Я и Элли Драйвер

inesacipa — 09.08.2012
Вдруг поймала себя на том, что моя жизнь, оказывается, довольно круто смотрится - если с расстояния во много-много лет, да под флером раннего склероза или подсознательного вытеснения... Просто конфетка, а не жизнь. Правда, когда ее пересказываешь ПОДРЯД, многим кажется, будто ты врешь. Чтобы казаться круче, мощнее, легендарнее. Ну или хотя бы одиознее. От слова "ода".

Между тем я редко вру. Вернее, я не вру, я умалчиваю. Если не начинать оправдываться за то, что было и быльем поросло, то собеседник вовек не узнает правды. А именно того, как было страшно, противно, скучно, больно, темно, холодно, липко и бесперспективно. Причем в самом эпицентре экстрима и приключалова. Пока ты там, внутри, тебе совершенно не от чего балдеть, если ты не безмозглый подросток и не адреналиновый наркоман. У тебя другие задачи.

Моей задачей было заполнить дыру в душе - и при этом выжить. Мне удалось, чему я не устаю радоваться.

И чаще всего - молча.

А когда меня спрашивают, отчего на моем юпике - одноглазая Элли Драйвер и отчего героини моих книг бывают слепы на один глаз, не заимствование ли это из произведения Тарантино? - я чаще всего пытаюсь увильнуть: "Ну да, заимствование. До определенной степени". Мне просто странно рассказывать правду. ВСЮ правду.

Что у меня тоже фактически один глаз. И пусть второй на месте, но почти ничего не видит. Что бактериальный кератит, подхваченный мною в Средней Азии, заставил год носить повязку (ох и хороша ж я в ней была, жаль, сфотографировать себя не дала ни разу, бгг) и уйти из фехтования. Потому что слепой правый глаз при ударной правой руке - это пиздец фехтовальщику. Стрелку, впрочем, тоже. Вдобавок я саблистка, мечница и змея. Почти как Элли. Только саблистка-мечница я бывшая, а змея пожизненно. Причем трижды: родилась в год Змеи, в день Змеи, в час Змеи - знакомый кореец подсчитал. Сказал, что это чревато адской ленью и адской же мудростью. Я только посмеялась.

В восемнадцать лет так хорошо смеяться над судьбой, записанной в дурацкой паспортной дате. А потом, когда судьба уже лет двадцать как исполнилась, с изумлением обнаружить: ба-а-а, да ведь так и есть! Ай да кореец, ай да сукин Ким.

Кстати, год слепоты - почти полной, потому что второй глаз тоже нехило пострадал, но без последствий в виде падения зрения - научил меня слушать. Никогда до этого не замечала, сколько звука вокруг. И не понимала разницы между городской тишиной и тишиной в поле. Тишиной в пустыне и тишиной в пещере. И даже не представляла, что бывает разная тишина и что тишина - это не отсутствие звука.

Слух позволяет сканировать пространство неизмеримо большее, чем доступное глазу. Не поднимая головы, можно узнать, что делается на соседней улице, за высокими домами и деревьями. Если туда в четыре утра приехал мусоровоз, об этом узнаешь, хоть бы тебе и не хотелось об этом знать. А уж если довелось лишиться зрения, обострившийся слух сообщит о таких вещах, которые хочется немедленно забыть. Если бы речь шла о глазах, ты бы сказала "развидеть". Но что сказать про уши? И глагола-то не подберу. Только знаю: воспринятая на слух информация о том, что врач не вымыл руки после сортира и сейчас будет мять этими руками твое лицо... Поистине во многом знании много печали.

И странное, двойственное чувство рождается в душе: ты не хочешь подслушивать за окружающим миром, не хочешь вызнавать его мелкие грязные тайны - но не решаешься остаться беспомощным. И слепым, и глухим. Поэтому наушники, отлично спасающие от насилия действительности над мозгом, похожи на камеру, в которой запираешься, надеясь, что добровольное согласие превратит тюрьму в убежище. Нифига. Ты в тюрьме и ты хочешь ее СЛЫШАТЬ. Не прекрасную музыку культовых композиторов и не менее культовых певцов - тебе необходимо слышать живых людей, живые звуки, живое пространство.

Тебе страшно, потому что оно, пространство, подстерегает тебя. Словно змея, свисающая с ветки. В любой момент может врезаться в бедро углом стола, который отчего-то переместился на полметра с привычного места. Может воткнуться в руку вилкой, лежащей зубчиками вверх, в ногу - упавшим спичечным коробком, окатить водой из душа, который не переключили на кран. А как оно пульсирует ночью приливами и отливами автомобильного рева с далекой магистрали - это песня джунглей. Довольно агрессивная песня.

Потому что столы-вилки-коробки всего-навсего мелкие пакостники. Зато автомобили убийцы безжалостные, опытные, охотники за человечинкой. Хорошо хоть слышны издалека. И ты шмыгаешь между ними по тоннелям, выстроенным из тишины. Ты уже очень хорошо чувствуешь, откуда тянет опасностью, а откуда - спасением. Становишься чуткой, будто крыса.

Потом тебе это пригодится, когда ты займешься спелеологией. Гораздо позже, когда пойдет психологический откат и остаточные явления.

Потому что захочется найти такое место, где эти чертовы глаза станут тебе не нужны. Потому что врачи качают головой и цокают языками. Потому что их цоканье - точно похоронный марш над могилой твоих надежд. Потому что ты один против них всех, на руках у тебя свежезащищенный, совершенно бесполезный диплом (бедная девочка, ну разве можно не поддержать ее хотя бы ТАК?).

И пускай ты навострилась отличать лабораторную посуду по ощущению тугих гладких боков под пальцами и на ощупь зажигать горелку - ты бесполезна там, куда стремилась половину своей жизни. Хорошо, я попробую снова. Я не буду цепляться за то, что умерло. Я сильнее этого.

Ни хрена ты не сильнее.

Ты шаришь руками по всему миру, ищешь, ищешь то, что живо, что отзовется, что поймает, если споткнуться на клятом спичечном коробке. И ничего. Но даже если кто-то найдется - как навязаться ему, сказать: посвяти себя мне. Я хорошая, я талантливая, я благодарная, я верная, я еще живая, помоги мне, подхвати меня, упади за меня, пострадай за меня. Грязь какая.

Наверное, в тот год я и установила дозатор на свое чувство жалости. Оно конечно, хотя люди, открыв этот краник, считают, будто он подключен к системе жалостеснабжения и не иссякнет вовек. Это нормальная вера людей, которым на деле жалость не нужна. Им хочется пожаловаться, но сочувствия в количестве, необходимом для выживания, им просить не приходилось. Они не испытывали настоящего отчаяния, связанного с пониманием: сейчас, вот прямо сейчас надо попросить человека отдать тебе - себя. Отдать. Тебе. Свою. Жизнь. Всю.

Учитывая, что в душе ты - одиночка, порвавшая с родителями десять лет назад, порвавшая так, что вернуться значит отдаться в грязное, омерзительное рабство, по сравнению с которым вылизывание чьих-то сапог выглядит достойным, равноправным партнерством. И ты никогда никому не позволяла подойти на расстояние душевной близости и не намерена этого позволять ни за какую поддержку на свете.

Остается лишь удавиться или сигануть с крыши, благо это нетрудно.

Вдобавок личности, не просто верящие - ВЕРУЮЩИЕ в собственную доброту и нравственность, намекают тебе, что всякая болезнь есть наказание за неправильную жизнь, что хорошие люди здоровы душой и телом, что у хороших людей всегда есть к кому обратиться - да хотя бы к боженьке! Если я выживу... и если когда-нибудь выздоровею, обещаешь ты себе, то никогда больше не напишу слово "бог" с большой буквы. Это обещание ты сдержишь. А тысячи других, данных в тот год - нет.

Потому что то были обещания человека без будущего. Социально бесперспективного. А также бесперспективного сексуально, финансово, физически и психически.

А потом ты просыпаешься и видишь потолок над своей головой.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив