль он пригласил вас в свой театр?

— На Госпожу власть в спектакле «Идиоты».

— Еще одна персонификация власти на грани фола. Я бы сказала, стриптиз власти.

— Стриптиз, похотливость, постоянное желание всех поиметь.

— Кирилл Серебренников и погорел за то, что жестко, честно, убедительно говорил о происходящем вокруг нас, с нами. Такое не прощают. Уже тогда чувствовалась еще не сформулированная опасность.

— Когда я пришла репетировать «Идиоты», Кирилл уже находился в сейсмической зоне. После премьеры «Отморозки» на него писали километровые кляузы.

— А ведь спектакль был по повести Захара Прилепина.

— Извините, Захар Прилепин — ​сейчас рупор режима, а в свое время сочинял революционную литературу, в том числе «Санькя». Национал-большевики во главе с Лимоновым были революционерами. Хорошо помню их воинственные отношения с властью. Это потом все перевернулось. «Отморозки» вызвали бурю негодования, начались доносы. У нас шли репетиции, а Кирилл два раза в неделю ездил в прокуратуру на допросы. Потом был выпуск «Идиотов», других громких спектаклей, потом «Ученик».