Владислав БРОНЕВСКИЙ - МАГНИТОГОРСК

merelana — 13.09.2024 Внезапный такой Броневский. Наткнулась на это стихотворение. Посвящено польскому философу Яну Гемпелю. Они вместе сидели - впрочем, это и из текста видно. Сидели они в польской тюрьме. Несколько лет спустя оба угодили в НКВД. Но Броневский выбрался и опять пошёл воевать - в армию Андерса. С Гемпелем всё кончилось хуже - как и со многими в 1937 году. Что мне нравится в стихах Броневского - так это необыкновенно точный аромат времени. И настроений. Пожалуй что это был один из немногих польских поэтов, по поводу которых я была не согласна с ЕВ. Да, пилсудчик, ставший коммунистом, но потом понял, что и это не панацея. В общем, духовные искания - они и в Африке духовные искания, куда от них денешься. Переводили его много. Что огорчает - очень мало кому из переводчиков удаётся предельная лаконичность Броневского, тем более что польская строка и вообще-то гораздо компактнее русской. Что касается этого стихотворения - удачных вариантов не нашла. Что у меня получилось - не знаю. Я его переводила вообще-то мало, хотя в том большом сборнике, который выходил под редакцией Базилевского, несколько моих переводов есть.

Владислав БРОНЕВСКИЙ
(1897-1962)
МАГНИТОГОРСК, ИЛИ РАЗГОВОР С ЯНОМ

Мы в тринадцатой камере с Яном,
Тут, в Варшавском централе клятом.
Повязали в пятницу рано,
Упекли – и привет, ребята.

Спать на грязном полу – не до смеха,
От баланды и пёс проблюётся.
В диалектике Ян, как в доспехах,
Флёр стихов надо мною вьётся.

Вонь да храп, да клопов орава…
Вот они, судьбы повороты!
«Стачке пекарей – честь и слава!»
Углем вывел на стенке кто-то –

Мне-то что? Я тут третьи сутки,
Да хоть на год – со мной порядок.
А у Яна – катар желудка,
И почти что седьмой десяток.

И нужны его сила и воля,
Чтоб всё вынести было легче,
Только брюхо, когда в нём боли,
Диалектика не залечит

Я сижу да часы считаю,
Ян – вздремнул, так себе занятье.
Плешь – как глобус, над ней блистает
Четверть пятого на циферблате.

Он вздохнул, пробудился, свободно
расправляет затекшие плечи:
«Знаешь, в Магнитогорске сегодня
Запускают две первых печи»

…Полз рассвет, ленивый и мутный,
Будто небо чем-то прошило.
Я же - думал: «Ну как же чудно
Даже в камере этой паршивой!»

Всё про Яна, про Польшу думал,
Крым да Рим – мысли скачут прытко.
А в застенке нашем угрюмом
Разгорались огни Магнитки.

Magnitogorsk albo rozmowa z Janem

Siedzę z Janem w trzynastej celi
na Ratuszu, pośrodku miasta,
trzy dni temu razem nas wzięli,
posadzili, trzymają, i basta.

Na podłodze sen nasz nielekki,
zupę dali, że pies jej nie zje,
Jana chroni pancerz dialektyki,
mnie- leciutki obłok poezji.

Smród, robactwo, ciężkie chrapanie...
Ano- różnie w życiu się darzy.
Ktoś nabazgrał węglem na ścianie:
"Niechaj żyje walka piekarzy!"

Ja-cóż? Gwizdać! Siedzę od piątku,
mogę siedzieć tak choćby miesiąc,
ale Jan ma katar żołądka,
no i lat bez mała sześćdziesiąt,

trzeba jego hartu i woli,
żeby ważyć to sobie lekce,
no bo człowiek, gdy go brzuch boli,
zapomina i o dialektyce!

Siedzę, siedzę, liczę godziny,
Jan się zdrzemną, o ścianę wsparty,
nad globusem jego łysiny
zaświtało kwadrans po czwartej.

Stęknął, ockną się i beztrosko
wyprostował zgarbione plecy:
"Wiesz- powiada- w Magnitogorsku
dziś ruszają dwa wielkie piece..."

Świt był szary, pełznął niechętnie,
jakby mieli co zarżnąć nad miastem,
i myslałem sobie: "Jak pięknie
w tej parszywej celi trzynastej."

I o Janie myślałem jeszcze,
i gdzie Rzym, gdzie Krym, a gdzie Polska,
i płonęły w śledczym areszcie
wielkie piece Magnitogorska.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив