Выступление А.И. Солженицына в Угличе

т Редакции.

Недавно в нашу Редакцию поступило письмо с речью известного писателя и русского философа А.И. Солженицына, произнесенной им в Угличе 25 лет назад. Ранее эта речь нигде не публиковалась – и потому мы сегодня размещаем ее стенограмму как историческое свидетельство той эпохи. По многим вопросам эта речь не утратила актуальности и сегодня.

А.И. Солженицын сделал многое для защиты Русской культуры и национальных интересов Русского народа. Но, как человек, он иногда придерживался ошибочного мнения. И у него всегда было мужество публично признаться в этом и забрать свои слова обратно. В данной речи А.И. имеются примеры таких ошибок - в частности, по чеченскому вопросу и истории внешней политики России.

Позиция РОВСа не во всем совпадает с мнением А.И. Солженицына. Однако поскольку данная речь нигде и никогда не размещалась в публичной печати – мы считаем своим долгом ознакомить с ней наших читателей.

Отдельно мы благодарим М. Кротову и С. Глушко за предоставленный материал.

*****

Четверть века назад журналистская судьба одарила меня, пожалуй, главной в моей жизни удачей: целых шесть дней я сопровождал в поездке по нашей Тверской области чету Солженицыных. Александр Исаевич полагал, что Россия не в столицах, и даже не в больших губернских центрах являет свое подлинное лицо, а только в районной глубинке, по которой и проходил, главным образом, его маршрут.

Я, конечно, стремился ухватить как можно больше в этой поездке, но торчать рядом с Исаичем с постоянно включенным диктофоном было немыслимо. И только, когда мы всего на день заехали в город Углич соседней с нами Ярославской области, где Солженицын неожиданно для самого себя оказался перед довольно большой аудиторией, я смог записать его выступление полностью. Сравнивая эту запись с другими, отрывочными, и тем, что сохранила моя память и записная книжка, я понял, что именно в Угличе Александр Исаевич «выдал» наиболее ёмко всё то главное, что волновало его в те дни. Полагаю, что и теперь большая часть из сказанного тогда последним русским классиком не утратила своего значения. А боль его за страну и народ остается по-прежнему заразительной.

Сергей Глушков

ВЫСТУПЛЕНИЕ А.И. СОЛЖЕНИЦЫНА В УГЛИЧЕ
4 сентября 1996 года

Друзья мои, я очень взволнован тем духовным напором, который пошел с первых же выступлений. Если я сейчас попросил прекратить выступления, то не потому, что неинтересно. Я бы еще час сидел, полтора, чтобы слушать вас. Но просто наша встреча сегодня была совершенно не запланирована, неожиданна, и поэтому у нас не неограниченное время. И только поэтому, да и по достаточной важности поставленных тут вопросов дали мне уже большую программу, о чем здесь говорить.

Самые первые голоса замечательно прозвучали. Они были коротки, заняли по полминуты, но ответить на них придется долго. «Что значит быть русским?» «Куда влечет нас рок событий?» На одно это сколько нужно сказать! Я буду сейчас говорить, что смогу, что успею. Но и тут я еще других вопросов коснусь отдельно, педагогических - на педагогические я бы мог говорить бесконечно, потому что я всюду, по всем школам выступал, и это одна их моих родных специальностей. Но, может быть, из-за общих вопросов мы их немножечко потесним, хотя тоже я не хотел бы с себя начинать, но, в частности, был вопрос: «Что-то меня задерживает, и не стал ли я сдержан?» Задерживает – да, очень. Но сдерживает ли - такой вопрос мне задавать не надо. Было время, я стоял один против коммунистического режима, просто один на один – понимаете? И устоял. Меня сдерживать уже невозможно. А вот не дать пути высказывать – да.

Сколько я ездил по всей России – вот я Ярославскую сегодня пересек – это уже 26-я область на моем пути. Сколько я ездил, сколько встречался с провинциальной аудиторией, меня везде понимали, и я чувствовал себя среди своих, я чувствовал, что вернулся на Родину, что я на месте. Правительственные круги, круги властвующие, законодательные и так называемая высоколобая наша элита, нахватавшаяся с бору да с сосенки клочных знаний – они не только мне чужи, они испугались моей правды. Моей правды испугались от самого Владивостока, от первой пресс-конференции во Владивостоке. Сразу заглушили телевидение, радио, чтобы не было слышно, о чем мы говорим в областях. Области снимали мои встречи, показывали у себя в области – и все. Дальше не шло никуда. Потом, когда я вернулся в Москву, как-то постеснялись лишить меня сразу телевидения – дали.

Я постепенно еще привыкал к этой форме общения. Я понимал, что она – единственная – работает, потому что Первый канал только и слушал весь бывший Советский Союз, все отколовшиеся республики. Но когда я стал говорить все серьезней и серьезней, когда я поднял вопрос о фальшивости нашей избирательной системы, о ложности наших учреждений, дал передачу, посвященную 50-летию войны (ее задержали на две недели, чтобы весь юбилей прошел, а потом бы ее дать), когда я стал говорить о Чечне и о всех язвах, которые связаны с этими годами – просто-напросто запретили выступать, закрыли мои выступления, по Первому каналу. Четвертый канал часто звал.

И вот, наконец, перед последними выборами уговорили: скажите, ну скажите хоть 10 минут, страна ждет. Как относиться к выборам, к кандидатам, ко всему. И я им сказал: «Вот я десять минут говорю, но только слово в слово, от начала до конца передайте. Или не передавайте совсем». - «Ну, конечно, все передадим». Я все сказал: и насколько наши выборы не похожи на выборы, вся фальшь самой избирательной системы и вся эта тряска. И то, что программы нагло, издевательски опубликованы, когда некогда уже их обсуждать. Программ нет. Что было предыдущие пять лет – не обсуждалось. О том, что делать следующие четыре года, - не обсуждалось. Все свелось только к столкновению двух проблем: или коммунисты или нет, кого выберут, кого назначат. Это не выборы. Я обо всем этом сказал, и телевидение – независимое телевидение! - (от кого независимое? Оно все от денежных мешков, нет у нас независимого телевидения) – спрятало мое выступление в мешок. Но, однако, из приличия показало два раза по полминуты – настолько бессвязно, что понять ничего нельзя. Меня спрашивают: ну что вы вообще хотели сказать? Да нельзя понять, если связная 10-минутная речь, построенная разумно – а они вытащили несколько фраз.

Были кремлевские совещания о местном самоуправлении, я выступал сейчас в Совете Федерации о том, Федерация Россия или не Федерация. Я выступал на Земском учительском съезде. Выступал, и это публиковалось… Друзья мои, что значит – публикуется? Вот сейчас принес человек, говорит: газета есть, газета. Я вам скажу: вот было время, когда было запрещено всем говорить. Вот я скажу слово, оно взрывается, как бомба, оно разносится по всему миру, потому что такая система была. Одно слово – его боялись, одного слова. Сейчас – разлейся. Вот таких газет я получаю сотни, из всех округов, какие только есть в России. Я получаю десятки журналов, которых названия никто не знает, я получаю книги и книги. И все это впустую промалывается. Потому что такой закон. И на Западе так: говори, говори, хоть кувыркайся, кричи, ругай кого хочешь – все впустую… У нас демократия – не начиналась. Я об этом все время говорю. Понимаете? Не начиналась. У нас в Москве действительно заливаются: у нас демократия. Почему? Свобода прессы. Я сказал: какая свобода прессы? Кто платит – тот и заказывает, что этой газете писать. Вот и вся демократия. Демократия – это власть народа. Демократия – это чтобы вы владели у себя в Угличе всей своей жизнью. Вот мы жили с женой в Швейцарии два года, в Америке 18 лет. Вот там демократия. Потому что местные власти, местные организации решают 80-90 процентов всей жизни. Все, что зависит от человека, - решается на местах. И поэтому там эти выборы – президента там, кто-то там в Вашингтоне, крутятся одни и те же – да черт с ними, пускай крутятся.

А у нас олигархия. То есть топчется у нас на верховной площадке 100-150 человек. Одни – с политической властью, другие - интриганы, третьи имеют деньги или посты – и они перемещаются с места на место. Вы слышите в их словах любовь к народу? Заботу о положении людей? Одни какие-то долбленые фразы ни о чем, неизвестно, о чем. Понимаете? Нам на это рассчитывать нельзя.

И вот когда говорят: не приведет ли это к распаду России? Нет, друзья мои. К распаду России не приведет, но: если бы у нас было сейчас нормальное развитие, то у нас было бы вот как построено. Вертикаль правительственная, государственная должна быть строгая и единая. От верха до губернатора, до районных властей, до волостных властей. Волость – это сельсовет, до села. Но администрация – она так руководить должна: наверху у нее права большие – транспорт, связь, международные связи, а дальше – ниже, ниже – администратор все меньше значит. А вся жизнь охватывается местным самоуправлением и земством, которое внизу самое широкое. Оно потом поднимается выше – в район, в область – выше. И вот две вертикали существуют: одна – живая народная общественная жизнь, которая одна только и может нас спасти, а вторая – администрация, которая держит только, чтобы государство не развалилось, чтобы законы все осуществлялись, чтобы порядок был. Но сейчас мы к этому не готовы. Сейчас наша административная система так не работает. Поэтому надо оживлять возможности регионов, районов, каждого города, каждой волости, каждого уголка. Оживлять и с помощью разумных администраторов. Да каких я видел районных администраторов! Когда говорили: а кого выбирать? Да я говорю: да я вам полдюжину приведу районных администраторов, каждого из них рекомендую в президенты России – сразу, прыжком. Да, но для этого, говорят, надо 50 миллионов долларов, для того, чтобы провести избирательную кампанию. Совершенно верно: деньги нужны. Деньги! Потому что эта избирательная система – видимость. Вы посмотрите: если все телевидения куплены, все говорят одно и то же, всюду разбрасываются вот так государственные деньги, останавливаются страховые выплаты, все бросается на временную выплату зарплат, а теперь зарплата и так провалится – разве это свободная избирательная кампания? Ну вот, это о том, что у нас сейчас делается. «Куда несет нас рок событий».

Я, по вынужденности оторванный от России, занимался русской историей очень много. Я просто 20 лет не разгибался над русской историей. Правда, больше всего над 17-м годом – как мы шли к 17-му году и что такое 17-й год. И убедился, что 17-й год у нас абсолютно неизвестен. Это темная дыра. Мы только слышали: какая-то Февральская революция, потом великий Октябрьский переворот и началась счастливая коммунистическая эра. 17-й год – трагический год, вторая смута нашей жизни. Первая смута была в XVII веке, вторая – в 17-м году, третья – вот сейчас. И в этой смуте 17-го года мы, народ, оказались банкротами. Мы банкротами оказались – понимаете? Не инородческие усилия, а мы сами. Потому что все, что делалось, делали великие князья, династия, дворянство, духовенство, которое спряталось сразу и затряслось вместо того, чтобы вмешаться с пастырским словом к народу. Все смешались. Февральская революция – хаос, и от хаоса уже дальше мы покатились настолько, я уже кончил роман 10-томный апрелем 17-го года и утверждаю: уже в апреле 17-го все было решено. Власть уже была брошена на улицу: бери, кто хочешь. Большевики ее и взяли, у них хватка была, организация, они и взяли. Могли и не они взять – анархисты, кто угодно. Уже от власти все отрицались. Как же это получилось?

Что это значит – быть русским? Что значит – быть русским – колоссальный вопрос. Он идет из веков. Углич – такое место, где можно думать над историей. Думайте над ней. Я вижу, здесь культурные корни, здесь можно над ней подумать. Мы были таким народом, что у нас было еще при Иоанне Грозном земство. У нас существовало такое общественное самоуправление, что цари и первые Романовы считались с ним первоклассно. Земский Собор – там не голосованием, голосование у нас в России не признавалось, этот обезьяний подсчет голосов, кто больше, кто меньше – вас 50, а тут 49 - победили, все, победимо, 50 над 49 – нет, аргументы дайте, власть, доводы. Сидели в Земском Соборе - и говорили, говорили. Потом было: если единое мнение, то царь не мог его не выполнить, хотя он царь. А если было два-три мнения, то каждое было обосновано, царь выбирал и говорил, почему он выбрал это мнение, а не то. Это вот русское самоуправление, это оно. И в 17-м веке, когда у нас произошли трагические события, мы оказались без царей, замелькали самозванцы, поляки разоряли нашу страну, и вот здесь везде были, все разоряли, что только могли, Москва у них была – кто спас Россию? Бояре сбежали, сбежали к самозванцам и разбежались. Россию спасло Земство. Сам народ поднялся – от одного населенного пункта к другому послали гонцов, стали собирать сходы, собирать деньги, собирать, как поддержать воинов. Воины наши – сперва Скопин-Шуйский, увы, трагически погибший, потом Пожарский – наши воины спасли Россию. Россия спасла себя сама – вот какие мы тогда были. Мы были народ самодеятельный.

А потом пошла три века – династия Романовых, сперва московский, потом – петербургский период. Я написал недавно – но до вас вряд оно дошло – «Русский вопрос в конце ХХ века» – так называется. На самом деле я там вкратце описал, как в течение трех столетий наши цари проматывали народные силы на ненужные заграничные задачи. Просто проматывали. Уже народ после XVII века нуждался отдохнуть. Нет, после XVII – войны, после XVIII отдохнуть – войны, после XIX – войны. И какие войны! Если бы эти восемь турецких войн – можно понять: выйти к Черному морю. А теперь в 24 часа отдали Украине – пожалуйста, как корова слизнула восемь турецких войн, два столетия наших – всё, отдали, ничего нам не нужно. Но цари посылали – для неизвестного нам престижа – то помочь Силезии, то Саксонии, то король английский хочет иметь княжество Ганновер! 30 тысяч русских солдат идут через всю Европу помочь английскому королю иметь княжество Ганновер! Вот так разматывали наши силы. Петр разве думал о народных силах? Он только думал раздвинуть границы, он думал искусственно создать техническое совершенство, разрушив наш моральный уровень и истощив народны силы. Вот так мы истощались. И мы шли закономерно к революции 17-го.

Да, был живой период – перед самой Первой мировой войной. Мы стали расцветать, мы шли быть действительно великой державой. Не то, чтобы у нас были великие рубежи, а чтобы у нас была великая культура – культура тоже была, великая экономика, великое творчество, великое созидание, освоение наших пространств – невероятных пространств, огромных. Мы к этому шли. Тут подошел 17-й год, тут подошел раскол между обществом и правительством, властями. И раскол оказался губительным. Ну не могу я вам рассказывать всё с 17-го года.

Что значит быть русским? Вот русским значит быть – вернуться к той самодеятельности, которая у нас была. До тех пор, пока мы будем ждать, когда же у нас появится спасительный вождь - мы ничего не добьемся. Вот тут говорил один выступающий: вождей наших убивают! Ах, милые мои, вожди наши раньше сламывали голову десятками. Да, убили Столыпина. Правильно: Столыпин – это был вождь. Не надо ждать вождя. Не ждите – это слишком большой самородок, чтоб Бог послал нам такого вождя, чтобы все засмотрелись. Да при нынешнем терроризме его убьют через несколько дней, как только этот вождь появится. А вот массу, живую деятельную массу никто не перебьет, местного самоуправления никто не перебьет. Мы сами, сами должны свое строить.

Тут сказали: а наций других нету. Нации другие еще как есть, еще очень даже как есть. Но тут две вещи. Первая: некоторым нациям повезло сравнительно. Французы, поляки, в каком-то смысле немцы, хотя они сильно там внутри отличаются – они однонациональные государства. Вот есть такие счастливые государства – однонациональные. У них культура соединяется с национальным сознанием. Нас повел Бог другой дорогой. Мы не были завоеватели в основном. Не завоеватели: мы Сибирь освоили совершенно мирным образом, не так как Америка уничтожала индейцев. И мирно завоевали ее. Но мы включили в себя народы, а потом по бездарности захватывали Закавказье. Помогали христианским народам. Там пропадают христианские народы – помочь! А свой христианский - пусть пропадает! Залезли в Закавказье, а тогда что делать – Кавказ надо брать. А как не брать? 50 лет с Кавказом воевать? Пожалуйста – 50 лет воюем на Кавказе. В Среднюю Азию: почему не дойти до высоких вершин? Дошли до высоких вершин. Вот это все захватили – и это еще было ничего. В России все нации жили мирно, религии не преследовались, национальных почти не было разногласий. Ну, была армяно-татарская резня в Закавказье, а так не было ничего.

Дальше пошла ленинская политика национальная. А ленинская политика была на уничтожение русского народа. Разрезал, разрезал его на куски, и где какая нация чуть-чуть процентов 15 составляет – она властвует. Это республика, независимая или автономная, союзная. И раздали нас по кускам. И сейчас создали национальные элиты – и отделились. Мы потеряли 25 миллионов наших людей, оставленных за границами – фальшивыми границами, которые не есть границы России. Что сделало наше правительство? Струсило. Сперва сказали в августе 91-го: мы еще оставим вопрос о границах. Тут закричали: как? Вы ставите вопрос о границах? Вы империалисты, вы тираны. Сразу струсили, замолчали – и Руцкой, такой потом герой Руцкой – поехал, подписал капитуляцию в Киев, капитуляцию – в Алма-Ату. Все отдаем: 12 областей, 25 миллионов, нам не жалко, отдаем, все отдаем. А потом он за русский народ выступал. Так вот, сейчас наша проблема в том, что мы уже многонациональная страна, мы уже не можем быть единым православным государством, не можем, уже не можем! Мы должны считаться с этими нациями. Только единственно нам удалось бы поставить себя, русских, в равное положение с ними. Ибо все они в преимущественном, а мы в угнетенном, мы на последнем месте, хотя нас 82 процента населения. Мы – федеративное государство. Нас 82 процента, а Казахстан – 37 процентов казахов, еще 3 процента натянули из Монголии – они не федеративное, они – единое государство казахского народа. Вот так, понимаете – наоборот. Мы подавлены. Русским народом быть – значит русское национальное самосознание не потерять.
Вот по таким собраниям я ездил, о чем только ни говорили. Сегодня у вас в основном выступали на духовные темы. А то выступали на бытовые темы: кого обидели, кого ограбили, кого притеснили, кому недоплатили. Всё правильно. О чем ни говорили, но только никто не вспоминал: слушайте, ведь каждый шестой русский еще хуже живет, его отрезали, бросили. Где жили его деды, его отцы – говорят: ты чужеземец, да еще нежелательный, убирайся к черту или работай на последней работе и изволь учить наш язык. Никто об этом не говорит. Мы настолько потеряли национальное самосознание – нам это безразлично. Нам важно: вот мы-то тут, в России, ну и хорошо: а эти там – да пропади, тоже русские, ну и черт с ними… Вот что, вот что значит быть русским – не потерять русского национального самосознания. А с малыми нациями, которые мы приняли в наши объятия, сколько их осталось – надо каждому дать свое место. Конечно, у нас сейчас некоторые республики – льготные. Они имеют международные связи, они не платят налогов, они живут за наш счет. Создали для них: ну только ради Бога, ради Бога, только живите, Татария – не уходите от нас… Куда бы Татария от нас ушла – хотел бы посмотреть.

Чечня. Я чеченский народ, характер очень хорошо знаю – вместе с ними в ссылке был. Еще в 92-м году у меня был разговор с Ельциным по телефону – там, в Америке. Я сказал: «Борис Николаевич, отпустите их. Научите их свободой. Дайте им свободу дайте! Вот просто сразу дайте. Они запросили – сию же минуту. Только казачьи земли. Которые Хрущев подарил, не надо. Дайте границу. Поставьте войска – и пусть они будут независимыми. Пусть они на независимые связи войдут, пусть они послов посылают, к ним – послов, пусть они развивают великую Чечню – давайте!» Нет, вместо этого – толклись, толклись – много загадок. Кто-то из Москвы с кем-то в Чечне делили нефть. Тюменская нефть шла в Грозный, там перегонялась и исчезала. Ну, может, не вся. Какая-то часть денег возвращалась, а какая-то – вот так. Понимаете? И было выгодно. И там русских выгоняли оттуда три года. Просто выгоняли из квартир, угрозами. Грабили, насиловали, убивали. Наши правозащитники слова не сказали – молчали. Ни один правозащитник не поехал туда, не сказал – что делается там с нечеченами, как чечены с нами обращаются.

Совсем недавно в Совете Федерации я присутствовал – я сам не знал этого случая. Выступает профессор Московского университета и рассказывает: открылся документ. Когда большевики только пришли к власти, чеченцы все кинулись на помощь большевикам. Они сразу красные стали. Ну, конечно, не все – старики-то умные, понимали, а молодые… И тогда казаки против них были. А казаков-то полно в Чечне. Так Орджоникидзе подписал: всех казаков выселит оттуда насильно. Кто знает об этой депортации казаков? Никто. Самашки – сейчас говорят: кровавое место. А Самашки-то – казачья деревня. Она была казачья, но ее «освободили», казаков выбросили еще при Орджоникидзе, при Ленине «освободили». Я два раза выступал на телевидении, в «Аргументах и фактах». Чего только я не говорил, мне уже говорить надоело. Мы с Чечней глупость за глупостью делаем. Просто глупость за глупостью. Сперва мы терпели три года их мнимую «независимость». И как они издеваются над нашими, выбрасывают. Потом бросили без всякого смысла, без подготовки, без разума – войска. Потерпели поражение – одно, другое, третье. Казалось, был момент, когда уже побеждали. В этот момент – Буденновск, переговоры Черномырдина. И что? И вдруг, ни с того ни с сего – отдали всю Чечню. Ну, спрашивается: ну хорошо – отпустили заложников, но почему Чечню надо было отдать сразу после Буденновска? А нипочему – вот так отдали – и все. Потом опять заново завоевали. Потом опять отдали. Теперь говорят: Лебедь – предатель. Предали те, кто эту войну начали. А что Лебедю сейчас делать? Лебедь говорит: нищая страна, воевать не может. Совершенно правильно.

Мы уже дошли до такого позора: весь мир смеется над нами! Какая мы великая держава? Все гарнизоны боевые, какие есть в великой России, - все побывали в Чечне, все достаточно потеряли там и вернулись на отдых. Кем еще воевать, кем? Уже больше некем. Уже гарнизонов нетронутых нет – понимаете? А Чечня получает поддержку всех мусульманских стран. Потому что мы все в безумии. Да, надо уметь признавать свои ошибки. Сделали с Чечней глупость от начала до конца с 91-го года – только глупость и глупость. Значит, признаем: мы потерпели поражение. Это поражение надо сейчас признать и подписать его. Выйти из него! Войну надо кончать. Так когда-то японскую войну можно было не начинать – тоже по глупости начали: Япония предлагала совершенно мирный раздел, выгоднейшие условия. Нет, наши не пошли – нет, мы им покажем, японцам! Ну, показали. На свою голову. Так и тут показали чеченцам. Так что не тот предает, кто сегодня заключает этот мир. Да еще будет ли этот мир? Конечно, чеченцы сейчас будут ликовать. И сейчас бы их отделили – ну сразу, вот сейчас! Нет, на пять лет отложим, пять лет будет гнать туда все средства. Россию ограбим, будем только Чечню отстраивать. Как отстроим – они отделятся. Вот так дальше и будет. И так ведется сегодня эта политика.

Почему я не выступаю? А что мне толку выступать? Меня вот в провинции все понимают. А телевидение – нет. А перед правительством выступать – да бесполезно! Да хоть говори, хоть не говори, хоть языком болтай, хоть не болтай! Да у меня своих задач – исторических, литературных – полно. Не пускают – не пускают. Значит – так.

Да действительно, Москва сейчас под такими влияниями, в таком угаре… Нет, там есть здоровые люди, и здоровые течения и движения, но в общем все залито таким угаром. И язык всех выступающих – это так далеко от честности, от правды, от любви, от народной боли – ото всего так далеко! Верно, и вид Москвы, и эта иностранщина, которая все захлестнула. Да, я вот считаю, что Россия может возрождаться как всё, что растет – снизу, только снизу, только от провинции. Нам бы сейчас местное самоуправление дали настоящее. Так нам его тоже не дают! Ведь Государственная Дума – эгоистическая. Думает о себе, о своих окладах, о своих пенсиях, уже заранее вырабатывают, о своих квартирах московских – навечно поселиться там. Они ваши представители, но они будут жить теперь всегда в Москве, навеки. Так вот. Они же что дали? Два года не давали. Я выступал по местному самоуправлению, настаивал: ну дайте закон о местном самоуправлении! Выплюнули в конце такой закон, который никуда не годится. Эта Дума полгода интриговала, интриговала, чем ни занималась – сейчас дала какой-то поправочный закон, который опять неудовлетворителен. Начинается с того, что районирование нарушается. Вот мы привыкли к районам, к нашим волостям – надо, чтобы они – плохо или хорошо – но пусть бы они сохранялись. Ну нельзя же все время меняться. Они уже и это меняют! Теперь кто угодно с кем угодно соединяйтесь – вот будет муниципальная единица. Слова «земства» - русского слова, которому шесть веков – они боятся произнести русское слово! А «муниципальное образование» - это им кажется коротко, ясно, понятно: «муниципальное образование». Консенсус… (Смех в зале.)

Я перейду теперь к вопросам об образовании. Есть ли прогресс в нашем образовании за эти два года, что я здесь, третий год? И да, и нет. То, что сделано энтузиастами на местах – вот это прогресс. То, что делает министерство народного образования, просвещения – топчется на месте. Я не скажу, что они идут назад, а топчутся на месте. И что они утверждают? И какие пособия утверждают! – для старших классов и для педагогов! Это стыдно в руки взять! Я уже в других местах говорил, подробно не буду. Стыдно. Что там утверждают? Какой чиновник? За какую взятку? Книжечка, направленная прямо на разрушение всякого авторитета русской литературы и русских писателей – министерство просвещения рекомендует в качестве учебного пособия! Пожалуйста. Кто это делает? Не докопаешься. Ну вот. Учебники не успевают освежаться. Что делать с историей? Труднее всего - с историей. Литераторам легче. Литераторы могут писателя – одного, другого, третьего – выбрать и по ним преподавать, просто по ним. Что делать историкам? Где же провинциальному историку составить себе историческую концепцию?

Главное – факты набрать, чтобы правильно вести. Сейчас вот недавно, в Конаково, был один историк, говорит: «Да я вообще веду историю без всяких учебников. Вот я им говорю – они ведут конспекты и по конспектам мне сдают». Ну, слава Богу, что есть такой, который берется охватить и дать истину. А ее очень трудно дать, потому что у нас, действительно, дремучее состояние. Вы не думайте, что это в глуши дремучее состояние. Верхи столичной образованности почти не знают нашей эпохи, двадцатого века, и особенно – семнадцатого года, особенно. Ну, а дальше большевистское головоморочение, когда ничего вообще нельзя было понять, всё заморачивали.

Да. Была коммунистическая идеология. Вот мы от нее отринулись. А теперь что? А теперь – вроде идеологии нет, а она есть. Рыночная идеология. Рынка-то нет, а рыночная идеология есть. Вот как продать, как схватить, как сжадничать, как кого оттолкнуть, как жить для себя – вот эта идеология у нас сейчас есть. Она царит.

Нравственность. Тут сказал один выступающий, что от нас – врачей, педагогов, еще кого-то назвал – шла нравственность. Конечно, шла. Но не только от вас, друзья мои. И от духовенства, и от простого крестьянства, пока оно не разложилось. Да простым-то крестьянством, да снизу-то оно прочно и росло. Да когда крестьянство перед революцией стало падать последнее десятилетие, атеистическая молодежь, безверная в деревнях, начала хулиганить над церквями и просто над жителями – вот тогда-то нравственность наша и пошатнулась. Да нет у нас задачи важнее нравственности. Да нет! Потому что экономика как-нибудь, вот постепенно она сама за себя цепляется, как-нибудь из экономики вылезем, сколько ее ни лей. Но нравственность можно совершенно погубить, если следующее поколение не будет нравственным. Здесь молодые педагоги, будущие молодые педагоги, которых ждет нелегкая жизнь. И, пожалуй, преподавательский труд сегодня – это подвиг. Вас ждет подвиг. Но я удивляюсь. Я этот подвиг вижу в девяносто четвертом, в девяносто пятом, в девяносто шестом… Езжу, среди учителей выступаю вот так же, и вижу: как же они держатся на любви к детям, на ответственности! Они ж действительно – они обделены, материально обделены, в ужасных условиях живут, в материальных. Учебников нет, школы не ремонтируются. Сами учителя с мужьями приходят и ремонтируют школу, дети помогают. Учебных пособий нет, карты издырявленные. Преподают и ведут, и какие ж дети еще сидят! В сельских школах я был и в городских крупных был – какие же дети сидят! Как бы нам их не упустить?! Как бы не отдать этой рыночной идеологии?! Как направить и не упустить?

Конечно, на фоне этого всего, правильно, уж просто не хватает ни сил, ни слов говорить. Да, Волгу губят. Да, давно мы Волгу губим. Волгу губим, начиная с великих сталинских планов. Мы ее превратили всю в систему не водохранилищ, а водогноилищ. Да не только ее, а многие реки. Чуть-чуть северные реки не повернули. Вот-вот-вот – конец был бы России, просто конец. Волгу – да, мы, конечно, сами всё виноваты. Удивляемся, куда ни едем, в каких исторических городах – где мусор бросают? На набережной Волги. Просто в таком месте, где люди ходят. Зачем бросают мусор, гадость? Никто не подберет. Ведь просто сердце собственное болит. Ведь вот там, в Швейцарии, например, давно уже никто не штрафует за это – никто никогда не бросит бумажного скруточка маленького, не то что бумажки или жестянки. Он сам. Ему больно, он не может это сделать. А мы везде кучи мусорные разводим и думаем, и ждем культуры и спасения, и «что значит быть русским?»…

Ну, простите, я на всё, конечно, отозваться не мог. Я очень рад.

А.И. Солженицын,
04.09.2021 г.