Уходящего года пост.

shtira — 30.12.2009 — Ты — полная, бессовестная и безнравственная блядина, Затворкин! — брызжа слюной, бился в истерике прапорщик Самойлов. — И жизнь твоя, ничего более, чем папино семя, которое каким-то невообразимым образом прорвалось сквозь поры латекса, и на твоё мудачье счастье, наверняка, кое-как ковыляя, доползло до маминой яйцеклетки!

Растопырив пальцы во все стороны света и повернув ладони к небу, будто бы прося милостыни откуда-то сверху, прапорщик не переставал биться в конвульсии


— Я бы с большим удовольствием вот этими самыми руками превратил тебя обратно в семя, а вот этими ногами (Самойлов топнул лишь одной из ужасных орудий возмездия) затолкал бы назад в папу! Но папа твой, по крайней мере мне очень хочется в это верить, не такое говно, как ты, и тревожить папину плоть из-за бесконечной пустоты твоей черепной коробки было бы крайне неприлично по отношению к нему. Поэтому я, Затворкин, разъебу тебя. И раз нормальным путём свет учения не посеял свои семена в твоём тёмном чердаке, то это сделает труд. Труд, Затворкин, — это не ебля с Клавкой в капусте на даче, под знойным солнцем и чавкающей грязью под ногами, как тебе могло показаться. Это и не вынос мусора или поход за хлебом — поступки, так нарущающие твою душевную гармонию, что ты стараешься их проделовать раз в год, а то и реже. Это тоже не то. Труд, Затворкин, — это благое дело на пользу себе и родине! А если в ущерб себе, и на пользу только родине, то это ещё почетней и похвальней!

— Товарищ прапорщик, это получается зона, а не труд, — попытался прервать пылкий монолог Самойлова рядовой Затворкин. Следует заметить, очень зря.

Глаза у Самойлова выпали вперёд ещё сантиметра на два и он стал похож на огромного краба, внезапно вырасшего в размерах и научившегося говорить человеческим языком.

— Ты, хуй неопытный, жизни меня ещё поучи! Зона, говорит. Зона, это когда тебя при этом ещё и в жопу ебут по ночам. А так, трудовой лагерь! Понятно тебе, безмозглый кусок бычьего говна?!

Мне всегда нравилась изысканость прапорщика в выборе ругательств. Порой, я даже специально старался запомнить очередной эпитет в мою сторону, чтобы при удобном случае применить его к врагу.

— Так точно, товаришщ прапорщик! Разрешите идти?

— Разрешу. Конечно, разрешу. Пиздуй за лопатой, косатик, три наряда вне очереди. Перекопаешь вдоль забора, а потом на кухне продолжишь, там тебя работы через край ждёт.

— А что там копать, товарищ прапорщик? Там ведь просто трава… Местами асфальт…

— Вот его и копай.

— Асфальт?

— Асфальт, — невозмутимо подтвердил прапорщик.

— Как?

— Лопатой.

— Это невозможно! — Затворкин чувствовал, что приближается что-то страшное, и сейчас своим заявлением он лишь приблизил это нечто.

— Невозможно, говоришь? — прапорщик улыбнулся какой-то ехидной, загадочной улыбкой, выставив напоказ желтые зубы. Казалось, будто бы в далекой юности он зарабатывал себе на хлеб тем, что копал асфальт, и заявление рядового повергло его в крайную степень удивления. — Значит, так. Сейчас ты пиздуешь за лопатой, идешь копать асфальт, и пока я не увижу горсть асфальта на той самой лопате, еды и сна ты не получишь.

Вот оно. Дождался, блядь. А потому что нужно было молчать, а не умничать. Прапорщик хоть и не шарит в строении и плотности материалов, а прав будет полюбому.

Затворкин собрался силами и решил предпринять последнюю попытку: — Товарищ прапорщик, но ведь лопата погнется, если я буду ей копать асфальт! Я испорчу имущество государства, это ведь непозволительно и не умно с моей стороны.

— С каких пор ты свою ничтожную личность и слово «ум» начал соединять в одном предложении?

— И на чьей совести будет уничтожение полезного инструмента, скажите? — философствовал Затворкин, уже отчетливо понимая, что дальше может быть только хуже.

— На твоей будет, рядовой, на твоей. И выебут тебя ещё похлеще потом.

— Получается, я иду трудиться в ущерб себе? Это, как вы, товарищ прапорщик, говорили, самый почетный труд, да?

— Именно так!

— А какая же польза будет родине от моего труда? — всё никак не мог угомониться Затворкин, в надежде завести прапорщика в тупик. Но даже если бы ему это удалось, прапорщик бы пробил своим каменым лбом стену тупика и попёр бы дальше.

— Польза какая? Может быть ты сдохнешь от изнеможения и одним ебанутым в стране станет меньше. Огромный поклон тебе за это от родины будет. Ну и похороны пышные.

— Рано меня ещё хоронить, товарищ прапорщик, молод я! У меня всё впереди ещё!

— Впереди у тебя два яйца и хуй болтаются, и хочется верить в то, что ты никогда не применишь их по назначению и не продолжишь страшный род…А сейчас отдал честь и исчез с глаз моих долой!

— Есть, товарищ прапорщик, — грустно отозвался побежденный Затворкин и поднёс ладонь к виску. — Лопатой копать я не буду, это бессмысленно! Позвольте найти другой инструмент, товарищ прапорщик.

— Ищи, рядовой, ищи. По мне, хоть хуем копай, но чтобы через три часа всё было готово, — отрезал Самойлов и отточеным до идеала движением руки отпустил Затворкина восвояси…

Погруженный в сложившиеся проблемы, Затворкин грустно побрёл в сторону склада. Ему очень не хотелось, чтобы его персона вызвала ещё большее негодование у прапорщика, поэтому он решил поработать умом и всё таки выполнить задачи прапорщика, чего бы это ему не стоило. По подсчетам Затворкина стемнеть должно было часа через два, а значит ещё можно было успеть потрудиться при свете. Ускорив шаг, его силуэт, провожаемый пронзающим взглядом прапорщика, исчез за казармой.
Сплюнув на пол, Самойлов тяжело вздохнул, затем достал папиросу и сунул её в рот. Прикусив её зубами, он пару раз повертел её из стороны в сторону, после чего поджег спичку и подкурил. Кинув почерневшую спичку на пол, он ещё раз плюнул, растёр ботинком харчок и сказав что-то матерное побрёл по своим делам…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив