юбилейное № 7

yaqir_mamlal — 18.05.2017 Шестидневная война, 1967-2017

Часть VII. Три недели

Дов Конторер

Продолжение. Начало в номерах "Вестей" от 6, 13, 20, 27 апреля, 4 и 11 мая с.г.

Читатель помнит, что самые первые сообщения о начавшейся 14 мая переброске египетских войск на Синай не вызвали острой обеспокоенности израильского руководства. Леви Эшколь, бывший с 1963 года премьер-министром и министром обороны Израиля, его заместитель Игаль Алон, командовавший Пальмахом в Войну за независимость, и министр без портфеля Исраэль Галили, стоявший в 1947-1948 гг. во главе Объединенного командования Хаганы (оба пользовались большим влиянием на Эшколя в вопросах оборонной политики), равно как и генералы ЦАХАЛа во главе с Ицхаком Рабином, трактовали действия Насера по аналогии с инцидентом "Ротем", полагая, что они завершатся быстрым возвращением Египта к прежнему формату отношений с Израилем.

Настроение в Иерусалиме стало меняться два дня спустя, когда оказалось, что масштабы производимых Каиром военных мероприятий выходят за рамки использовавшейся аналогии с инцидентом 1960 года. Еще через день, 17 мая, у израильского правительства и Генерального штаба появилось сразу два новых повода усомниться в оценке, трактовавшей действия Насера как безвредную демонстрацию силы: требование о выводе с Синая миротворческих сил ООН и появление египетских истребителей над Димоной.

Не станем возвращаться к альтернативной интерпретации событий этого дня, предложенной Гидеоном Ремезом и Изабеллой Гинор (ей было уделено достаточно внимания в четвертой части данного очерка). Для тревоги было достаточно и того, что Египет впервые предпринял подобный демарш: два его самолета вошли в воздушное пространство Иордании со стороны Акабского залива, пролетели около двухсот километров на север, после чего повернули на запад и пересекли на малой высоте воздушное пространство Израиля.

Сообщение о промчавшихся над реактором МиГах поступило как раз в тот момент, когда начальник Генштаба, проведший утром и в послеполуденные часы несколько оперативных совещаний, выступал перед Комиссией Кнессета по иностраннным делам и обороне. Рабин давал оценку намерениям Каира и еще до того, как им было получено донесение о воздушном инциденте на юге, он успел назвать три вероятные цели предпринимаемых Насером действий: стимуляция международного вмешательства в кризис на Ближнем Востоке, установление режима блокады в Тиранском проливе, атака атомного реактора в Димоне.

В 1964 году Насер сказал представителям США, что создание Израилем ядерного оружия "станет поводом для войны, какими бы ни были связанные с ней опасности". Американцы, располагавшие обязательством Эшколя о том, что "Израиль не станет первым государством, которое привнесет (introduce) ядерное оружие на Ближний Восток", успокоили Насера, и с тех пор тот не упоминал о Димоне, но его слова запомнились израильтянам, и в 1967 году они рассматривались в ряду возможных причин военных приготовлений Каира. Аэрофотосъемка реактора египетскими самолетами подкрепляла версию о решении Насера уничтожить этот объект. Сразу же после воздушного инцидента израильские ВВС были приведены в полную боевую готовность, в подразделения ПВО было призвано около 3000 резервистов, в Негеве разворачивались посты воздушного наблюдения. Израильским пилотам было дозволено пересекать границу Египта, преследуя самолеты противника и совершая сбор информации.

Д-р Авнер Коэн, автор значительного труда по истории израильского атомного проекта, утверждает, что во второй половине 1966 года Израиль был технически готов произвести испытание ядерного взрывного устройства, что позволило бы ему присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия (NPT) в качестве ядерной державы: по условиям NPT такой статус признавалася за странами, которые произвели и взорвали ядерное устройство до 1 января 1967 года. Производить испытание Израиль не стал в силу обязательства, данного им США, и из нежелания провоцировать Египет. Тем не менее, по утверждению д-ра Коэна и ряда других авторов, в конце мая 1967 года, на фоне острого военного кризиса на Ближнем Востоке, израильскими специалистами был в экстренном порядке изготовлен первый ядерный боеприпас, годный к оперативному использованию.

В рассматриваемый период израильским руководством уделялось большое внимание защите атомного реактора, но до 19 мая его вероятная атака противником не приводила в действие израильский план массированного удара по египетским авиабазам. Этот план автоматически вступал в силу только в том случае, если египтяне решатся атаковать израильские аэродромы. Но даже и в отсутствие прямой увязки между нападением на реактор и началом большой войны появление самолетов противника над Димоной было воспринято как свидетельство агрессивных намерений Египта.

АМАН, зафиксировавший реорганизацию египетских сил на Синае в структуру армейского корпуса под командованием генерала Муртаги, лихорадочно пытался отыскать 4-ю танковую дивизию противника: ее точное местонахождение, имевшее принципиальное значение для понимания замыслов Египта, все еще оставалось неизвестным. Параллельно с этим Аарон Ярив готовил новую стратегическую оценку сложившейся ситуации. За сутки она претерпела существенные изменения, и Ярив считал теперь вероятным, что Насер – по собственной воле или подчиняясь динамике вышедших из-под его контроля событий – идет навстречу военному столкновению с Израилем. При этом глава АМАНа исключал возможность того, что Насер начнет войну с единственной целью уничтожить реактор в Димоне. Он был твердо уверен в том, что если война начнется, задачи Египта в ней будут носить значительно более широкий характер.

Ознакомившись с этой оценкой в ночь на 18 мая, Эшколь дал Рабину разрешение призвать еще одну резервистскую танковую бригаду и резервистов двух танковых бригад смешанного кардрово-резервистского состава. Начальник Генштаба требовал расширить призыв, заявляя, что Израиль "не может полагаться на добрую волю 500-600 танков, уже сосредоточенных египтянами на Синае", но премьер-министр находил возможным производить мобилизацию постепенно, с оглядкой на политические процессы, сопровождавшие эскалацию кризиса, и с учетом значительных трудностей, на которые мобилизация обрекала израильскую экономику. Тем не менее, 19 мая, с началом эвакуации сил ООН с Синайского полуострова и из сектора Газы, Израиль произвел призыв еще нескольких резервистских частей. Если до этого дня общее число призванных в ЦАХАЛ составляло 18 тысяч человек, то теперь производился единовременный призыв 45 тысяч резервистов и начиналась подготовка к еще более массовому призыву. Число танков, находящихся в подчинении Южного военного округа, было решено немедленно довести до 412 боевых машин. На территории этого округа дело шло к полному развертыванию сил ЦАХАЛа по плану "Садан".

Кроме того, 19 мая Израилем был задействован Высший командный пункт, объединивший на одной подземной базе канцелярии начальника Генштаба и начальников Разведуправления, Оперативного управления, Интендантского управления и Управления личного состава ГШ, командующих ВВС и ВМС, представительства родов войск, служб боевого обеспечения и пр. Эта чрезвычайная мера, облегчавшая связь между командными инстанциями и значительно повышавшая быстроту исполнения принимаемых решений, подразумевала, что Израиль уже существует в условиях военного времени. О том же говорил и приказ начальника Генштаба, допускавший использование неприкосновенных запасов Интендантского управления для снабжения боевых частей оружием, боеприпасами, техникой, топливом и пр. Наконец, 19 мая было решено, что к немедленному вступлению в силу плана массированной атаки египетских аэродромов приведет и попытка Египта атаковать атомный реактор в Димоне.

* * *
Все эти решения отражали сложившееся мнение о том, что Египет, возможно, готовится развязать войну и что он с большой вероятностью перекроет в ближайшее время Тиранский пролив для израильского судоходства. Правительством Эшколя взвешивалась возможность выступить с публичным заявлением о том, что блокада пролива вынудит Израиль начать военные действия, но Рабин указал премьер-министру на то, что подобное заявление уместно лишь при наличии стопроцентной уверенности в том, что озвученная угроза будет исполнена. Такой уверенности у премьер-министра еще не было, и попытки предотвратить блокаду пролива предпринимались дипломатическими средствами.

Успехов на этом поприще не наблюдалось. Шарль Де Голль, только что отклонивший просьбу о поставке Израилю новой партии боевых самолетов, не проявлял обеспокоенности в связи с перспективой блокады Тиранского пролива и вообще выказывал неприязненное отношение к еврейскому государству. Было ясно, что он не намерен возвращаться к политике партнерства с Израилем, проводившейся французскими социалистами, и что интересы своей страны он прочно увязывает с благорасположением арабских стран. Британский премьер-министр Гарольд Вильсон не демонстрировал подобной враждебности, но от публичного заявления в защиту территориальной целостности Израиля и свободы судоходства в Тиранском проливе он также уклонился. Линдон Джонсон предупреждал Эшколя о том, что Америка не будет считать себя ответственной за самостоятельные решения Израиля, и всячески предостерегал израильского премьера от "необдуманных действий". При этом Белый дом последовательно уклонялся от обсуждения вопроса об ответственности США за обеспечение свободного судоходства в Тиранском проливе.

Однако ситуация приобретала крайне неблагоприятный для Израиля характер и в том случае, если бы Насер не начал войну и не перекрыл пролив. Сосредоточение египетских войск на Синае вынуждало Израиль к проведению массовой мобилизации и, с большой вероятностью, к скорому объявлению всеобщей мобилизации. Как уже отмечалось, долго оставаться в таком положении, поставив под ружье свыше 11 процентов своего еврейского населения, Израиль не мог. По этой причине 20 мая, на фоне поступившего сообщения о переброске в Египет из Йемена трех находившихся там бригад, израильский Генштаб приступил к проработке детальных наступательных планов. План "Кардóм" ("Мотыга"), следовавший в общих чертах довоенному плану "Кильшон", предусматривал уничтожение египетских сил на Синае; план "Ацмóн" был расчитан на решение более скромной задачи захвата сектора Газы. Оба плана включали в качестве первого шага уничтожение египетских ВВС.

21 мая Эшколь, Рабин и большинство генералов уже считали блокаду Тиранского пролива практически неизбежной. Может показаться занятным, что наименьшую прозорливость тогда проявляли директор Моссада Меир Амит и руководитель военной разведки Аарон Ярив, все еще полагавшие, что подобный шаг Насера "будет противоречить всякой политической и стратегической логике". Их аргументы не произвели впечатления на премьер-министра, заявившего в этот день на заседании кабинета: "Египтяне попытаются воспретить Израилю судоходство в Тиранском проливе и подвергнуть бомбардировке атомный реактор в Димоне. За этим может последовать общее наступление [египетской армии]". Эшколь также сказал: "Первые пять минут станут решающими для исхода войны. Все будет зависеть от того, кто первым нанесет удар по аэродромам противника".

Из этой оценки, казалось бы, вытекала срочная необходимость нанесения упреждающего удара, однако премьер-министр все еще надеялся избежать войны. Он отклонил предложение немедленно направить в Тиранский пролив судно под израильским флагом, запретил публикацию сообщений о находящихся в Эйлате судах и, используя дипломатические каналы США и Великобритании, обратился к иорданскому королю с просьбой о том, чтобы тот перестал называть Насера трусом, провоцируя его на введение морской блокады. Рабин, не веривший в действенность этих мер, заявил 22 мая на совещании Генштаба, что отказ Израиля от начала военных действий в ответ на уже неизбежное установление блокады явится исторического ошибкой: "Если мы не отреагируем, наше стратегическое сдерживание утратит всякую убедительность. Чего нам ждать в этом случае в будущем? Своей пассивностью мы только спровоцируем Насера начать войну удобным ему образом".

Учитывая, что израильская операция на Синае может привести к вступлению в войну других арабских государств, Генштаб начал детальную проработку планов наступательных операций на дополнительных фронтах и принял решение о развертывании сил ЦАХАЛа по плану "Садан" на территории Северного и Центрального военных округов. Большинство генералов, включая Рабина, склонялось к решению о превентивном ударе и соглашалось в том, что если такое решение будет принято, предпочтение должно быть отдано плану "Кардом". Но в этот же день случилось событие, выбившее из седла начальника израильского Генштаба.

* * *
Рабин, уверявший главу правительства в том, что, начав боевые действия первым, Израиль одержит победу в войне, уже испытывал беспокойство в связи с решением Эшколя выделить дополнительное время на изыскание политического выхода из кризиса. Это время, считал начальник Генштаба, может быть безвозвратно утеряно для Израиля по причине постоянного усиления египетской группировки на Синае и в силу вероятности того, что Насер ударит первым. Своими сомнениями Рабин решил поделиться с Давидом Бен-Гурионом и Моше Даяном, возглавлявшими политическое и военное руководство страны во время победоносной Синайской кампании.

Бен-Гурион, покинувший пост премьер-министра Израиля в июне 1963 года из-за острых разногласий с собственной партией, полагал, что Эшколь окажется, подобно Моше Шарету, его временным заместителем. Он ждал, что лидеры МАПАЙ снова явятся к нему в киббуц Сде-Бокер и будут просить его вернуться к рулю государства. Этого не случилось, и в 1965 году раздосадованный Бен-Гурион учредил новую партию РАФИ (аббревиатура ивритских слов, означающих "Список рабочих Израиля"), в которую ушли вместе с ним его молодые сторонники Шимон Перес и Моше Даян.

Бен-Гурион был уверен в том, что за РАФИ проголосует большинство прежних избирателей МАПАЙ, но состоявшиеся в ноябре 1965 года выборы в Кнессет принесли его партии только 10 мандатов, тогда как созданный Леви Эшколем, Игалем Алоном и Исраэлем Галили блок Маарах получил 46 мандатов. Алон и Галили представляли вторую по значению партию этого блока Ахдут ха-Авода – Поалей Цион ("Единство труда – Рабочие Сиона"). РАФИ осталась в оппозиции, и к открытому конфликту Бен-Гуриона с Эшколем теперь добавилось давнее соперничество Алона с Даяном, начало которому было положено еще в 1941 году, когда Алон возглавил первую роту Пальмаха, а Даян стал командиром второй.

Возраст и политическая ревность плохо сказались на Бен-Гурионе. Государственный деятель исключительного масштаба, умело руководивший Ишувом и Государством Израиль в ранний период его независимости, он оказался к середине шестидесятых годов заложником своей старческой обиды. Возглавляемая им партия постоянно, по поводу и без повода, критиковала правительство Эшколя, причем сам он буквально третировал премьер-министра, не желая и, кажется, уже не умея оценить по достоинству ни одно из его достижений. Эшколь, считавший себя учеником и последователем Бен-Гуриона, болезненно переживал безжалостные нападки отца-основателя, но в нем оказалось достаточно твердости для того, чтобы остаться у руля государства.

Явившись 22 мая к Бен-Гуриону, Рабин услышал от него обвинения в том, что сам он, давно страдающий "сирийским синдромом", и Леви Эшколь, не имеющий представления о том, как управлять страной, спровоцировали ненужное обострение конфликта с Сирией, привели к региональному кризису и поставили Израиль в ситуацию, когда он, не имея союзников, может быть раздавлен арабской коалицией. Бен-Гурион считал, что массовый призыв резервистов лишь провоцирует дальнейшее обострение кризиса, и требовал от Рабина шагов, которые снизят военную напряженность на Ближнем Востоке, даже если эти шаги будут сопряжены для Израиля с серьезными репутационными потерями. С некоторой вольностью, но верным по существу образом адресованные Рабину слова Бен-Гуриона могут быть переданы так: вы с Эшколем вот-вот погубите созданное мною государство.

Придавленный тяжестью этих обвинений, Рабин направился на встречу с Моше Даяном. Мог ли он ждать от него моральной поддержки? Даян был одним из главных критиков сирийской политики Рабина и Эшколя. Поздним отголоском этой критики стало знаменитое интервью, данное им газете "Едиот ахронот" в 1976 году и опубликованное по прошествии двадцати с лишним лет. В этом интервью Даян возлагал на израильское правительство ответственность за большинство инцидентов в районе сирийской границы и утверждал, что решение о захвате Голанских высот, принятое в конце Шестидневной войны, было ошибкой Израиля.

К чести Даяна отметим, что, встретившись с Рабином 22 мая, он дал ему умный совет. Рабин, выступавший в Генштабе за реализацию плана "Кардом", но утративший уверенность в себе после встречи с Бен-Гурионом, спросил Даяна о его мнении относительно плана "Ацмон" и возможности реализации этого плана в случае введения Египтом морской блокады. "В Газе слишком много беженцев, и Насер будет только рад избавиться от нее, - ответил ему Даян. – Он не отменит блокаду пролива в обмен на возвращение Газы".

Даян находил план "Ацмон" совершенно несостоятельным; его вывод состоял в том, что в случае введения Египтом морской блокады Израиль окажется перед необходимостью нанести сокрушительное поражение египетской армии и предельно унизить Насера политически. Он допускал вероятность того, что к войне присоединятся другие арабские страны, и, в отличие от Давида Бен-Гуриона, утратившего понимание возросших возможностей ЦАХАЛа, считал, что вооруженные силы Израиля способны добиться победы над арабской коалицией даже в отсутствие внешних союзников у еврейского государства. Но при этом Даян подчеркивал трудность задачи и, подобно Бен-Гуриону, обвинял Рабина в том, что тот напрасно привел Израиль к тяжелейшему испытанию его военных возможностей.

Ицхак Рабин не выдержал тяжести этих обвинений и 23 мая – в тот самый день, когда Насер объявил о введении морской блокады - он фактически утратил дееспособность, поддавшись тяжелой депрессии. Явившись к Эзеру Вейцману, возглавлявшему Оперативное управление Генштаба, Рабин покаянно твердил о том, что обрек страну на ненужную и опасную войну. Не скрывая охватившего его чувства беспомощности, он предложил Вейцману сменить его на посту начальника Генштаба. Вейцман, давно проявлявший заинтересованность в назначении на этот пост, тем не менее, сказал Рабину, что его публичная отставка в данный момент явится слишком ценным подарком Насеру. В течение последующих двух суток Ицхак Рабин отдыхал и с помощью врачей боролся с депрессией. Этот период нервного срыва начальника Генерального штаба был объявлен следствием отравления никотином, и споры о том, когда именно и в какой степени Рабин вернулся к исполнению своих обязанностей накануне Шестидневной войны, ведутся до настоящего времени.

* * *
О введении режима блокады каирское радио сообщило в ночь на 23 мая, передав заявление, с которым Насер выступил накануне перед пилотами расположенной на Синае авиабазы Бир-Гафгафа: "Акабский залив представляет собой территориальные воды Египта, и отныне мы не позволим ни одному судну под израильским флагом пройти через ведущий туда пролив. Евреи угрожают войной. Отлично. Мы говорим им: извольте. Вооруженные силы Египта и весь наш народ готовы к этой войне, и мы ни за что не откажемся от своих прав". Каирское радио также сообщило о производимом минировании Тиранского пролива и направлении туда двух египетских кораблей – эсминца и торпедного катера. Одновременно с этим в Шарм-аш-Шейхе появилось семь самоходных артиллерийских установок СУ-100.

Во всех арабских столицах сообщение об установленной Египтом блокаде вызвало бешенный взрыв энтузиазма. Десятки тысяч ликующих демонстрантов заполняли площади, прославляя Насера и выражая уверенность в скором уничтожении Израиля. Такие же демонстрации состоялись в Восточном Иерусалиме и Хевроне. Вооруженные силы Саудовской Аравии, Кувейта и Ливана были приведены в состояние повышенной боеготовности. Король Хусейн, облачившись в парадную форму, приветствовал уходившие в Самарию колонны иорданских танков американского производства (условия поставки этих танков дозволяли использовать их только на восточном берегу Иордана). Воинские части Ирака двинулись к границам этой страны с Сирией и Иорданией.

Единственным неприятным моментом для Насера в этот день оказалось молчание Кремля, до сих пор одобрявшего все египетские шаги. Когда Насер распорядился об удалении с Синая миротворческих сил ООН, Советский Союз назвал решение Каира законным, но теперь в Москве отказались дать такую же оценку решению о блокаде Тиранского пролива. Позиция СССР не изменилась и в последующие дни; советские СМИ упорно обходили молчанием вопрос о блокаде. Отказ поддержать египетские мероприятия в районе Шарм-аш-Шейха был, по всей видимости, обусловлен тем, что Россия и СССР всегда ощущали свою уязвимость в связи с угрозой перекрытия проливов Босфор и Дарданеллы, соединяющих Черное море со Средиземным. По этой причине принцип свободного судоходства в международных проливах неизменно подчеркивался Москвой, и советские лидеры не захотели занять иную позицию в угоду Египту.

Генсека ООН, прибывшего в Каир 23 мая, в аэропорту встречала толпа, скандировавшая "Да здравстует Насер!" и "Мы хотим войны!". У Тан встретился с Махмудом Риадом и с д-ром Фаузи, после чего его принял Насер, заявивший, что Израиль не имеет прав на Эйлат и что выход к Красному морю ему не нужен, поскольку он обладает достаточными возможностями для товарного и сырьевого транзита через свои средиземноморские порты. Насер похвалялся выучкой и оснащенностью египетских войск, говорил о скорой победе арабских армий, но выразил готовность не начинать военные действия первым в течение ближайших двух недель. У Тан был ободрен, однако сопровождавший его Индар Рикхие, командующий силами ООН на Синае, вынес из этой беседы впечатление о том, что египетский президент утратил контроль над происходящим. Насер, видимо, уловил настроение Рикхие и перед прощанием спросил его, что он думает о сложившейся ситуации. "Я думаю, господин президент, что вы скоро получите большую войну на Ближнем Востоке, - отвечал генерал. – И мне кажется, что над разгадкой этой войны историки будут биться еще и через пятьдесят лет".

* * *
Тревожная атмосфера, воцарившаяся в израильском обществе с началом сосредоточения на Синае египетских войск, сгущалась с каждым днем. Действия Насера, сопровождавшая их реакция арабского мира и все более очевидное нежелание мирового сообщества предпринять эффективные меры для предотвращения арабской агрессии приводили израильтян к выводу о неизбежности новой войны. С началом массовой мобилизации правительство уже не могло скрывать от народа, что над страной нависла опасность. И если высшие командиры ЦАХАЛа знали, какая сила сосредоточена в их руках, то гражданское большинство было охвачено тяжелым предчувствием. Массовой паники в Израиле не было, но не было и легкомысленного возбуждения, которым часто характеризуется настроение народов накануне войны.

Не призванных в ЦАХАЛ мужчин оставалось все меньше, многие предприятия остановились, автобусное сообщение стало нерегулярным из-за того, что большинство автобусов отошло в распоряжение армии, использовавшей их для переброски кадровых и резервистских частей. Толстые прежде газеты выходили на двух листах из-за нехватки рабочих рук в типографиях. По той же причине почту разносили школьники. Женщины и подростки рыли траншеи и ходы сообщения в населенных пунктах, домовые комитеты приводили в порядок бомбоубежища, в общественных парках готовились места для массовых захоронений. В городах готовились ко введению режима светомаскировки, люди заклеивали оконные стекла наискосок бумажными лентами, замазывали краской фары автомобилей. Страна смотрела в лицо суровой реальности.

24 мая израильский Генштаб, работой которого все еще руководил Эзер Вейцман, установил местонахождение 4-й египетской танковой дивизии в районе Бир-Гафгафа – Бир-Тамада. В связи с этим план операции ЦАХАЛа подвергся серьезной коррекции. Египетские силы на Синайском полуострове насчитывали теперь пять дивизий, а вместе с пехотными бригадами АОП и другими палестинскими силами, базировавшимися в секторе Газы, противник держал у южной границы Израиля шесть дивизий, сводившихся в два армейских корпуса. Основной удар по египетской группировке было решено нанести на севере Синая, и для того, чтобы скрыть от противника направление планируемого удара, управление 49-й дивизии ЦАХАЛа имитировало активность на юге, перебрасывая с места на место свой единственный батальон.

Но согласия на начало операции Леви Эшколь не давал. Встревоженный нервным срывом Рабина, он все еще рассчитывал избежать войны, и генералам ЦАХАЛа было сказано, что они могут забыть о начале военных действий до 28 мая. Остающееся время Эшколь рассчитывал использовать для того, чтобы убедить Белый дом сделать внятное заявление, которым будет подтверждено обязательство США гарантировать свободу судоходства в Тиранском проливе. Эшколь также надеялся убедить президента Джонсона направить в Эйлат международный морской конвой.

С указанной целью в Вашингтон вылетел министр иностранных дел Абба Эвен. Госсекретарь США Дин Раск и советник президента по вопросам национальной безопасности Уолт Ростоу оказали израильскому министру теплый прием, но конкретные результаты состоявшихся в Вашингтоне переговоров стремились к нулю; Соединенные Штаты не желали подтверждать свои обязательства и в то же время убеждали Израиль не принимать рокового решения о начале военных действий. Встреча Эвена с Раском и Ростоу состоялась 25 мая; на следующий день израильского министра принял президент США. Результат этой встречи также оказался ничтожным. Признав Израиль жертвой агрессии, Джонсон попытался убедить Эвена в том, что Насер не хочет войны и что попытки урегулирования ближневосточного кризиса должны быть продолжены через ООН, несмотря на явную самому президенту недееспособность этой структуры. "Израиль не останется один, если не станет действовать в одиночку", - заявил Джонсон, но твердого обещания сохранить для Израиля маршрут судоходства в Тиранском проливе Эвен от него не услышал.

Впрочем, уклончивое поведение США по отношению к Израилю в чем-то перекликалось с уклончивым поведением СССР по отношению к Египту. В Москве принимали египетского военного министра Шамс-эд-Дина Бадрана в те же дни, когда Абба Эвен находился с визитом в Вашингтоне. Советская пресса вела энергичную кампанию в поддержку арабов, министр обороны Гречко с похвалой отзывался о боевых возможностях египетской армии, но на переговорах в Кремле Бадрану довелось выслушать от Алексея Косыгина достаточно твердые слова предостережения. И подобно тому, как Эвен не услышал от Джонсона, что нападение на Израиль явится нападением на США, Бадран не услышал от Косыгина, что нападение на Египет будет рассматриваться Москвой как нападение на СССР.

Между тем в израильских военных кругах, тщательно отслеживавших текущие изменения в конфигурации египетской группировки на Синае, воцарилась уверенность в том, что каждая минута промедления может оказаться роковой для Израиля. В ночь на 27 мая израильская разведка заключила, что первый удар может быть нанесен Египтом уже в ближайшие часы. Сообщение об этом было отправлено американцам, тут же переславшим его в Москву, где все еще находился Бадран. Советским послам в Тель-Авиве и Каире было предписано немедленно встретиться с руководителями Израиля и Египта, зачитать им послание Косыгина и добиться от них обязательств не начинать военные действия.

Ночная беседа Дмитрия Пожидаева с Насером предотвратила египетский воздушный удар по Израилю, который действительно должен был последовать на рассвете 27 мая. Фельдмаршал Амер телеграфировал военному министру в Москву: "Шамс, похоже, у нас утечка". После этого он связался с командующим ВВС Сидки Махмудом, распросил его о боеготовности египетских эскадрилий и велел ждать дополнительных указаний. Через 45 минут Амер снова связался с Махмудом и приказал отменить операцию. "Мы утратили веру в помощь Аллаха?" – спросил разочарованный генерал. "Аллах здесь ни при чем", - ответил Амер и рассказал командующему ВВС о советском давлении.

В Тель-Авиве Дмитрий Чувахин явился в гостиницу "Дан" на встречу с ночевавшим там (и уже успевшим заснуть) Леви Эшколем. Посол, как обычно, предъявил Израилю целый ворох претензий, но Эшколь не остался в долгу. "Я понимаю, конечно, что нам трудно равняться с таким развитым и заслуженным государством, как Сирия, - сказал он Чувахину. – Но не кажется ли вам, что советскому руководству следовало хоть раз направить сюда своего высокопоставленного представителя, чтобы выслушать нашу точку зрения на происходящее? Или, может быть, пригласить меня для того же в Москву?"

Чувахин считал, что возможности мирного урегулирования еще не исчерпаны. "В самом деле? – переспросил его премьер-министр. – Ну так дайте же нам соломинку, чтобы мы могли за нее ухватиться. Сделайте хоть одно корректное предложение, укажите путь". Советский посол настаивал на том, что войны можно будет избежать, если никто не сделает первый выстрел. "Первый выстрел в этой войне давно уже сделан", - ответил ему Эшколь.

Напряженность на Ближнем Востоке достигла предельного уровня. Начиналась последняя, третья неделя предвоенного выжидания.

Продолжение следует

"Вести", 18 мая 2017

Сохранено