Трудно быть богом. Блюз благородного дона.

Посмотрел, "всё зная заранее". Только ленивый не обругал фильм, недоуменно пожимая плечами.

Большинство критических отзывов напоминало репортажи с соревнований по плаванию. Кто из зрителей дольше продержался в болотном дерьме Арканара?

Оставив позади захлебнувшихся в нечистотах и выбывших из заплыва на первых минутах, постараюсь разобраться хотя бы в собственных мыслях. Отзывы приятия и восхищения одинокими островками возвышаются среди бурных волн непримиримости с побелевшими от непонимания барашками.
Среди безусловно признавших в "Трудно быть богом" шедевр любимый мой писатель Умберто Эко.
Один из первых зрителей картины, он написал об этом эссе, где предупреждает:

"Трудно быть богом, но трудно и быть зрителем — в случае этого лютого фильма Германа."

"Приятного вам путешествия в ад. В сравнении с Германом фильмы Квентина Тарантино — это Уолт Дисней."

Не в силах "объять необъятное" и охватить всё единым взглядом, в своих суждениях буду фрагментарен.

     

---
Пронзительно чистый грязно–серый цвет, заполненный рожами, мордами, ряхами, харями, ошмётками человеческих тел, живущих в привычной протоплазме соплей и экскрементов. Реальность познаётся на вкус и на запах. Серый делает всё отстранённым и приглушает рвотный рефлекс. Среди его бесчисленных оттенков белеет человеческое лицо. Дон Румата. Бесконечный проход сквозь выморочный мир Брейгеля и Босха. Картинка насыщена деталями так, что нет пустого места. Пачкающими, травмирующими, неуютными. Глазу не на чем отдохнуть. К этой плотности пространства Герман поднимался всю свою кинематографическую жизнь. Вершина - "Хрусталёв, машину". Там режиссёр создал мир выморочной реальности и втянул неосторожного зрителя внутрь. Результат доверчивости - эффект невыносимого присутствия. Из наблюдателей мы превратились в участников и удушье не наблюдали, а испытывали.  Казалось, "Хрусталёва" уже не превзойти. Но это только казалось...
 

В "Трудно быть богом" Алексей Юрьевич замахнулся на нечто более грандиозное. Он создал мир, не привязанный визуально к страшной, но близкой эпохе. Сотворил небо и землю, безвидную и пустую. И отвратительное пространство средневековья, где никогда не будет возрождения, заселил чёрно-серыми тенями людей и предметов. Преисподняя не только вне времени, но и вне пространства. Замкнутая, закукленная.

Тринадцать лет бродил Герман по кругам творимого ада в поисках входа для нас. Произносил волшебные слова в разных местах защитного забора, но ворота не открывались. Так и осталась вселенная Арканара "вещью в себе". Но что, если бы ему удалось открыть дверь и втянуть нас внутрь, как в "Хрусталёве"? Даже страшно представить, какими мучительными душевными травмами могло это закончиться. Так что в герметичности пространства фильма есть и элемент спасения.
               

В некоторых поздних книгах Стругацких одним из существенных действующих лиц является внешняя сила (Бог, природа, провидение, судьба?), ставящая палки в колёса главному герою и мешающая ему изменить мир. Во спасение этого же самого мира. Не помогают ни настойчивость, ни связи, ни друзья, ни наука. В связи с этим возникает крамольная мысль. Уж не вмешалось ли это неведомое Нечто и сюда, не дав Герману довести работу до идеала и раскрыть перед доверчивым зрителем врата ада? Представьте себя прогуливающимися в правой створке босховских "Садов земных наслаждений". Не перед триптихом, а внутри.
Возможно, результат полностью не достигнут, но какова попытка!

 

И вторая существенная деталь в режиссуре Германа. Невнятность речи.
Уже в "Хрусталёве" существенную часть произносимого текста трудно разобрать.
В "Трудно быть богом" Алексей Юрьевич пошёл дальше. Различима речь от автора, произносимая за кадром Юматовым, можно разобрать сентенции Руматы, выкрики и проклятья мальчишки. Понятно большинство реплик барона Пампы, часть диалогов. Всё остальное - неразборчивое бормотание. Вербальное уходит на задний план, уступая место визуальному. Смысл происходящего оказывается понятен на ином уровне. Шаманство какое-то.
Возможно, если бы Герману было отпущено снять ещё один фильм, он обошёлся бы вообще без слов, и косноязычие героев рассказало бы нам больше самой изысканной и артикулированной речи.
                           

Из чётких деталей и смутных звуков выстроен Арканар. Румата - часть этого мира. Благородней остальных, чище, ироничней, умнее, не убивает, а "только" уши врагам отрезает. "Романтический" герой. Свой среди чужих. Но вот он берёт в руки нечто, напоминающее саксофон, и начинает играть блюз. В фильме 1986-го года «Перекрёсток» (Crossroads) прозвучала фраза "Blues ain't nothing but a good man feeling bad...",  добитое до анекдотического: "Блюз - это когда хорошему человеку плохо, а попса, когда плохому хорошо". Благородному дону плохо и он, прикрыв глаза, прячется за пульсацию сакса. Чистым прозрачным хриплым звуком прорезает блюз мир средневековой "попсы". Единственное спасение для неё - заткнуть уши обрывками грязных тряпок. Но приглядитесь, как им хорошо! Дебильные улыбки не сходят с дебильных лиц. Пока не прирежут, не повесят, не вздёрнут. И от этого людоедского веселья становится ещё страшней и противней. "Это наша родина, сынок". Слишком много отвратительных параллелей с рельностью сегодняшних дней.

       

Не хочу останавливаться в этом тексте на эволюции дона Руматы, на его страшном и столь сладостно ожидаемом превращении из наблюдателя в мстителя (сиречь, убийцу). На белых платках, одноразовых элементах чистоты. На белых розах не от мира того. На сложной иерархии отношений.

Всё это нужно увидеть своими глазами, а не читать в умных и глупых обзорах. Перейду сразу к финалу.
                                                     

Конец фильма. Белый цвет снега, покрывающего болота, горы дерьма, трупы. Времени по-прежнему не существует, но возникает пространство. Приглушены чавкающие звуки преисподней. Не навеки. До следующей весны, когда снег сойдёт. Нас уже научили, что на смену серым приходят чёрные, и снова, и опять, и  бесконечно. Привычная смена декораций перед следующим кругом ада.
                         

Рамки картины замыкаются. Всё тот же блюз. Только импровизация на фоне белого безмолвия звучит ещё  тоскливей и пронзительней.

Маленькие чёрные фигурки бредущих из ниоткуда в никуда отца с вопрошающей дочкой.

Не случайно этими словами завершается фильм. Можно понять всех. И отца, не воспринимающего свободу космического джаза. И дочку, пока не имеющую грязных тряпочек для затыкания ушей. И создателя, надеющегося, что они ей не понадобятся. И зрителей, у которых болит живот.
                           

В 1948-ом году Джексон Поллок, поливая краской фибролит, написал картину "Номер 5, 1948". Можно относиться как угодно к абстрактному экспрессионизму, но в 2006-ом году она была продана на аукционе Сотбис за 140 миллионов долларов, став одной из самых дорогих картин в мире.

Свой секрет Поллок поясняет так:

"Я продолжаю отходить от обычных инструментов художника, таких, как мольберт, палитра и кисти. Предпочитаю палочки, совки, ножи и льющуюся краску или смесь краски с песком, битым стеклом или чем-то ещё. Когда я внутри живописи, то не осознаю, что делаю. Понимание приходит позже. У меня нет страха перед изменениями или разрушением образа, поскольку картина живёт своей собственной жизнью. Я просто помогаю ей выйти наружу. Но если я теряю контакт с картиной, получается грязь и беспорядок. Если же нет, то это чистая гармония, легкость того, как ты берешь и отдаешь".
                               

Потерял ли Герман за 13 лет работы контакт с с картиной?  Не думаю. Некоторые произведения искусства можно рассмотреть только с большого расстояния. Дайте срок.