ТРЯСЕНИЕ МУДЯМИ В ТЕНИ ДЕРЕВЬЕВ

Есть такая разновидность прозы, которая повествует о любви пожилого мужчины и молодой девушки. Пишут ее обычно сами пожилые мужчины, сублимируя ужас надвигающейся немощи, снижение потенции, исчезновение собственной привлекательности у противоположного пола и упущенные возможности. Короче, все понятно и довольно скучно.
В этих повестях и романах геморрои-любовники рассуждают о своей профессии, делятся воспоминаниями, считая, что именно так возбудят юных особ. Наяды и ундины возбуждаются. Потому, что в этих текстах хозяин – предпенсионный автор и повествование движимо лишь его произволом.
Собственно, такого рода тексты я и называю «трясением мудями», потому, что есть в них нечто постыдное и нечистоплотное.
А, что, спросите вы, разве не бывает искренней любви при таком перепаде возрастов? Бывает, отвечу я. В жизни все бывает. Но историю такую я бы хотел услышать от юной особы, чтобы понять, что же ее заставило предпочесть пальцы, скрюченные артритом молодым и сильным ладоням.
Всегда я считал, что литературу такого рода пишут второсортные прозаики типа покойного Эфраима Севелы. Но ошибся.
Скажу честно, я не большой поклонник Хемингуэя. У родителей был черный двухтомник, знаковое издание 60-х. Но я не много читал из того двухтомника. Через годы узнал, что в фамилии Кашкин ударять следует на последний слог. У моих ровесников уже не висел портрет «старика Хема» в свитере грубой вязки.
И тут, чтобы затушевать для себя венецианскую тему, взялся читать «За рекой в тени деревьев». Это чтение принесло немало неприятных открытий.
Ну, во-первых, айсберговые приемчики с заметенным под ковер подтекстом выглядят скучно, старомодно и напоминают пародию на себя.
1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема – одиночество. Неизменный антураж – вечеринка. Вот примерный образчик фактуры:
«– А ты славный малый!
– Правда?
– Да, ты славный малый!
– Я разный.
– Нет, ты славный малый. Просто замечательный.
– Ты меня любишь?
– Нет…»
Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий…
Мне кается, что в конце 70-х, когда Довлатов писал это, он уже посмеивался над своими былыми увлечениями.
Венеция представлена туристическим набором открыток, включающим отель Гритти и Harry’s Bar, и даже его хозяина Чиприани.
А любовная история просто кошмарна. Пятидесятилетний (ровесник автора и глубокий старик по меркам того времени) американский полковник приезжает в Венецию, где он воевал в обе мировые войны. Но если в WW1 итальянцы и американцы были союзниками, то во Вторую – противниками, поэтому всеобщая любовь, которой пользуется старый полковник, выглядит несколько надумано.
Но самое ужасное – влюбленная в него 19-летняя венецианская аристократка. Полковник с важным видом высказывает ей свои соображения о ратном ремесле, которые перемежает выдержками из серии «Военные мемуары». При этом аристократка ведет себя как выпускница кушугумского бакланства, склеившая папика: она подхихикивает, изображает интерес и понимание.
Все это, повторяю, выглядит фантазиями стареющего мужчины и ничего кроме жалости и стыда не вызывает.
Старение оказалось непосильным испытанием для писателя, сведшего счеты с жизнью за две недели до моего рождения.

|
</> |