Я убит где-то там

dunduk_culinar — 22.11.2022 Вы не поверите, друзья, но сегодня я проснулся с ощущением необычайной легкости и свежести. В теле. В дыхании. В мыслях.
Было где-то около 7 утра, с тусклым светом из окна напротив, что совcем нехарактерно для апреля.
Вдруг слышу, словно из другой комнаты:
- Мураш, вставай, в школу опоздаешь!



«Мурашом» мама называла меня в детстве, но я почему-то даже не удивился, что она назвала меня именно так сейчас, хотя мама – в Ташкенте, а я - в подмосковной деревне.

Сладко потягиваюсь, выставляю перед собой руки и обращаю внимание, что вместо обычно грубых граблей вижу ручонки второклассника.

- Мура-а-аш! - опять зовёт мама, и я, наконец, сбрасываю одеяло и, приглаживая взъерошенные волосы, прусь прямо в трусах на кухню.

За столом завтракают мама и папа, обсуждая, как обычно, дела на их работах.

Мне очень хочется спросить: «Папа, как же так? Ты же умер 15 лет назад?». Но о желании задать вопрос я тут же забываю, увидев на столе сваренное всмятку яйцо на специальной яичной подставке.

До этого недели две, наверное, я канючил: «Мама, купи яичко». Мама мне объясняла, что куры сейчас почти не несутся, а на базаре яйца стОят 50 копеек за штучку. Про то, чтобы яйца продавались в магазине, речи не было вообще – их там никто и никогда не видел.

Магазин больше ассоциировался с земляными запахами, нежели с яйцом. Даже не знаю, почему. Правда, бывало, его наполняли ненадолго запахи свежеиспеченного хлеба, когда подъезжал фургон с ещё теплыми буханками в деревянных поддонах, и к магазину выстраивалась очередь. Помню, это была первая в моей жизни покупка – да и та неудачная. Мама всучила мне 25 копеек, наказав купить «буханку белого», а продавец говорит: «Белый закончился, остался только черный». Я ему: мама сказала купить белый. А он мне: «Ты что, пацан, глухой? Белого нет!».

Размазывая по лицу слёзы, рассказал маме, как обстояло дело. Это, наверное, была одна из моих первых глубоких детских обид, обнаружившей несовершенство мира, как удар наотмашь по лицу – вот 25 копеек, целое состояние, способное на всё по своему номиналу. Но оказалось, что это состояние ни на что не способно.

Мама тогда ещё не носила очки – мамы в очках мне казались совершенно некрасивыми; это было счастьем, что мама не носит очки и потому она самая прекрасная на свете! Мама как-то вот так, по-матерински, ласково рассмеялась над моими злоключениями в магазине. То есть ничего страшного не произошло. «В следующий раз, - сказала мама, принимая из моих ладоней 25 копеек, - белый хлеб обязательно будет, и ты его купишь». И я почувствовал, как высохли слезы на моих щеках.

Тут за отцом приехала его служебная «Волга» с водителем по имени Арипджан. Его тоже посадили за стол завтракать. Арипджан был частью нашей семьи – до сих пор помню его, вечно смеющегося. С тюбетейкой на гладко выбритой голове – продолговатой, как тыква, отчего тюбетейка на кончике этой тыквы сидела особенно смешно. Через много лет в какой-то чайхане Арипджан неосмотрительно откусит лепешку, на которой сидела оса. Приехавший на «скорой» врач только разведет руками. Еще через много лет главного героя повести, опубликованной ташкентским издательством, я так и назову – Арипджан. А пока он смеется за столом: «Равиль-ака (это он отцу) давайте я отвезу Марата в школу» - «Э, Арипджан, что люди скажут?». Это уже отец. Большой начальник республиканского масштаба. Накопивший к пенсии 10 тысяч советских рублей – ровно на две поездки в автобусе, когда случилась его пенсия в 1993 году.

А пока же, накинув ранец за плечи, я совершенно не узнаю своей нынешней подмосковной деревни. После отцветших урюка и вишен в палисадниках розово пылают персиковые деревья. «Валерка!» - ору я возле знакомого полисадника. И через минуту из белоснежной халупы вываливается мой самый-самый закадычный друг. Он уже тогда был под два метра ростом, но такой худой, что эти два метра таковыми не ощущались. «Дюк», - говорил он, с чем-то соглашаясь или нет, сильно сутулясь, как тогда было модно. Ближе к 10-му классу мы делили с ним нашу одноклассницу – Люду. Точнее говоря, пытался делить я. «Дюк», - сказал он, когда я застал их целовавшихся. И молча ушел. Но она в итоге вышла замуж за него.

В начале девяностых, когда местные узбеки за каким-то чертом разгромили армянский квартал нашего городка, Валерка с семьей уехал на днепропетровщину. Сегодня я с ним связаться не могу, несмотря на то, что мы регулярно переписывались. Как отрезало после 24-го февраля. Он – так называемый советский немец. Может, туда, в неметчину уехал? Я попросил старшую дочь, которая в Германии, попытаться его найти. Не верю, что это будет что-то похожее с моим армейским другом Ярёмой из деревни Никоновка Черниговской области. «А где он может быть! – проорала мне по телефону его жена. – На танк сел! Чтоб ты сдох, клятый москаль!».

Хорошо, что я в нежной дымке детства – чего-то просыпающегося, восходящего, как утро, замершего на ощущении долгой весны.

Это – нега чего-то. Отпускающая. Освобождающая. Меняющая смыслы.

Отправляющая в небытиё.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив