В болезни

tareeva — 17.02.2018
Дорогие френды, мне только сейчас прочли ваши комментарии к последним постам. Я растрогана до слёз и поняла, что в посте, который я написала вчера и Вам сегодня предлагаю, я написала про вас неправильно, но не буду ничего исправлять. Судя по комментариям, некоторые думают, что я лежу в больнице. Это не так, я лежу дома в своей постели. У меня большая комната размером 24 кв.м., разделённая стеллажной перегородкой на кабинет с двумя окнами и узкую спальню с одним окном. Это мой дом, в котором, как говорится, и стены помогают. В нём всё устроено по образу и подобию моему. Это моя раковина улитки, она точно по мне и защищает меня. Если меня из неё вытащить, я сразу погибну, и раковина будет разрушена, потому что никому кроме меня она не подойдёт. Меня лечит моя дочь Лена, она прекрасный врач, умный, думающий и с 40-летним стажем. И мой зять, тоже врач, даёт дельные советы. В случае необходимости они могут по телефону проконсультироваться со специалистами, которым доверяют, такой постоянно действующий консилиум. И все возможности Боткинской больницы к нашим услугам, электрокардиограмму и анализы мы делаем на дому. Если понадобится капельница, мне её ребята дома поставят. Так что, как видите, медицинское обслуживание у меня на высочайшем уровне.

Моё имя в крещении Анна. Моя драгоценная няня, человек, которого я любила и к которому была привязана больше, чем к кому-либо в своей жизни, называла меня Аней. Имени, которое дали мне родители, она не признавала, говорила мне: «Ты помни, что ты Аня, Анна». Няня была человеком очень религиозным и очень меня любила, и я думаю, что по секрету от моих родителей-коммунистов она меня крестила и нарекла Анной. Когда несколько лет назад я крестилась, то рассказала об этом отцу Александру Борисову, и он оставил мне имя Анна. Но моя святая это та Анна, которая мать Девы Марии, жена Иоакима. Моя крёстная Нина Фортунатова, замечательный человек, я о ней когда-нибудь расскажу, подарила мне красивую небольшую икону, подокладную, с изображением моей святой. Икона весит у меня над постелью. Кстати, моё имя Энгелина - это немецкое произношение имени Ангелина, вполне христианского. Можно молиться за человека, и не зная его имени, говоря «имя же его Ты, Господи, веси».

Дорогие френды, большое вам спасибо, даже не знаю, какими словами вас благодарить. Я не заслуживаю такого отношения, и оно меня смущает, но как я счастлива, что вы так ко мне относитесь!

Дорогие френды, я уже было выздоровела. В пятницу 9-го я себя чувствовала вполне здоровой, чувствовала себя даже лучше, чем до болезни, и я думала, что начинается обновление. Я знаю, что так бывает, причём именно в моём возрасте, биологическое время вдруг начинает идти вспять, я даже знаю конкретные примеры. И ещё я где-то читала, что регресс может быть фактором развития, шагом в развитии. Это как в спорте: для того, чтобы совершить большой прыжок вперёд, нужно отойти назад, чтобы разбежаться для прыжка. Я считала, что что-то в этом роде со мной и происходит. Я хотела вам написать об этом и поблагодарить за участие и поддержку, которые мне помогли, но не написала, потому что некому было продиктовать. А в понедельник я опять заболела. Приступ полегче, чем предыдущий, но я опять лежу в лёжку: боль, жар, свет не мил, и зло берёт. Видно, вы расслабились, потеряли бдительность, перестали молиться за меня, направленно посылать мне свою энергию. Вы, пожалуйста, продолжайте, если вам, конечно, не надоело со мной возиться.
А сейчас в болезни я всё время думаю про Олега Л., горюю, что он ушёл, вспоминаю прошлое, отдалённое и не столь отдалённое. Для меня то, что было 20 лет назад, всё равно, что было вчера. По правде сказать, и то, что было 60 лет назад, тоже всё равно, что было вчера. Картинки прошлого такие яркие, что по их яркости я не могу определить, что было раньше, а что потом.
Вспоминаю, что когда мы познакомились с Олегом Л., я была убеждённой советской патриоткой, ни капли сомнения. Сомнения вызывала только личность Сталина, но и о нём я тогда не знала и не понимала того, что знаю и понимаю теперь. А кроме Сталина всё у нас было хорошо и правильно. Первые серьёзные сомнения у меня появились только в 1951 году, когда я прочла роман Фадеева «Молодая гвардия», первый вариант. Потом этот вариант, подвергшийся партийной критике, Фадеев переделал. А у Олега Л. сомнения были всегда. Я с ним спорила, доказывала безосновательность этих сомнений. Он говорил, цитируя Блока: «Ты, знающая дальней цели путеводительный маяк, простишь ли мне мои метели, мой бред, поэзию и мрак?».
Вспоминаются эпизоды, почему-то всё больше неприличные. Может быть, потому, что у меня температура, а может, потому, что неприличные лучше запоминаются, потому что редко бывают. И я сейчас, опять же в температуре, вам всё это расскажу с помощью моей племянницы Марины Березиной, она со мной.
Это воспоминание относится то ли к декабрю 1957 года, то ли к январю 1958 года. Готовя, я порезала руку кухонным ножом, разрезала ноготь на большом пальце правой руки. Порез был очень болезненный и очень неудобный, правый большой палец из всех десяти пальцев самый рабочий. Я вспомнила, что существуют напальчники, пошла в аптеку. Аптекарша сказала, что напальчников сейчас нет, но можно попробовать вместо напальчников использовать презерватив. Он больше по размеру, но она попробует его приладить. Аптекарша смотрела на мой палец, и я видела, что ей меня очень жалко. Я протянула ей руку, она заклеила мне ноготь пластырем, сверху надела презерватив и закрепила его аптечной резинкой. Презервативы продавались парами, две штуки в коробочке. Второй презерватив с коробочкой она бросила мне в сумочку, я этого даже не заметила, потому что палец болел и я смотрела, надёжно ли он защищён. Назавтра я пошла в университет, и в читальном зале ко мне подошёл Олег Л. Он сел рядом со мной, взял мою сумочку, перевернул её и вытряхнул всё содержимое на стол. Он всегда так делал, говорил, что в сумочке такой беспорядок, там невозможно ничего найти. Он считал, что это вообще особенность дамских сумочек, а моей и подавно. Затем он стал укладывать всё, что он вытряхнул, в определённом порядке в разные отделения сумочки, объясняя при этом, что у меня где лежит. Дошло до коробочки с презервативом, он уложил её и сказал: «Всегда носишь с собой? Предусмотрительно». Я стала объяснять, что сама вижу коробочку в первый раз, и показывать больной палец, но он слушать не стал.

Второй эпизод относится к той же зиме. Я выстирала трусики и, чтобы быстрей высохли, положила их на абажур включённой настольной лампы. Игорь ещё не вернулся с работы, а я забыла про них. Пришёл Олег Л., и мы с ним за столом о чём-то интересном разговаривали, но он всё время посматривал на лампу и улыбался неизвестно чему. Наконец он сказал: «Какая прелесть, они такие нарядные, чудесное украшение для абажура». Я схватила трусики, они, кстати, совершенно высохли, и запихнула их в шкаф. И тут пришёл Игорь.
А этот эпизод относится к концу 90-х. В нём нет ничего неприличного, но я была смущена. Олег Л. пришёл ко мне на день рождения. Пришёл не в тот день, когда были большие гости, а на следующий. Я своих однокурсников, Эмму и Олега Л., пригласила отдельно, чтобы можно было спокойно пообщаться, повспоминать студенческие годы. Мы сидели за столом втроём. Эмму и Олега Л. в отдельности я видела часто, а они не виделись чуть ли не со студенческих лет. Оба очень обрадовались встрече, прямо-таки набросились друг на друга. Мне это было на руку, я хотела спокойно поесть. В день, когда готовишь, принимаешь много гостей, поесть не получается, некогда, аппетита нет, да и вкуса от усталости не чувствуешь. Я взяла кусок пирога с картошкой и грибами и стала его есть медленно и внимательно, оценивая. Решила, что пирог исключительно удался, такой пирог можно подавать и в ресторане «У Максима» в Париже, посетители будут в восторге. Пользуясь тем, что Эмма и Олег Л. увлечены друг другом, я сосредоточенно жевала, смаковала, целиком погрузившись в процесс. Вдруг услышала, как Олег Л., который вроде бы не смотрел на меня, говорит Эмме: «Линка так хорошо ест, вот никто так не ест. Я очень любил её кормить». Я почему-то страшно смутилась, как будто меня поймали на чём-то недозволенном.

Последний раз мы виделись с Олегом в 2004 году, я запомнила год потому, что это было вскоре после смерти Аверинцева, в эту встречу мы с Олегом много о нём говорили. Олег позвонил и сказал, что хочет приехать. Я стала его отговаривать, говорила, что мы прекрасно общаемся по телефону, что дорога от Выхино до Ордынки длинная и трудная, и нет никакой надобности её преодолевать, но Олег настаивал, и я уступила.

Он приехал, позвонил в домофон, кнопка открытия двери подъезда не сработала, мне пришлось спуститься, чтобы ему открыть. Он вошёл, вежливо сказал «спасибо» и стал подниматься по лестнице. Меня удивило такое приветствие. Он поднялся на мой второй этаж и нерешительно смотрел на двери квартир, не зная, в какую войти. Я кивнула ему на открытую дверь моей квартиры, он опять сказал «спасибо». В передней я достала ему тапочки, он опять сказал «спасибо» очень прочувствованно и спросил: «А где хозяйка?». Я подумала, что, может быть, он хозяйкой считает теперь Лену, мою дочь, но всё же спросила: «Какая хозяйка?». Он ответил: «Энгелина Борисовна» - и добавил, глядя на часы: «Я приглашён на два часа, и сейчас ровно два». Я сказала: «Энгелина Борисовна – это я». Он не расслышал, переспросил: «Где, вы сказали, Энгелина Борисовна, она скоро придёт?». Я повторила: «Энгелина Борисовна – это я». Он опять не расслышал или не понял и стал повторять вопрос: «Вы сказали, что Энгелина Борисовна…». И тут он сообразил, что я сказала, и замолчал, недоумённо глядя на меня. Я сказала: «Олег, я Лина, ты приехал ко мне, узнай же меня». Он взял меня за руку, подвёл к окну кухни и стал на меня смотреть. А я смотрела на него, видела лицо, полное недоумения, он рассматривал меня и не находил ни одной знакомой черты. Мы не виделись всего два года, но, видно, в его воображении была не я двухлетней давности, а я та, которую он когда-то полюбил. Я сказала: «Я тебе говорила, что приезжать не нужно, ты не послушался. Давай пройдём в комнаты, через 10-15 минут ты меня узнаешь».

Мы прошли в комнату, сели в кресло друг против друга. Олег смотрел на меня исподлобья и молчал. Не знал, как заговорить с незнакомой старой женщиной и о чём с ней говорить. Я сказала: «Олег, ты хотел стать актёром, поступал в студию Таирова, сыграй такой этюд… Ты пришёл к любимой женщине, которую давно не видел, я вроде бы играю роль этой женщины, и теперь говори, что ты ей хотел сказать». Он ещё немного помолчал и сказал: «Аверинцев умер…». Я грустно кивнула. Он спросил: «Ты любишь его стихи?». Я сказала, что мало их знаю. Сборника у меня никогда не было, я даже не знаю, существует ли такой сборник. Я читала только то, что было опубликовано в «Новом мире» и в «Литературной газете», всего несколько стихотворений. Олег сказал: «Тогда я тебе почитаю» - и стал читать. Читал долго. Стихи Аверинцева очень трудны для запоминания, я с моей хорошей памятью на стихи из Аверинцева наизусть не запомнила ни строчки. Олег читал долго. Я слышала, что вернулась с работы моя дочь, прошла на кухню, где был её муж, и спросила у него: «Встреча состоялась? И как проходит?». Дверь моей комнаты выходит в кухню, и перегородки тонкие, так что слышимость абсолютная. Мой зять ответил: «Душит поэзией в углу». Это отсылка к Пушкину, который рассказал о себе, как он зазевавшегося соседа «поймав нежданно за полу, душил поэзией в углу».

Олег почитал Аверинцева, потом мы поговорили об Аверинцеве, потом стали говорить обо всём. Шок прошёл, и Олег разговаривал со мной так, как будто мы только вчера расстались. Он увидел моего Христа… Это копия известной синайской иконы, она стоит у меня в нише стеллажа, рядом с большой фотографией замечательной деревянной готической скульптуры из храма в Праге. Олег посмотрел на икону и, глубоко заглянув мне в глаза, спросил: «Всё-таки Он?», - и я ответила: «А кого ты ожидал здесь увидеть?».

Олег просидел до вечера, перед уходом спросил неодобрительно: «Что это на тебе надето?» Он был эстет и предъявлял к одежде высокие требования. А на мне был прехорошенький сатиновый халатик, красный с белыми листочками, обшитый белым вьюнчиком. Я его носила, ещё когда мы жили в Зарядье и общались с Олегом там. Я ничего не выбрасываю и этот халатик нашла и достала специально к приходу Олега, думала, что он его узнает. Когда накануне я его примерила, хорошо поглаженный, он был как новенький. Лена сказала: «Ведь шили же когда-то халатики! Нужно иметь каменное сердце, чтобы не умилиться на него до слёз». Но Олег не умилился и халатик не узнал.

После этой встречи, несмотря на то, что Олега так поразили изменения в моей внешности, он продолжал говорить о своей любви ко мне по телефону и мне, и любому, кто возьмёт трубку – моим детям, моей ученице Асе, любому. С уходом Олега для меня ушло наше время, наш мир, ушёл совсем, и дверь закрылась. А я осталась здесь, одна. Мне больше некому сказать: «А помнишь?». И если я забуду какую-нибудь важную для меня деталь из той нашей жизни, некого попросить мне её напомнить. Ну, например, если бы я забыла, как звали ударника из оркестра, игравшего в ресторане «Аврора»… Мы под этот оркестр танцевали, а ударник, венгр по национальности, был кумиром всей Москвы. Если он кивал какой-нибудь танцующей паре, или махал рукой, или одобрительно показывал большой палец, то пара чувствовала себя польщённой и осчастливленной. Я, конечно, помню, что его звали Лаци Олах, ну а вдруг бы забыла. Или ещё какую-нибудь столь же важную символическую деталь, которую только Олег мог мне напомнить. А теперь помню только я, а когда меня не станет, никто не будет помнить.

Я думаю об Олеге Л. И раскаиваюсь, что не была к нему достаточно добра. Я не могла его полюбить, но не любить можно по-разному. Часто меня раздражали его постоянные упрёки и обвинения в том, что я обманула его, сломала его жизнь, и иногда я не могла сдержать раздражения. Впрочем, Игорь, наоборот, считал, что я слишком вожусь с Олегом Л., нянчусь с ним.

Я не знаю, как будет развиваться эта болезнь и что меня ждёт в ближайшем и не ближайшем будущем, всё как-то затягивается, становится довольно безнадёжным. Но представьте, чуть становится получше, и я уже полна надежд, безудержно строю планы, и счастье как будто возвращается. Может, и вправду оно вернётся. Для человека в болезни я что-то слишком много говорю, разоткровенничалась. Может быть, как раз от болезни.

Сохранено