Языкознание как моторостроение
artyom_ferrier — 21.01.2022В нашей практике языковой "дрессуры" мы стараемся, по возможности, не перегружать студентов сухой теорией. Но иногда всё же некоторые академические представления бывают полезны для общего понимания того, как устроен иностранный язык и почему в нём водятся какие-то фишечки, которых нет в родном. Ну, как, скажем, артикли в английском (и многих других неславянских индоевропейских, тогда как большинство славянских прекрасно обходятся без артиклей).
И вот тут приходится объяснять, что эти фишечки, включая ненавистные славянам артикли — они существуют не для того, чтобы глумиться над иностранными студентами, а для того, чтобы маркировать существительные в аналитическом языке. Потому что главное свойство аналитического языка состоит в том, что существительное может запросто оказываться и прилагательным, и глаголом и даже наречием (а то и предлогом, как, скажем, up или behind) – вообще без каких-либо «косметических операций». И поди пойми, что это есть такое в предложении — когда бы не было артиклей.
А в синтетическом языке, вроде русского — артикли не нужны, поскольку обычно часть речи видна по её морфологии, по тем суффиксам и окончаниям, которые на неё налеплены. «Глокая куздра».
Но здесь часто возникает ещё одна проблема. Узнав, что русский язык синтетический, а английский аналитический, студент начинает испытывать какой-то батхёрт от этого факта. Ему кажется, что «аналитический» - это очень круто, типа, «очень умный», «для истинно аналитических умов», а «синтетический» - это что-то вовсе дешёвое и ненатуральное, навроде дермантина.
Замечу, и среди персон, имеющих как бы высшее гуманитарное образование, когда бы они должны бывали хоть изредка дрыхнуть на парах по философии и логике и чего-то впитывать ушами во сне, - тоже зачастую нет понимания, что анализ и синтез — это просто гносеологические методы, которые не могут быть более или менее «совершенными» и «прогрессивными» по отношению друг к другу.
Да что говорить: порою и в «индукции-дедукции» путаются университетски штампованные гуманитарии. Уличают Конан-Дойля в том, что, видите ли, Шерлок Холмс на самом деле «использовал индукцию, а не дедукцию» (на самом деле — абдукцию, как частный случай редукции, что, в свою очередь, всё-таки частный случай дедукции — так что всё верно у Конан-Дойля).
Ну вот настолько сухой теорией — наших студентов грузить действительно не хочется, когда задача — не мозг вынести, а просто научить худо-бедно болтать на английском.
И вот виконт Алексей Артёмович, занимаясь с невольничками на моей Калужской Плантации, нашёл, как мне видится, очень хорошую аллегорию, позволяющую уяснить разницу между аналитическим и синтетическим строем языка.
«Это примерно как бензиновый и дизельный двигатель. Какой из них лучше? Ну, it depends. Смотря для каких целей. Если для стритрейсинга — то бенз рулит, как более приёмистый и оборотистый. А если для оффроада — конечно, дизель, как более тяговитый. Но реально-то и дизельный Туарег может за двести по трассе чесать, и бензиновый «Колун» переть по говнам себе под бампер — когда двигло продуманное и трансмиссия адекватная. Но продумывать и использовать двигло — нужно с учётом его принципиальных особенностей. Нужно понимать, блин, что на бензиновом нахер не всралась степень сжатия под двадцать, а на дизельном нет свечей зажигания. Вот и в языках — та ж фигня. Если язык развитый, типа, культурно надроченный — им любую мыслю выразить можно, во всех тонах, оттенках и отдушках. Просто — разные средства для того употребляются. Те, какие есть в этом языке. В английском — артиклями играть можно. И глагольными сочетаниями с have и be. В русском — суффиксами рюшечки нашивать, типа, там, «крохотулечка». Всяко удобно — коли понимать специфику и уметь пользоваться».
На самом деле, трудно не согласиться. Примерно то же самое и я всегда говорил, но вот мне нравится эта Лёшкина аналогия с бензиновым и дизельным мотором. Довольно доходчиво — для юношей, не имеющих в загашнике университетского гуманитарного образования, но имеющих, скажем, опыт угона механических транспортных средств.
Что же касается вопроса о «прогрессивности» и «совершенности» языкового строя, то если об этом вовсе уместно говорить, то пальму первенства пришлось бы отдать и не синтетическим-флективным, вроде русского, и не аналитическим, вроде английского, а, скорее, агглютинативным (вроде тюркских).
Вот там — всё максимально логично устроено. Агглютинативные — они тоже считаются синтетическими, но имеют более чёткий, упорядоченный вид, нежели флективные. Там, чтобы выразить некий конкретный грамматический оттенок, к корню «приклеиваются» строго определённые суффиксы. Нанизываются, как сыр и маслинки на шпажку в канапе. И практически нет исключений. Вот как посмотришь на слово — сразу ясно, какого это рода, числа, времени, падежа и т. п.
И есть теория, что на самом деле исторически имеет место ротация этих языковых строёв.
По-видимому, при естественном своём развитии — язык тяготеет к аналитичности. И чем интенсивнее взаимодействие с другими языками, чем более бурные всякие социокультурные процессы там происходят — тем быстрее отлетают «лишние» флексии, тем энергичнее слова спекаются в неделимые и неизменные «кирпичики», из которых выстраиваются фразы (и тогда возникает нужда стараться соблюдать порядок слов, чтобы не запутаться, кто на ком стоял).
Из индоевропейских самый яркий пример означенного процесса — английский, конечно (хотя и во французском, и в испанском, и даже в немецком — тоже это происходило, дрейф от синтетичности к аналитичности).
Но вот в английском это происходило буквально у нас на глазах, в последнее тысячелетие, во вполне себе «исторический» и письменный период. И это хорошо видно, как ранее синтетический язык, с разнообразными морфологическими формами, как падежными у существительных, так и глагольными, похерил всю эту «шелуху», отказался почти вовсе от изменчивости существительных, да и у глаголов оставил три с хвостиком формы (против пары десятков в русском). А где раньше оттенки выражались приставками и суффиксами — стал оперировать предлогами и послелогами (вот как в т. н. «фразовых глаголах»).
Почему так случилось с английским?
Прежде всего потому, что было мощнейшее столкновение языковых «ядер» после Нормандского завоевания, когда языком элит надолго сделался старофранцузский, но в народе продолжал жить и английский, только в каждой местности свой вариант, и вот в этом плавильном котле сварилась такая каша, из которой, по мере «усушки» и выкристаллизовался современный английский. Где вот эти неделимые кристаллики лексем сопрягаются во фразах as is, но по определённым правилам, упорядоченно (чтобы калейдоскоп нафиг не рассыпался брызгами бессмыслицы).
Хотя, повторю, и в других западноевропейских, как германских, так и романских, происходили схожие процессы, пусть не так шустро, как в английском.
Поэтому можно считать, что дрейф в аналитичность — это естественный процесс для языка по мере контактов с другими языками, и чем более кипучая совместная их жизнь — тем аналитичнее становится. Самый быстрый, конечно, «реактор креолятов» - это какой-нибудь торговый порт, где, с одной стороны, нужно договариваться носителям разных языков, а с другой — им всем плевать на сакральные скрижали речевой чистоты, завещанной предками, они как бы деловые люди, «барыги», настроенные практически и прагматически.
Ну и вот так естественным образом синтетический язык переходит в аналитический.
Значит ли это, что синтетические предшествуют аналитическим?
По всей видимости, да. Во всяком случае, мы хорошо видим, как подобные трансформации происходили со староанглийским до нынешнего английского, и как латынь, строго синтетический флективный язык, переходила в довольно аналитические современные испанский, итальянский и, особенно, французский (когда в Галлии наибольшая была интенсивность культурных «клэшей» с германскими).
В латыни — не было никаких артиклей (как и в русском). Зато были падежи, были склонения существительных и прилагательных, и многочисленные глагольные формы.
В современных романских — появились артикли, но падежи нафиг аннулировались, а число глагольных форм — сильно поубавилось (пусть не так сильно, как в английском).
Это — и есть «дрейф в аналитичность».
Но значит ли это, что «первородный» человеческий язык был синтетический, а потом из него «выварились в культурной каше» аналитические, когда разрушались прежде стройные и строгие морфологические паттерны?
Ну как сказать?
Да трудно сказать — учитывая масштаб временной шкалы.
Вот процесс перерождения староанглийского в современный английский — это примерно тысяча лет.
Ладно, поскольку уже у Шекспира мы видим более-менее привычный нам английский — вот где-то пять веков от Нормандского завоевания этот язык складывался в условиях крайне плотного сосуществования и взаимодействия староанглийского и старофранцузского (плюс ещё латынь как язык духовенства).
А становление современных романских из латыни — ну, где-то полторы тысячи лет, много две (если учитывать, что «вульгата» в провинциях к пятому веку уже сильно отличалась от цицероновой классики).
Но появление членораздельной речи у наших предков — это…
Да хрен его знает, когда именно!
И есть споры о том, с какого времени вести хронологию гомо сапиенс как такового, как биологического вида, но совершенно ясно, что у него-то — уже была очень развитая членораздельная речь. А прежде была и у эректусов, и у хабилисов, от которых досталась по наследству.
Так или иначе, если даже считать «настоящими» людьми только кроманьонцев (хотя многие на этой планете могут обидеться), то вот их история — это минимум сорок тысяч лет (хотя нижняя граница постоянно сползает, по мере новых раскопок).
То есть, вот таков масштаб времени языковых метаморфоз на общей шкале: от пяти до двадцати веков на дрейф в аналитичность — из десятков тысяч лет.
Понятно, что в охотничье-собирательские времена (да и в ранние аграрные) культурная и кросс-культурная жизнь была не так интенсивна, как в средневековой Западной Европе, а потому и языковые процессы происходили гораздо медленнее.
Но всё же за десятки тысяч лет — там неоднократно могло провернуться это «Колесо Сансары», делая полные обороты от синтетичности к аналитичности.
Вот сосуществуют некие племена, общаются, дружат, торгуют, воюют — и это всяко «культурные контакты».
Родственные языки могут отдаляться друг от друга, но когда приходят пришельцы из совершенно иной лингвистической группы — их язык, напротив, сближается с местным, они взаимно обогащаются, но взаимно и «размываются». И естественным образом — дрейфуют в сторону аналитичности.
Крайняя её степень — так называемые «изолирующие» языки, где вообще практически нет морфологических изменений, а вот каждой грамматической форме соответствует отдельное коротенькое словечко. Некоторое представление об этом даёт китайский (ханьский) язык, а того вернее — древнекитайский, но я их сам не знаю, поэтому, «за что купил — за то продал».
И это всё бы ничего для носителей языка, пока они сами им пользуются, но вот объявляется некий великий вождь, объединяющий родственные (или не очень даже родственные) племена для великих походов.
А для единого воинства — желателен единый язык. Унифицированный.
И вот собираются лучшие шаманские умы племён и постановляют, что, допустим, основа глагола «идти» будет «ва», а если «я иду» - то «ва-я», а если «я-иду-в прошлом» - то «ва-я-же».
Ну, чисто условный, конечно, пример — но вот так строятся агглютинативные языки.
И это уже моё личное предположение, но упорядоченность их структуры — может намекать на искусственный, рациональный характер грамматики. Когда бы действительно этот языковой строй специально создавался как «лингва франка» некоего объединённого воинства, где бы намеренно убиралась изначальная пестрота разных диалектов и вводились единые правила образования словоформ для единообразной передачи нужных смыслов.
Слишком смелое допущение? Такую лингвистическую работу не могли проделывать какие-то дремучие вожачки племенных союзов с их подручными-шаманами?
Ну, можно предположить, что они не идиоты были, когда в принципе им удавалось сплотить разношёрстные племена. А когда удавалось — то и вопрос о едином языке командования вставал в полный рост. Но при этом, когда это именно союз племён, было бы предпочтительно создать некий новый язык, а не навязывать остальным уже существующий язык «доминирующего» племени. Дипломатия, политика.
Возможно, так и появился предок нынешних тюркских языков — когда скотоводы Алтая, объединившись, решили прогуляться по Евразии.
Возможно, так появился и этрусский, тоже агглютинативный, - как искусственно выведенная «лингва франка» Народов Моря, очень разнородной компании, наделавшей немало шороху в конце второго тысячелетия до н.э.
А потом, когда эта движуха Народов Моря угасла — часть из них осела в Северной Италии, остепенилась, окультурилась, и мы их знаем как «этруссков» (но сами-то они себя, конечно, называли «расена»).
И вот всё гадают, откуда происходит их язык, кому он наиболее родственен — и где-то одни черты находят, где-то иные, а в целом — сборная солянка какая-то.
Но всё встаёт на свои места, если предположить, что это и есть «сборная солянка». Что он и возник как «пиратское эсперанто Бронзового Века», где лексика взята из самых разных языков, а грамматика унифицирована искусственно, принудительно, по «агглютинативным» правилам, где суффиксы, несущие определённые грамматические и смысловые значения, последовательно «прилепляются» к основе, нанизываются на «шпажку».
К слову, само эсперанто, хотя основано на индоевропейских (и прежде всего на испанском) — по структуре своей тоже агглютинативный язык.
Это просто самый логичный, самый удобный вариант, когда строишь язык сам, «продуманно», чтобы всё в нём было ясно и прозрачно.
Поэтому можно предположить, что и ныне существующие естественные агглютинативные языки — изначально создавались искусственно. Во всяком случае, их грамматические и морфологические правила.
И это бывало довольно удачно, чему свидетельство, скажем, поразительная стабильность тюркских языков. Их разметало по всей Евразии, они на протяжении истории имели очень плотные контакты с другими культурами, но в целом, насколько в курсе, и сейчас турок может понимать татарина, а казах азербайджанца (чуть ли не лучше, чем русский украинца, где разрыв и по времени, и по географической дистанции, казалось бы, должен быть гораздо менее значительный, не говоря уж о гораздо более высокой интенсивности культурных контактов).
Есть предположение (здесь — уже не только моё), что и общий предок нынешних индоевропейских, самый древний вариант ПИЕ — тоже был агглютинативный.
Но, поскольку здесь-то речь идёт уже не о паре тысячелетий, а где-то так о семи-восьми и даже более, то за такой период некогда стройный агглютинативный язык — постепенно «спёкся» во флективный.
То есть, когда прежде очень чётко каждый из нанизанных суффиксов передавал очень конкретное грамматическое или смысловое значение, которое можно было вычленить — со временем эти значения сливались, а составная лексема начинала восприниматься как «единая и неделимая».
Ну вот, скажем, когда мы берём славянские предлоги «под» и «над» - наверное, есть подозрение, что они чем-то родственны, что вот это «д» на конце — неспроста?
Но тем не менее в современных славянских — уже вовсе неочевидно такое их членение, где бы они разбивались на два предлога, «по»/«на» - и «до» как предлог устремлённости. Хотя изначально, в древнем праиндоевропейском — было так.
И долгий дрейф того агглютинативного ПИЕ во флективный (наподобие современного русского или чуть менее современной латыни) — он происходил тысячелетиями, причём — не в письменный период.
Тем не менее, многие процессы вполне реконструируются.
И таким образом получается замкнутый круг.
Неизвестно, какой строй был у «первородного» человечьего языка (а скорее - «австралопитекского»), но вот синтетический флективный дрейфует, естественным образом, в сторону аналитичности (как английский), потом аналитический преобразуется в агглютинативный (а возможно — берётся ворох аналитических и упорядочивается неким волевым решением, в целях создания искусственной и логичной линва франка), потом агглютинативный «размывается» и «спекается» в синтетический флективный (как русский или латынь).
Ну и вот мы видели, как из флективно-синтетического староанглийского возник современный английский, очень аналитический язык — но в ближайшие века, возможно, будем наблюдать, как этот английский перерастёт в агглютинативный.
Некоторые предпосылки — просматриваются. Хотя бы — с теми же послелогами, то есть, предлогами, втыкаемыми после глаголов и существительных, чтобы добавить некий конкретный смысловой оттенок.
Причём, уже имеются сочетания с двумя послелогами подряд, вроде come on in, put up with, get away with.
И вот может сыскаться некий лидер, который объединит союз племён с разных hoods да унифицирует использование послелогов как суффиксов, чтобы его воинство лучше понимало команды.
Но того вернее это произойдёт при слиянии разных языков, например, английского и испанского.
Если оно бесконтрольно происходит, как после Нормандского Завоевания, когда французской знати плевать было на развитие языка местной деревенщины, - этот язык естественным образом уходит в аналитичность.
Но если кто-то будет контролировать процесс — весьма вероятно появление агглютинативного строя, как наиболее упорядоченного и чёткого, где бы правила были просты и логичны, а исключений не было вовсе.
А потом, при живом и естественном развитии — по-любому правила будут коверкаться, слова сминаться, исключения множиться.
Да, с каким бы типом теплового двигателя сравнить агглютинативный язык? Возможно, с газотурбинным.
Наивысшее КПД, принципиальная простота устройства (никаких тебе шатунов-кривошипов, никакого преобразования поступательного движения во вращательное), но — здоровая махина и не очень гибкая в том плане, что хороша только на оптимальных оборотах. Когда большой военный корабль нужно разогнать максимально эффективно — самое то. Но вот на малый катерок уже не так удобно ставить, да и на «купце» использование будет не очень оправданно, где предпочтительна экономичность и гибкость дизеля.
Хотя, конечно, языки есть языки, а моторы есть моторы, and never the twain shall meet.
|
</> |