«Век разума» в истории русской религиозности
sergeytsvetkov — 07.04.2024Из книги: «Чтобы свеча не погасла». Диалог. Лев Гумилев — Александр Панченко. (1990)
* * *
«Онегин гуляет в Летнем саду, взрослеет, влюбляется, становится
театральным завсегдатаем, танцует на балах и делает разные
разности. Однако он ни разу не заглядывает в церковь и лба не
крестит.
<...>
Такова и «русская душою» Татьяна: прощаясь с родными краями, она с
церковью, где ее крестили и где отпевали ее отца, проститься не
удосужилась. «В жизни», конечно, было иначе. Что всё это
значит?..»
Александр Михайлович Панченко
* * *
"С Петра начался «век разума», эпоха Просвещения. В истории русской
религиозности это из ряда вон выходящее явление: «общество» (т. е.
верхи) живет как бы вне православной церкви. Конечно, храмы
посещают, раз в год говеют, исповедуются и причащаются, но
образованные люди делают это с неохотой; с каким-то «затеканием
ног», как было у толстовского Стивы Облонского. Поскорей бы это
«стояние» кончилось... Идут в масоны и куда угодно, только не в
православный храм.
Ко временам Пушкина человек «общества», в особенности
петербургского света, оказался окружен плацентой религиозного и
церковного равнодушия. Это видно по Евгению Онегину, «карманному
зеркалу русской молодежи», как сказал о нем П. А. Плетнев. В
зеркале этом отразился и Пушкин, и вообще люди его поколения, его
состояния и воспитания. Онегин гуляет в Летнем саду, взрослеет,
влюбляется, становится театральным завсегдатаем, танцует на балах и
делает разные разности. Однако он ни разу не заглядывает в церковь
и лба не крестит. Когда им овладела хандра, то есть он впал в
смертный грех отчаяния, ему и в голову не пришло отправиться за
утешением к духовнику. Что до деревни, куда Онегин удалился, в ее
поэтических ландшафтах и поэтических интерьерах мы не найдем ни
храма, ни иконы. Герой поселился в доме дяди:
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах,
И печи в пестрых изразцах...
Все было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Но где образа и где лампады? Разумеется, и образа в доме висели, и
лампады теплились (тем более что после похорон прошло мало
времени), но взгляд Онегина (и Пушкина) скользит мимо них. Нет в
романе ни теплой веры, ни даже бытового православия. Пусть Онегин
«лишний человек». Но и мечтательный Ленский, посетив кладбище и
пролив слезы над прахом родителей, в церковь — ни ногой. Такова и
«русская душою» Татьяна: прощаясь с родными краями, она с церковью,
где ее крестили и где отпевали ее отца, проститься не удосужилась.
«В жизни», конечно, было иначе.
Что все это значит? Это значит, что в Александровскую эпоху
общество не видело и не искало в церкви опору, ибо в опоре оно не
нуждалось. «Золотой век» русской поэзии светел и гармоничен, потому
что и в обществе преобладало гармоническое настроение. Его не могли
поколебать ни нашествие двунадесяти языков, ни эксцессы, связанные
с крепостничеством и с военными поселениями. «Хандра» и ханжество
только-только зарождались. Они расцвели пышным цветом при Николае
I.
При нем переменилась ориентация. Если прежний император до
последнего года своего царствования больше всего ценил
веротерпимость (в цензурном уставе решительно запрещалось порицать
какую-либо из христианских инославных церквей) и не выказывал
национального либо конфессионального самодовольства, то младший его
брат, оказавшись волею судеб на троне, «отставил» толеранцию. Это
выразилось в пресловутой триаде «самодержавие, православие,
народность». Настала эра апофеоза православия, но это не пошло ему
на пользу, так как благочестие Николая было показным и
действительно холодным. От священников теперь требовалось не
служение, а служба, для чего надлежало затвердить катехизис,
церковный устав, нотное пение — и довольно. Духовному холоду,
конечно, противостояла и толика тепла — в Оптиной пустыни, у того
же Хомякова. Но вообще тогда было больше надрыва, нежели веры; так
всегда бывает во времена ханжества и лжи".
Александр Михайлович Панченко