That's love, bitch

inesacipa — 15.09.2019

Показали мне статью в почившем журнале "Октябрь", где критикесса Пустовая, большой спец по заказным восхвалениям, любезничает с Анкудиновым, специалистом и экспертом всего навсегда вообще. Статья давнишняя, начала 2000-х. Тем смешнее сейчас, в конце десятилетия, смотреть на то, какими последствиями для литературы оборачиваются нарисовавшиеся в начале века альянсы "несуществующего с отжившим" - критического мышления Пустовых и продвижения республиканского литературного самотека. Ну и сопутствующая им стратегия.

Итак, послушаем пустовое бабье лепетанье, трели соловья: "Анкудинов борется с признанными писателями, утверждая, что они «делают литературное творчество невозможным для “простых людей”»... Доверие Анкудинова к «массовому» вкусу – это доверие к человеку, живущему интересами жизни: меняющейся, каждодневной, внезапной, в отличие от застывшей, свершенной, огороженной культуры".

Как это прекрасно, не правда ли? Что именно прекрасно? Да вот эта самая вера в некую "свершенную и огороженную культуру", в некий академизм, предполагающий наличие навыков и знаний. Иначе на какого, простите, Стендаля с его синдромом "головокружения от искусства" кивать, если и с одной стороны (со стороны неких "простых людей"), и с другой (со стороны признанных писателей) несётся одинаково мутная сетевая лавина?

Андрей Витальевич Василевский (главред "Нового мира", не хухры-мухры) из сочувственных побуждений перепечатал на ФСБуке (мне нравится эта аббревиатура, предложенная френдом) стихи Марии Степановой. Каковую Степанову Е. Иваницкая метко назвала "автор-начальник" - из тех, кого не награждать и не хвалить вредно для благополучия слишком честных критиков. Видимо, этих-то виршей, свершенных и огороженных, боится Анкудинов десятилетней давности.

"То со страстью дождь, то птица: "Пити!"
Льнут к ночной рубашке безграничной,
Не давая мне одной побыти
Как желток во скорлупе яичной.

Зря я, что ль, вставала, не будя,
Ощупью отыскивала пиво
И белье сушимое брезгливо
Раздвигала, проходя?"

О сколько нам вопросов трудных готовят Манины стихи! Поэзия, чего в упор не желает понять графоман, точнее прозы. И всякий троп в ней, извините за каламбур, это тропа к смыслу и образу, а не к желанию побиться об стену от ощущения тотального идиотизма, безграничного, словно Манина рубашенция.

Кстати, а отчего рубашка-то безгранична? И в каком смысле - неужто сорочка размером с парашют? Сразу представляется, как обрюзгшая и располневшая алкоголичка по ночам лунатит за пивом, не будя сожителя, а то пива бабе не достанется. И всё это романтичное действо свершается в квартире, завешенной майками-алкоголичками да труселями, к которым прикасаться можно только брезгливо. Таков побочный эффект от плохо сделанного образа - вместо высокодуховного получается малохудожественное.

Я решила обойтись без чудовищной, но "дико модной" графоманской находки - верлибромании, разбивающей безрадостный кал психопотока на двустишия и запечатывающего сии выделения в баночку с этикеткой "Говно художника". Как выразилась в своем произведении Евгения Вежлян: "Мы наследим. За нами подотрут". Дай-то Бог...

И, раз уж к слову пришлось, стихи Вежлян степановским в пандан - "Память":

"Мое твое такое вот другое.
Все эти все — они как будто всё.
Но я-то здесь.
И знаю — хорошо, что не одна, не двое и не трое,
А множество, бесчисленное мы,
В котором нет меня, но я — зарыта,
Как бы в песке. И мы — обречены:
Сознание достаточной длины
Чужой подкладкой памяти прошито.
Конвой мои просматривает сны:
Одна бомбежка, голод, две войны.
Сорочка мыло грязное корыто.
Сырая бздюка плюс чужая речь.
Написано забыть нельзя сберечь".

Сырая бздюка - это не только про роман лауреатки М. Степановой ("дать премию нельзя пресечь"). Это фактически про всю современную литературу: сказать нечего, а фидбэка хочется. И как быть? Нести полную бздюку. Осторожно, стараясь не расплескать.

Очевидно, бздюки-то и боится Анкудинов. А зря - такая же дрянь, как и графоманский продукт "простого человека", что бы под этим ни понималось.

Так что ж там любимец Пустовой, защитник этнических литературных популяций? А любимец "выступает на стороне «дурака», который в своих наивных ожиданиях от литературы («красоты, понятности и грамотности») косноязычно вторит «гласу Аполлона»... Анкудинов обихаживает и растит этого Аполлона в читателе, то предлагая ему народно-песенный вариант Ахмадуллиной, то простодушно заверяя, что «стихи должны быть “для радости”», то предлагая объявить вне закона «омерзительное слово “быдло”»".

Неудивительно, что Анкудинов все вышеперечисленные идеи продвигает и защищает - надо же найти тех, на чьем фоне его земляки и подопечные, руссконеговорящие поэты Средней Азии, будут выглядеть прилично и даже походить на литераторов. Их миры, "таинственные и жирные" (c), коими Анкудинов гордится, как и прочие "вливания восточной крови" в отечественную литературу, сильно бедняжку подкосили - Хайямов среди вливающихся нет и не предвидится. А кто есть?

lemon-sole продемонстрировал несколько таких "этнических образцов": "Из Арифа нашего Турана (орфография авторская):

Ласкает нежно ветер облака,
А тёплый дождь Природу будит,
По земле пошла вода из родника,
Тает снег, раскрывая у почвы груди.

Когда гремит весенняя гроза,
На моих губах дрожит седая слеза…"

Бездна поэтики, столь любимой критиками, протестующими против анализа ошибок в "культурпродукте". Почвенные груди орошает седая слеза, текущая с губ. Какой-то нездоровый эвфемизм слюны. У восточных поэтов (и поэтесс) присутствует какая-то нездоровая фиксация на грудастых фитоценозах. Вот, например, некая Лейла Бегим пишет:

"Весна беременна вновь летом, набухли веточек соски,
Обласканы деревья ветром. Под сердцем теплятся стихи".

"Соски-стихи" поистине волшебная рифма. Замечу, восточные стихотворцы на русском пишут так, словно вообще не понимают, что такое рифма и как звучат эти проклятые рюски слова, э! По смыслу же их творчество примитивно-натуралистично и уныло-физиологично.

Восточные поэты и поэтессы стараются, припоминают, как это делали всякие там Ахматовы:

"Я в коротеньком платье чёрном,
Без чулок, каблучки - точёны.
Говорю, смеюсь отвлечённо,
Прячу чувства свои под чёлкой.

Пылко ночь соблазняет шлюхой,
Подминая и день под себя".

Так и хочется спросить: а узкую юбку, чтоб казаться ещё стройней, надеть не забыла, дэвшкя? Хотя стоит спросить другое. Чем, скажите, восточные Лейлы отличаются от наших Мань? И какая литературе польза от их гомогенных лунатических походов за пивом, фито-сосков и недоваренных бздюку?

Зато мужчины - тот же Ариф Туран - полезны тем, что каждый из них патриотичен, будто первобытный воин в бассейне Амазонки. Патриотичные стихи республиканского поэта с радостью печатали советские малотиражки - да и сейчас печатают вот это всё.

"Средь бурь эпох, славных племён,
Азербайджан наследник великих имён.
Они были грозны для всяких врагов,
Родина растила достойных сынов.

Культурой и искусством ты мир восхищаешь,
Своей красотой ты муз вдохновляешь.
Ты вечен в мире - не канешь в Лету,
Люблю тебя душой поэта".

Поэт определенно знает, делать жизнь с кого:

"Пылал в нём факел Прометея,
Рыцарь чести до мозга костей".

"Под сенью реющих знамён
В горах сражается Ыйбён.
Враги хотят его поймать,
А дома ждёт Ыйбёна мать", - писали на лекциях по истории Востока скучающие студенты. И никому в голову не пришло послать свое творчество в газету (литературных сайтов тогда не было - эх, сколько шедевров кануло в Лету!).

Нынче от Багрового Ока вирта ничто не ускользнет! Напишет поэт в угаре патриотизма - и тут же выложит:

"Перед западом млел шелудивым псом,
Клоуном пыжился перед Штатами,
Был готов за грош продать Союзный дом,
Дружил с армянскими нацистами проклятыми…
А в кремле горбатая сука – бездушная пень,
Кропила кровью свой календарь…"

Нет, "бездушная пень" не опечатка. Так в цитате. Подозреваю, что поэт до того распалился на армян, что пень у него поменял пол. Или это был пень-транссексуал...

Анкудиновым любы графоманы, распаленные до потери облика человеческого и образа литературного, признается Пустовая: "Анкудинову ближе Россия огня – поэзия «для радости», свет памяти о майкопских знакомых, сильные, обжигающие эмоции – «в ярости», «разозлился», «взбесился». Ярясь и разгораясь, он дотапливает льдину высокой культуры, готовясь обрушиться вместе с ней в воды неизвестности". Ну почему же неизвестности, милочка? - хочется спросить панегиристку. Все распрекрасно прогнозируется и прогнозировалось задолго до того, как ваши протеже стали протекать в "боллитру" своими токсичными отходами.

Переводя с пустового на человеческий, К. Анкудинов - рыцарь Прекрасной Дамы Графомании. Спаситель ея от претендующего на графоманский лен и феод мейнстрима. Графоманию с ее намерением сделать Эрасту Апломбову красиво (соответственно страшненьким идеалам и понятиям эстетизма) должно защитить от умеющих писать. Даже если конкуренты ни черта не умеют и лишь называются писателями.

Те же Оглы и Заде, переходя от косплея костномозгового рыцарства, становятся романтичны. Да так, что душат слезы. От смеха.

"Живой Природе рада и букашка,
Рад и я, что жизнь во мне ещё цветёт".

"И ветры целуются с моим именем".

"Закат солнца, как наказание,
За невидимой стеною умирает".

"В слезах бесшумно плещутся кучно..."

При виде сих поэтических наворотов хочется встать и выйти вон. Бесшумно и кучно.

Ну да, скажут мне, опять нашла одиночного графомана (ну, парочку) и цитирует. Анкудинов из другого региона и другие этносы продвигает, ваще. Да не одиночные они, а типичные. Как маньстерановы и женьвежляны. Несть им числа, а разница между ними... Столь же велика, сколь велика разница между амебой из Средней Азии и амебой с Кавказа.

Посты мои не проводят сравнительного анализа по материалам репрезентативной статистической выборки - да и возможно ли это в литературе, подумайте сами. Однако верно заметила моя сетевая подруга: "...с двух концов доедают: с одного Пустовая восхваляет жеваную резину в почве, с другой Кирюха, накирявшись, кидается овчаром на тень высокой культуры, потому что "высшие способности надмевают! не надо высших способностей!" (Ф.М. Достоевский "Бесы")"...

Остаётся лишь добавить, сумничав, из другого классика: "- Сие да послужит орлам уроком!
Но что означало в данном случае слово «урок»: то ли, что просвещение для орлов вредно, или то, что орлы для просвещения вредны, или, наконец, и то и другое вместе - об этом он умолчал".

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив