ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ СИЦИЛИИ. ДЕВЯТЬ ДЕСЯТЫХ КОРОЛЕВСТВА

roman_rostovcev — 15.03.2021

Соглашение, известное как Утрехтский договор (переговоры по нему начались в 1712 году), на самом деле представляло собой совокупность договоров, посредством которых европейские державы в очередной раз попытались урегулировать свои взаимоотношения. Нас интересует единственный из множества этих договоров, а именно решение о передаче Сицилии тестю испанского короля Филиппа V герцогу Виктору Амадею Савойскому. Данное решение было принято по настоянию англичан, которым совершенно не нравилась идея о присоединении Сицилии к Неаполю в качестве австрийского владения и которые твердили, что герцог Савойский заслуживает вознаграждения за то, что переметнулся из одного лагеря в другой в ходе войны. Возражала, как ни удивительно, только королева Анна, которую возмутило, что целые страны передаются туда и сюда без их согласия и даже без уведомления населения, но министры быстро переубедили королеву.

Сам Виктор Амадей, разумеется, пришел в восторг. Он прибыл в Палермо на британском корабле в октябре 1713 года и вскоре после прибытия был коронован как правитель Сицилии – и, что довольно забавно и неожиданно, как король Иерусалима – в соборе Палермо. Над Иерусалимом у него, конечно, не было никакой власти, а на Сицилии ему подчинялись девять десятых острова, поскольку Утрехтский договор намеренно сохранил за королем Филиппом все коронные поместья, управлявшиеся испанскими чиновниками и освобожденные от сицилийских налогов и от действия сицилийских законов. Тем не менее Виктор Амадей оказался первым монархом на острове с 1535 года. Сицилийская аристократия благосклонно приняла нового монарха, ожидая, что тот поселится в Палермо и заведет там полноценный королевский двор. Что касается простых людей, те встретили смену власти с привычным равнодушием. За минувшие столетия они повидали множество правителей, и новый, скорее всего, будет не лучше и не хуже прочих.

Герцог Савойский прилагал немало усилий, чтобы стать лучше. Он провел на острове год, много путешествовал – хотя избегал визитов в совсем уж «дикие» места в глубинке – и искренне старался понять характер и обычаи своих новых подданных. Он заново открыл университет Катании и учреждал всюду, где было возможно, новые отрасли промышленности, строил бумажные и стекольные фабрики и пытался возродить сельское хозяйство и судостроение. Но все было бесполезно: королю приходилось бороться не только с богатыми, которые по‑прежнему отвергали любые нововведения, способные негативно сказаться на их привилегиях, но и, что гораздо хуже, с поголовной коррумпированностью, ленью и безынициативностью, этим тяжким наследием четырех столетий чужеземного господства. Мешали и «заклятые» обиды: в предыдущие века сицилийцы были недовольны внезапным притоком испанцев и французов, что захватывали все старшие должности в правительства, а теперь они негодовали из‑за наплыва государственных служащих и бухгалтеров из Пьемонта, которых король призвал на остров в стремлении навести порядок в пребывавших в хаосе национальных финансах.

Виктор Амадей понимал, что подобные протесты неизбежны; он наверняка их предвидел и полагал, что справится, как говорится, по ходу дела. Но еще он знал, что сицилийцы дважды восставали в минувшем столетии, а значит, если на них надавить излишне сильно, могут взбунтоваться снова. Особенно осторожно (и это было мудро) он вел себя с баронами. Пока те продолжали наслаждаться своими традиционными поблажками и привилегиями, они не представляли опасности; но если, с другой стороны, их каким‑либо образом ущемить, последствия могут оказаться весьма серьезными. Когда пришло время возвратиться в Пьемонте, Виктор Амадей наверняка считал, что сицилийская ситуация безнадежна. Семейные вендетты фактически не прекращались, разбой и бандитизм процветали. По сути, население острова было неуправляемым.

Вдобавок он так и не сумел завоевать привязанность островитян. Сицилийцы ценили пышность и помпезность; они давно привыкли к роскоши и великолепию, окружавших испанских вице‑королей, представлявших (что было доступно лишь вице‑королям) одну из наиболее богатых и могущественных держав мира. А Виктор Амадей не был привержен роскоши. Пуританин от природы, он ненавидел церемонии и одевался скорее как человек из народа, а не как монарх, и предпочитал мечу посох странника. Также он удручающе скареден, а потому остались в прошлом торжественные парады и щедрые приемы, характерная особенность жизни аристократов Палермо. Неудивительно, что и сто лет спустя дети все еще кидали камни в кукол, олицетворявших этого правителя.

Вскоре после возвращения в Турин его ожидало очередное унижение, на сей раз от папы. Истоки ссоры Виктора Амадея с Климентом XI восходят к давним временам и не относятся к нашей истории; важно лишь то, что папская булла 1715 года под названием «Romanus Pontifex» положила предел шестисотлетней традиции, согласно которой король Сицилии автоматически становился папским легатом. Папа также повелел всему сицилийскому духовенству не платить налоги государству. Многие подчинились, за что удостоились от монарха изгнания, тюремного заключения и конфискации имущества. Храмы закрывались, епископские должности пустовали, и всех «добрых христиан» призывали бросить вызов королевской власти. Наиболее рассудительные, что естественно, проигнорировали этот призыв; с другой стороны, монахи монастыря близ Агридженто готовились защищать себя против представителей короны испытанным оружием – кипящим маслом, которое использовали впервые со времен Средневековья. Сицилийцы всегда гордились монаршим статусом папских легатов и винили в его утрате не столько папу, сколько Савойский дом. Для них это был, образно выражаясь, еще один гвоздь в пьемонтский гроб. А для Виктора Амадея – еще один гвоздь в гроб Сицилии.

К тому времени герцог уже горько сожалел о том, что вообще согласился принять сицилийскую корону; к счастью, оказалось, что от нее удивительно легко можно избавиться. В 1715 году недавно овдовевший король Филипп Испанский взял в жены Елизавету Фарнезе, двадцатидвухлетнюю племянницу и падчерицу герцога Пармы. Новая королева не выделялась ни красотой, ни ученостью, ни жизненным опытом, однако у нее была железная воля и твердая цель в жизни. Мгновенно испанский двор лишился всякого французского влияния и стал насквозь итальянским по духу и стилю. Будучи преисполнена желания вернуть Испании все италоязычные территории, Елизавета в качестве первого шага и первой жертвы выбрала Сардинию, часть Священной Римской империи. В августе 1717 года испанский флот отплыл из Барселоны, и к концу ноября остров уже перешел во владение испанцев. Ободренные этим легким успехом, испанцы двинулись на Сицилию. 1 июля 1718 года испанские войска высадились недалеко от Палермо, где – просто потому, что они были не из Пьемонта – их ожидал радушный прием.

Виктор Амадей, конечно, сыпал громкими протестами из Турина; но нетрудно догадаться, что в основном это пустые угрозы. Гораздо более предметным в своих возражениях был император Карл VI, который решительно возражал против самого факта передачи Сицилии Пьемонту; Неаполь уже являлся частью его империи, и он стремился объединить остров с городом, как было раньше. Карл недавно заключил соглашение с Британией и Францией. У него флота не было, зато Британия флотом обладала; именно поэтому британская эскадра адмирала сэра Джорджа Бинга поспешила к Сицилии и уничтожила испанский флот у мыса Пассеро, близ юго‑восточной оконечности острова. К сожалению, Британия в ту пору не находилась официально в состоянии войны с Испанией; действия Бинга в итоге обернулись дипломатическим скандалом, последствия которого ощутила на себе вся Европа. Впрочем, результат этих действий был очевиден: впредь британцы будут перехватывать любые подкрепления, отправленные из Испании, зато австрийским войскам позволят пересечь Мессинский пролив беспрепятственно.

Так Сицилия снова сделалась полем боя. Австрийцы и испанцы преследовали друг друга по всему острову, опустошали деревни и истребляли посевы. Битва между ними при Франкавилле (это в нескольких милях в глубь острова от Таормины) 20 июня 1719 года была, пожалуй, самым крупным сражением на Сицилии со времен Римской империи. Она продолжалась целый день, австрийцы предприняли три нападения на укрепленные испанские позиции, но всякий раз были вынуждены отступить; их командующий, граф де Мерси, получил тяжелое ранение (но впоследствии вернулся в строй). Испанская артиллерия сыграла решающую роль в этом сражении – наряду с кавалерией, чей контрудар ввечеру сокрушил все надежды австрийцев на победу. Австрийцы бежали, оставив на поле брани более 3000 убитых и раненых. Испанские потери составили около 2000 человек. Зато имперские войска имели одно несомненное преимущество в виде британского флота, который снабжал их по морю всем, что могло понадобиться. Потому в итоге они все‑таки взяли верх. Испанцы, отступая, прибегали к тактике выжженной земли и уничтожали все за собой; но в 1720 году они наконец сдались, и заключенный в Лондоне мирный договор признал Сицилию составной частью Священной Римской империи.

Что касается Виктора Амадея, тот с явным облегчением принял утрату титула, отрекся от своего недавнего владения и охотно принял вместо него Сардинию. По сравнению с Сицилией новое приобретение не представляло значимости – и сулило намного меньше хлопот. Кроме того, условия соглашения позволили герцогу и далее именовать себя королем. Именно поэтому с 1720 года, когда он официально вступил во владение островом, и вплоть до 1861 года, когда его дальний родич Виктор‑Эммануил II стал первым королем объединенной Италии, сам Виктор Амадей и его преемники титуловались как короли Сардинии, продолжая при этом править из родовой столицы – Турина.

Австрийское правление на Сицилии продлилось ровно вдвое дольше правления Пьемонта, но их истории во многом схожи. Сицилийцы, как обычно, не оказали ни малейшего сопротивления новым хозяевам, но невзлюбили их с самого начала. Первым барьером был лингвистический – пьемонтское наречие доставляло проблемы, но немецкий язык оказался гораздо хуже. Суть же неприязни заключалась в том, что Сицилия, после четырехсот лет испанского владычества, сама испанизировалась, привыкла к необременительным испанским пожеланиям; значительная часть населения имела испанское происхождение, и испанский язык понимали почти везде. Любая другая держава поэтому сталкивалась с недовольством, и всякие попытки реформ с ее стороны саботировались на каждом шагу. Австрийцы, впрочем, не отступались. Они составили планы по реформированию налоговой системы – но те оказалось невозможно применить на практике. Еще они хотели восстановить значение и репутацию Мессины и сделать город снова свободным портом, однако иностранные торговцы (подстрекаемые своими коллегами из Палермо) не спешили в Мессину, предпочитая получать прибыль в других местах. Император предпринял попытку возродить добычу серебра и квасцов, но сицилийцы отказывались работать в копях; а когда квалифицированных горняков стали было завозить из Саксонии и Венгрии, местное крестьянство сделало жизнь этих чужеземцев столь невыносимой, что вскоре они вернулись домой. Еще австрийцы пытались внедрить или возродить некоторые другие отрасли промышленности, но неизменно терпели неудачу. Год за годом взаимное разочарование усиливалось; когда четырнадцать лет спустя Сицилия вернулась в руки Испании, логично предположить, что император, подобно Виктору Амадею ранее, испытал изрядное облегчение.

Королева Елизавета нисколько не заботилась о соблюдении условий Лондонского договора. В ее глазах Сицилия по праву принадлежала Испании, и она была полна решимости осуществить это на практике как можно скорее. Задача оказалась легче, чем виделась изначально. В 1731 году дядя королевы Антонио Фарнезе внезапно скончался, и потому одна из ее заветных целей реализовалась в следующем году, когда шестнадцатилетний сын Елизаветы дон Карлос – с такой матерью он, несмотря на имя, был гораздо больше итальянцем, чем испанцем, – покинул родину (куда ему было суждено возвратиться лишь почти тридцать лет спустя) и отплыл со свитой в двести пятьдесят человек в Италию, где его официально признали герцогом Пармы и Пьяченцы и великим князем Тосканы. Следует отметить, что этот молодой человек отнюдь не блистал талантами, хотя строгое иезуитское образование научило его четырем языкам помимо родного и преподало представление об истории; его нельзя было назвать интеллектуалом, охоту и стрельбу он предпочитал любым другим занятиям. Низкорослый и сутулый, с огромным носом, он напоминал, по выражению современника‑острослова, весьма почтенного барана. При этом дон Карлос был умен и добродушен и обладал определенным шармом, которому предстояло сослужить ему хорошую службу в последующие годы.

Парма, Пьяченца и Тоскана – это было, конечно, очень и очень неплохо, однако Елизавета Фарнезе смотрела на мир гораздо шире. В ноябре 1733 года она подписала договор с Людовиком XV; в следующем месяце французская армия численностью в 40 000 человек перешла Альпы и заняла Ломбардию, а испанское войско численностью 30 000 человек высадилось в Ливорно. Против такой силы императорский наместник, имевший в своем распоряжении около 7000 человек, устоять не мог; он оставил гарнизоны в трех неаполитанских замках – Ово, Нуово и Сан‑Эльмо, – а сам бежал в Апулию в сопровождении приближенных. Замки должным образом осаждали, но проявляли исключительную сдержанность. Как свидетельствовал очевидец, осажденные блюли город не менее тщательно, чем осаждающие, носовыми платками подавали сигнал всякий раз, когда собирались стрелять, и предупреждали громкими криками, дабы горожане могли спрятаться; лишь когда мирные жители скрывались, они принимались вести огонь. Перед тем как уничтожить маленький дом, они позволили вынести из него всю мебель. Сопротивление и вправду было почти символическим. Дона Карлоса всюду встречали как освободителя, и он торжественно въехал в Неаполь 10 мая 1734 года, под пение труб и гомон ликующей толпы.

Теперь настала очередь Сицилии. Имперские гарнизоны в Мессине, Сиракузах и Трапани оказали довольно серьезное сопротивление, особенно в сравнении с их товарищами на материке, и продержались почти шесть месяцев, пока не иссякли запасы пищи и воды; но сами сицилийцы приветствовали новоявленных захватчиков ничуть не менее радушно, чем жители Неаполя. 3 июля 1735 года, когда Трапани еще не сдался, Карл (как мы должны отныне его называть) был коронован – вопреки яростным протестам Мессины – в соборе Палермо и стал девятнадцатым монархом в ряду тех, кто удостаивался этой чести с момента основания королевства Рожером Норманнским. Торжества продолжались полных четыре дня, после чего Карл отплыл обратно в Неаполь.

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=7391525

«История Сицилии / Джон Норвич ; [пер. с англ. В. Желнинова].»: АСТ; Москва; 2018

ISBN 978‑5‑17‑099444‑1, 978‑5‑17‑099443‑4

Оставить комментарий

Популярные посты:

pius

Национальный интернет клуб Вулкан: погружение в мир азарта с комфортом

nikolian

У побережья Йемена поражено грузовое судно «ВЕРБЕНА», принадлежащее Украине

saidpvo

Четыре "Иволги"

oleg_24

Не играйте с нечистью!

w_postoronnim

Лето в городе

alexandr_rogers

Дебаты в доме престарелых

trombicula

Классиков вынесли

el_tolstyh

Логистику Россия выигрывает шаг за шагом

griphon

Линия 30-летия Независимости Узбекистана. Как выглядят новые станции метро в

• Ранее
• Архив