Танюшка

asha_sashin — 20.04.2010 (Окончание)
Эпилог
Все произошло так внезапно… Где-то в половине десятого вечера мне позвонила Н.: «Отец Игорь, мама умерла». Оказывается, она позвонила маме, а трубку взяла врач… Маму поместили в морг центральной больницы. Когда я начал названивать Танюшке на мобильник, никто уже не отвечал. Я помчался в центр города. В здании морга, ни на дверные, ни на телефонные звонки никто не отзывался. Пометавшись изрядное время вокруг морга, надоев дежурным в больнице, я созвонился с юристом. Надо было выяснить, что произошло и соображать, что делать дальше. Где-то около полуночи я сидел у юриста дома, а она названивала по инстанциям. Ей, как адвокату семьи покойной, полицейский рассказал, что произошло и, что они уже договорились с Н., куда и к кому она должна утром подойти, чтобы получить мамины вещи. Мы с юристом условились о времени встречи в полиции, после чего я уехал.
Детям Н. сказала, что мама в больнице, потому что упала и поранила ногу. Мы с ней решили, что скажем правду на следующий день, когда всё досконально выясним.
Я не мог, не хотел верить. Наутро мы втроем были в полиции, офицер отдал Н. вещи и мамину сумку с содержимым. В морге сказали прийти после обеда, потому что будут делать вскрытие, чтобы убедиться, что нет никакого криминала. А я все надеялся… ведь бывали, редко, но бывали случаи, когда врачи ошибались, или когда Господь возвращал человека к жизни из отнюдь не клинической смерти. Ну почему это не может быть как раз тот самый случай?..
А потом было опознание. Я сопровождал Н. Тело Танюшки выкатили из холодильника и пригласили нас. Она лежала на каталке, завернутая в какой-то синтетический мешок. Волосы были влажные то ли после обработки, то ли из-за оттаивания. Бровь была рассечена (видимо, потеря сознания была внезапной). Лицо было мирным и, я бы сказал, собранным, торжественным. Я благословил ее и поцеловал в лоб. Мы с Н. еще чуток постояли и ушли оформлять документы. «Ее здесь нет», – сказала Н., имея в виду, что это было только ее тело.
Н. держалась достойно. Я постоянно раскисал. Приступы накатывали внезапно и отпускали далеко не сразу. Мы вместе путешествовали из инстанции в инстанцию, я все время старался дать почувствовать Н. свое уважение к ее мнению, предлагая разные варианты организации предстоящих событий и предоставляя ей решающее слово.
Встретились и с Марью К., выяснили, какие перспективы у Н. для опекунства. От нее отправились по этому же вопросу в местный соцотдел. Потом было получение свидетельства о смерти в ЗАГСе и, наконец, мы с Н. добрались до бывшего Александро-Невского кладбища, нынче Внутриградского (Sisselinna). Выяснили, что если у человека кто-то похоронен здесь, то могут выделить участок на месте заброшенной могилы. Поскольку прах первого мужа Татьяны был захоронен на этом кладбище, то и для нее можно было получить место.
Поскольку наступил уже конец рабочего дня, служительница кладбищенского бюро не стала ничего оформлять, поставив нас в известность о существовании, также, новых участков на двух других кладбищах.
Вечером мы с Н. встретились с К. по его предложению. Разговор шел спокойно. Я рассказал ему, как все произошло, что у Н. есть приоритет по опекунству, есть разные варианты, когда и на чем привезти Татьяну в храм, что наиболее вероятный день отпевания – четверг, так как я не смог никому передать другое отпевание, еще до Пасхи назначенное на среду Светлой седмицы. Планируется утреня, литургия, а потом отпевание.
К. еще раз уточнил, где это произошло, после чего сообщил мне новость.
– Теперь по поводу отпевания и похорон… Есть такое предложение, и владыка это поддерживает, отпевать ее в соборе.
– Нет.
– Конечно же, последнее слово за Н., как родственники хотят.
– Знаете, я вспоминаю по этому поводу очень хорошие слова евангельские: горе вам фарисеи, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши. А тут даже и не отцы…
– Не понял.
– В том, что Татьяна отправилась на тот свет достаточно рано, в этом – общий вклад… Но, не будем сейчас разбирать… и владыкин в том числе.
– Я думаю, что не влияет…
– Нет, я просто к тому, что если он хочет вот таким вот образом что-то замазать, то ему это не удастся. Она – наша прихожанка и она бы, я уверен, она хотела бы, чтобы ее отпевали не в соборе, а в родном храме.
– Ну, я как бы передаю, а…
– Это ее храм. Она этот храм любила…
Он предложил свою помощь. Я попросил не обижаться и сказал, что положенные отчисления на детей – само собой, но помощи не надо, Татьяна бы ее не захотела от них принимать. Поскольку они раскрутили эту тему с квартирой, то на этом фоне какие-либо подарки…
Затронули вопрос о возможности захоронения на Александро-Невском кладбище. К. дал понять, что он попытается, но в связи с этим может возникнуть напряжение.
Коснулись и вопроса о наследовании квартиры. Позиция К. была неизменна: квартира оформляется. Процесс приостановлен, но квартира будет принадлежать тем, кому она должна принадлежать. Но можно обсуждать вопрос дележа. Тогда я предложил компромиссный вариант: мы отказываемся от выплаты суммы алиментов на определенный срок, эквивалентный сумме стоимости квартиры, а она передается детям. К. согласился, что это вполне можно было бы обсудить.
Когда мы коснулись беды, произошедшей с Н., он как-то очень знакомо начал мычать и закатывать глаза:
– Я… я не знаю обстоятельств…
– Каких? Вы, что, не верите, что это было?..
– Давайте не будем меня убеждать.
И тут же, как если бы его слова не подразумевали, что Н. с покойной мамой – клеветницы, обратился с просьбой к ней, иметь доступ к своим племянникам. На что Н. четко ответила, что ни к чему это. Вот с ней они могут общаться, а с детьми ни к чему. До этого не общались и сейчас ни к чему.
Поскольку К. пытался навязать игру, я прямо сказал ему, что они, их семья, они угробили Татьяну: тут и заслуги о.Д, тут и В. постарался и особенно то, что их семья последние годы держала ее в напряжении – все это привело к ее преждевременной кончине. Материальная помощь материальной помощью, но ничего не должно быть такого, что позволяло бы делать вид, что ничего не произошло и, что они – это они, а то, что с Татьяной произошло, тут они ни при чем. Пока они не изменили линии поведения, пока дети висят на грани выселения, говорить о каком-то родственном общении…
Прощаясь, и выразив надежду, что эта наша не последняя встреча, я сказал:
– Простите… не в обиду, но я думаю, что на похоронах Татьяны не должны быть те люди… усилиями которых она отправилась на тот свет; пусть даже в Пасху, пусть даже в объятия Отча.
– Ну-у-м-м… Сейчас не отвечу…
– Я мнение высказал, понимаете… Тем более, что это может вызвать недовольство среди собравшихся.
После этого разговора мы с Н. решили, что выясним, какие варианты есть еще и не будем настаивать, чтобы маму хоронить на Александро-Невском. Даже точно не будем, если в семье (как мы поняли, в первую очередь со стороны ее свекра) есть «напряжение». «Оно нам надо, чтобы дед ходил и плевал на ее могилку?» – пожал я плечами. Н. согласилась. Когда наутро наш церковный староста выяснил, что на Пярнамяэ есть удобный участок, да еще когда мы с приходской казначейшей туда съездили, то всякие сомнения отпали. Я позвонил Н., она согласилась. Потом – в похоронное бюро, затем на кладбище.
Позвонил К. Он вновь настойчиво сообщил о желании семьи и желании Владыки, чтобы Татьяну отпевали в соборе.
– Во-первых, – изо всех сил стараясь говорить мирно, объяснил я, – уже по-любому поздно что-то менять, потому что уже все договорено со всеми организациями, когда и куда ее привезут, где захоронят, а во-вторых, я принципиально против того, чтобы над Татьяной разыгрывали фарс. Жить ей не давали и помереть спокойно не дают, все пытаются ее к чему-то принудить. При жизни архиерей не давал ей спокойно у меня окормляться на приходе, так и по смерти не пускает проститься. Да еще какое-то шоу пытаются тут разыграть: те, кто ее гнобил все эти годы, кто ей мотал нервы, распространял о ней всякую гадость, держал в постоянной тревоге за детей, в том числе из-за опасности лишиться крова, что в итоге привело к этому острому приступу (любой, кто мало-мальски в теме, скажет, что астма – это в первую очередь нервы) – эти люди, пользуясь тем, что она не может сопротивляться, будут ей иудины поцелуи раздавать?!.. Вот, мол, она такая, столько горя нашей семье причинила, но мы на нее зла не держим, христиане как-никак, прощаем… Я не могу на это пойти. Ее отпевание состоится, Бог даст, в нашем храме в четверг после литургии. Никого из вашей семьи там не должно быть.
– А кого вы имеете в виду?
– Хорошо. Конкретно, по восходящей: К., В. – само собой, у него вообще запрет на приближение, В-ы, М., и, конечно, В.И. Жена ваша может прийти, она не виновата, что оказалась с вами в одной упряжке.
– Ну мне же на отпевание никто не может помешать прийти…
– Могу. Я Вам уже объяснил, почему. Кроме того, если Вы появитесь, я не гарантирую, что кому-то из присутствующих не захочется дать вам в лоб. И я, честно скажу, препятствовать не буду!
Спустя пару минут я перезвонил ему:
– Поймите меня правильно: если бы Вы изменили свои планы на квартиру, решили бы ее оставить детям и пришли бы просить у Татьяны прощения, да я бы вам слова не сказал, только рад был бы, но поскольку ничего такого нет, все, что вы намереваетесь устроить – лицемерие, и я этого не могу позволить. Татьяна всей душой ненавидела лицемерие и позволять это устраивать на ее отпевании – кощунственно.
Вечером мне люди нанесли много новостей: оказывается, Владыка категорически заявил, что Татьяну отпевать только в соборе и, чтобы «никакого о. Игоря там близко бы не было». Среди людей обо мне распространяется худая молва: кто-то источает яд, кто-то ведется на него, при этом на приходе, где К. с семьей окормляется, люди обрабатываются в поддержку семьи педофила и усиленно проговаривается мысль: «Мы ничего не знаем, ничего не было». «Неужели отец Игорь такой плохой?» – спросила одна из тамошних прихожанок женщину, которая стала усиленно заботиться о Татьяниных детях. «Вот тебе его телефон, позвони ему и обо всем расспроси. Он тебе все подробно объяснит», – ответила та. Никто, однако, не позвонил.
В то же время, я знал, что многие певчие из этого прихода и из собора хотят прийти и петь на литургии и отпевании, а затем на погребении.
Вечером мы собрались с детьми и я им рассказал, что случилось с мамой. Старался изложить все «в пасхальном ключе». Кто как воспринял. С. знала, но все надеялась, что это ошибка. Перенесла молча. Д. тихонько заплакала и не успокаивалась долго. Младшие мальчики то грустили, то отвлекались, но снова вспоминали и могли всплакнуть, то снова о чем-то вспоминали о своем и смеялись…
На следующий день приехала сестра Татьяны (полнейшая ей противоположность!), которая не только заявила, что всех берет под опеку, но всячески стала демонстрировать свое пренебрежительное отношение к мнениям и воле покойной. Мы с Н., приехав, поговорили с ней и попросили, а потом потребовали, чтобы она, поскольку неуважительно относится к желаниям покойной и представляет другую сторону (ибо Н. собирается подавать на опекунство над своими младшими братьями и сестрами), переселилась в гостиницу. Та заявила, было, что никуда не уйдет, но Н. взяла в руки мобильник, а я предупредил, что сейчас будет звонок в полицию, и юридически подкованная сестра эвакуировалась, не дожидаясь добрых молодцов.
В Светлый четверг в нашем храме была такая служба, какой не было, вероятно, за всю его историю. Танюшка лежала в том самом своем пасхальном платке. Конечно, так элегантно, как она это умела, в похоронном бюро не могли его уложить, ну и ладно. Пасхальное пение было таким, что впоследствии наша и.о. регента, отметив высокое качество пения и общего настроя, сказала, что Татьяна всегда хотела, чтобы в нашем храме было достойное пение, и добилась-таки этого. «Да, – говорю, – и, чтобы добиться этого, ей пришлось, буквально, костьми лечь».
Народу пришло много. Молитва была на одном дыхании: пасхальная утреня, литургия, отпевание пасхальным чином, прощание во время пасхальных стихир и – в дорогу к «последнему пристанищу».
Там, однако, произошло нечто неприятное.
Подъехав на кладбище, я увидел о.О. и некоторых его чад. Мы с батюшкой похристосовались, после чего – по машинам и к могилке. Когда я вышел, мне сказали: «К. и М. здесь». Я попросил нашего церковного старосту подойти к ним и попросить не приближаться к месту захоронения. Он подошел, сказал им, что их присутствие нежелательно. М., видимо, была не в курсе моей просьбы, она не поняла, о чем речь и вопросительно посмотрела на К., но тот отмахнулся и, когда лития уже приближалась к завершению, они оказались в первых рядах. Увидев их, я прервал службу и потребовал, чтобы люди, которые своими действиями способствовали преждевременной кончине Татьяны, удалились. М., когда я начал говорить, глядя на них, подумала, видимо, что я собираюсь их представить как добрых родственников и с улыбкой (она совсем была непохожа на ту, что беседовала с нами тогда на квартире у К.) сделала движение вперед, что меня возмутило еще больше. Пришлось громче и с пояснениями повторить требование удалиться, вкратце упомянув и о травле Татьяны, и о планах лишения ее детей квартиры, и о недопустимости кощунственно лицемерить, пользуясь тем, что покойная не может их обличить. Они не шевелились. Батюшка О. попытался вступиться за них по уже известному шаблону «мы ничего не знаем», и мне пришлось напомнить ему, что он знает все (и мы с Татьяной приходили, рассказывали ему все, и после я ему рассказывал о планах родни педофила по продаже квартиры для возмещения убытков). Я понимал, что подставляю себя, что в своей ярости я выгляжу крайне проигрышно в глазах собравшихся, которые желают видеть батюшек благостными и бесстрастными, но далеко не всегда в состоянии отличить добродетель от подделки.
И. (жена К.) возмущенно кричала, что это все неправда, что я ничего не знаю… Глядя в ее, горящие негодованием глаза, я даже на пару секунд засомневался: может, я и в самом деле, что-то путаю, чего-то не знаю?.. Потом, как очнулся: совсем с ума сошел? Что, забыл, как все происходило поэтапно? Про то, как они обещали, а потом скорректировали обещание, потом решили вовсе продать, как Леру подсылали и она уговаривала Татьяну собираться в Челябинск? Могу себе представить, как подпадают ее обаянию те, кто хоть чуточку хуже знают ситуацию.
Сладкая парочка все стояла, как бы не понимая политкорректной речи.
– Пошли вон! – громко и разделяя слова потребовал я.
Батюшка опять попытался меня успокоить, стал даже оправдывать меня в глазах собравшихся, объясняя им, что я потерял дорогого мне человека и очень тяжело это переживаю. Конечно, отчасти он был прав, я и в самом деле был выбит из колеи этим событием, нервы были никуда, но повысил я голос не поэтому. Я вполне мог бы многое стерпеть, промолчать, не подать виду, но не считал нужным. Что это подстава было ясно, что это успешная провокация по моей дискредитации – тоже понятно, что я ведусь на все это – да, но самое главное, что я понимал: им нельзя позволить творить нравственное насилие над Татьяной – столь искренней и отвращающейся от всякого лицемерия, разыгрывая свой лукавый фарс! Не допустить!.. Иначе я – подлец.
– Пошли вон! – рявкнул я.
Они удалились. Дальше все пошло своим чередом, но с дополнительным осадком.
Подруги Татьяны старались окружить детей заботой, я пытался как-то координировать их усилия.
Люди приносили для детей кто деньги, кто продукты. Последнее я сразу почти отмел: емкостей не хватает, они не успевают съедать, пища пропадает. Лучше деньгами. После отпевания (деньги стали приносить уже с понедельника) я открыл счет в банке на свое имя, чтобы помещать денежные поступления туда. Вскоре стало ясно, что вероятность собрать на квартиру не так уж и мала.
Вскоре мы с Н. принесли в соцотдел необходимые документы и узнали, что и К. объявил о своем намерении быть опекуном Татьяниных детей, и сестра ее единоутробная подала заявление. А это уже судебное дело.
Из семейного прихода К. доходили слухи о всеобщем «одобрямсе» их самоотверженного решения, продолжающего линию той самой справедливо заклейменной нашим архиереем «сделки» (только ответственность за это возлагал почему-то на Танюшку): «дети должны остаться в семье». Но что самое неприятное, осудив «сделку», совершенную в 1995 г., и принесшую столь горький плод, он, если полученная мной информация верна, задействовал свой административный ресурс и благословил о.О., чтобы его приходской юрист взял бы на себя защиту стороны К., ибо «дети должны остаться в семье», в семье, которая извела их мать, в семье, которая не станет препятствовать их отцу опять общаться с ними… Так оно ведь и понятно: ведь «ничего же не было, правда?»
Татьяна жизнь свою отдала, защищая детей от этой семьи. Неужели зря?..

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив