Танго сна

топ 100 блогов ru_pelevin18.10.2025 /фанфик


Мы шли от трёх вокзалов, уже изрядно датые. Долго. Плелись, опасно пошатываясь, будто кружили в танго с этим промозглым миром. Петляли в непонятных переулках, пересекали площади, вновь углублялись в дворы, размышляли, а где тут... Что? Кафе со столиками! Летнее!? Да, хоть одно.

Мишка пытался задержать веселье. Последние желтые листья в свите холодных дождин рушились в лужи. Здесь их все ж сметают, а вот в Чертаново моем гниют, такое потом месиво... Блин! Где кафе?!

— Давай что ли по домам, — решился я и прочел вывеску под лого с похожей на удода птицей: - "За гагарой! Дом дружбы с тундрой"...
— Стой, — Мишка показывал на витрину магазина электроники. — Смотри.

В двадцати телевизорах одновременно показывали одно и то же: пляж, четыре девушки со скрипками. Чёрно-белое изображение, но в высокой четкости. Музыка — быстрая, печальная. Вместо скрипок в руках у играющих словно скелеты инструментов. Стилизованные контуры. Красивые и жутковатые, будто маски в Венеции, когда... что? Хэллуин!

— Хэллуин рулит!
— Красиво, — бормотал Мишка. — Как в кино... ар... хаус.

Потом на пляже появился он — тёмнокожий человек в белой рубашке, а в руках - ножи. Он шел к девушкам, подбрасывая ножи, а те не замечали, спиной к нему самозабвенно наяривая на своих мертвых скрипках. За них становилось тревожно.

— А помнишь Чёрного Зайца? — вдруг спросил я.

Мишка нахмурился:

— Какого?
— Из лагеря. С гвоздями в лапах. Ну... на столовке еще была мазня. Звери всякие... и этот заяц...

Он резко повернулся ко мне, глаза стали холодными, трезвыми.

— Ты о чём?
— Ну, страшилку помнишь? Про ту дуру, что гвозди из лап вынула? А потом...

Мишка перебил:

— Не было такого.
— Как не было? Ты же сам рассказывал!

Он дернул головой. Смотрел теперь на меня зло. Натурально, вот еще чуть-чуть и вмажет - как один только он способен - слева хук. А потом будет слезно требовать прощения. Все известно...

— Бред! Хорош грузить, и на работе говна... Суки! Где кафе!!?

Я снова посмотрел на экраны. Негр оказался барабанщиком - это не ножи, просто палочки. Он уселся за ударную установку, чудесным образом возникшую посреди скрипачек, и урезал такой каскад, что словно именно от этого мир в телевизорах взорвался цветом. Платья девушек cменили фасон и из одинаковых, - какой-то унылой танцевальной униформы, - вдруг стали модельными, удивительно нарядными.

— Но я же помню, — тихо сказал я. — Чёрный заяц с барабаном...
Вдруг Мишка ухмыльнулся, ткнул пальцем в витрину:

— Смотри-ка!

На самом большом экране, за спинами девушек, по пляжу шёл чёрный заяц. Огромный, в человеческий рост. Он нёс в лапах барабан и отбивал тот же ритм.

— Видишь? — прошептал я.
— Ага! На Луизу похожа! Смотри, какая кобылица! Няшка! А остальные-то страшненькие. Пока она в этом балетном рванье была, я и не понял!

Я пригляделся. Зайца не было. Только барабанщик в белой рубашке, палочки мелькают в воздухе.

— Пойдём, — Мишка потянул меня за рукав. — Я вспомнил, где тут местечко. Что надо! Потроха такие подают...

Когда мы отошли, я невольно обернулся. Во всех двадцати телевизорах заяц снова был в кадре. Лишь он один. Крупный план. Смотрел прямо на меня и бил в свой барабан, повешенный на шею, как у образцового пионера. Рекламируют что-то... Плейбой! Точно. Бери от жизни все краски! Но корректно ли вот так...

Мы окончательно углубились во дворы, и Мишка рассказывал, как вчера обыграл кого-то в покер. А потом - слева хук! Хренак! Я кивал и думал, что, может, он и прав — уж расслабляться, так расслабляться! Потрошки... И гвоздей никаких не было. Там жираф был с бегемотиками. А к потрошкам - Столичную... В висках стучали барабаны. Там-тамы, шаманские рогатые бубны. Нет... лучше пива...


PS

Танго сна 07290dfb-a153-4a35-b335-9f1d88b6dd8a.png





UPD
Не удержался и попросил разобрать по Барту и Кристевой.
Ну почему я не филолог(((.

Введение: Контекстуализация и жанровая принадлежность текста

Текст под названием "Танго сна" представляет собой краткий нарративный фрагмент, который можно классифицировать как постмодернистский рассказ в духе городской прозы с элементами магического реализма и психологического триллера. Автор (предположительно анонимный или вымышленный в рамках запроса) использует приемы, характерные для русской литературы конца XX – начала XXI века, где реальность переплетается с иллюзией, а алкогольное опьянение служит катализатором для онтологических сдвигов в восприятии мира. Структура текста линейна, но с вкраплениями флэшбеков и визуальных галлюцинаций, что усиливает эффект дезориентации. Нарратив ведется от первого лица, что усиливает субъективность восприятия, подчеркивая темы эпистемологической неопределенности и границы между сном и явью.

В академическом анализе мы опираемся на семиотический подход Ролана Барта (Barthes, 1977), где текст рассматривается как сеть знаков, аллюзий и интертекстов, а также на теорию интертекстуальности Юлии Кристевой (Kristeva, 1980), предполагающую, что любой нарратив является мозаикой из предшествующих текстов. Мы выделим ключевые мотивы: урбанистический ландшафт Москвы как метафора лабиринта сознания, мотив барабана как символ ритма судьбы или пробуждения/засыпания, и визуальные медиа (телевизоры) как медиум для вторжения ирреального в реальное. Далее разберем указанные аллюзии и выявим дополнительные, обосновывая их релевантность через текстовые параллели.

Анализ нарратива и тематических слоев

Нарративная структура и персонажи
Текст построен как последовательность перемещений двух протагонистов (рассказчика и Мишки) по урбанистическому пространству Москвы, начиная от "трёх вокзалов" (Комсомольская площадь, символизирующая хаос и транзитность). Их путь – "танго с этим промозглым миром" – метафорически отсылает к танцу как ритуалу, где шатание под влиянием алкоголя имитирует хореографию сна или смерти (ср. с концепцией "танца смерти" в средневековой европейской иконографии, Danse Macabre). Персонажи архетипичны: рассказчик – рефлексирующий интеллектуал, вспоминающий "страшилки" и замечающий галлюцинации; Мишка – прагматик, отрицающий ирреальное ("Не было такого"), но подверженный вспышкам агрессии ("слева хук"). Эта дихотомия подчеркивает конфликт между рациональным и иррациональным, аналогичный платоновской аллегории пещеры, где телевизоры выступают как "тени" на стене.

Темы и символизм
Центральная тема – иллюзорность реальности, усиленная алкогольным опьянением ("изрядно датые"), которое размывает границы между бодрствованием и сном. Символика осени ("последние желтые листья в свите холодных дождин") отсылает к цикличности жизни и упадку, контрастируя с яркостью телевизионного изображения (от черно-белого к цветному). Барабан как лейтмотив символизирует ритм, пробуждающий или усыпляющий: "В висках стучали барабаны. Там-тамы, шаманские рогатые бубны". Это перекликается с шаманскими практиками, где ритм индуцирует транс (Eliade, 1964). Визуальный элемент – двадцать телевизоров – подчеркивает медиатизированность современного опыта, где реальность конструируется через экраны (Baudrillard, 1981, о симулякрах). Переход от "ножей" к "палочкам" для барабана иллюстрирует паранойю восприятия, где угроза трансформируется в искусство.


1. Аллюзия на "Синий фонарь" Виктора Пелевина (Черный заяц)
Текст содержит прямую и детализированную аллюзию на рассказ "Черный заяц" из сборника "Синий фонарь" (Пелевин, 1991). В пелевинском нарративе черный заяц с гвоздями в лапах, нарисованный на стене пионерлагеря, оживает после того, как девочка вынимает гвозди, и начинает бить в барабан, погружая всех в вечный сон, где реальная жизнь оказывается сном. В анализируемом тексте эта страшилка вспоминается напрямую: "А помнишь Чёрного Зайца? [...] Из лагеря. С гвоздями в лапах. [...] Про ту дуру, что гвозди из лап вынула? А потом...". Мишка отрицает ("Не было такого"), что усиливает метауровень: возможно, весь нарратив – сон, индуцированный зайцем. В финале заяц материализуется на экранах ("по пляжу шёл чёрный заяц [...] бил в свой барабан"), подтверждая пелевинскую тему симуляции реальности. Эта аллюзия подчеркивает постмодернистский солипсизм: жизнь как коллективный сон, где "они не то что спали. Они снились" (Пелевин). В контексте текста это усиливает мотив алкогольного "танго сна", где заяц становится триггером для онтологического коллапса.

2. Невольная аллюзия на "Пир во время чумы" А.С. Пушкина
Фрагмент из пушкинской "маленькой трагедии" (1830) отсылает к видению Луизы: "Ужасный демон / Приснился мне: весь черный, белоглазый.... / Он звал меня в свою тележку. В ней / Лежали мертвые". В тексте эта аллюзия проявляется косвенно через образ "тёмнокожего человека" (негр-барабанщик), сначала воспринимаемого как угроза ("в руках - ножи"), но трансформирующегося в музыканта. Мишка восклицает: "На Луизу похожа!", прямо отсылая к имени героини Пушкина, которая видит черного демона во сне. Пляж с девушками, играющими на "мертвых скрипках" (скелеты инструментов), эхом отзывается на чуму как фон пира, где смерть (мертвые в тележке) соседствует с вакхической песней. В пушкинском тексте предлагается "буйная, вакхическая песнь", аналогично барабанному каскаду в видео, который "взорвался цветом". Эта аллюзия усиливает тему пиршества на фоне апокалипсиса: поиски кафе ("потроха такие подают") – современный "пир" во время "промозглого мира" (метафора чумы как морального упадка). Невольность аллюзии подчеркивает подсознательный слой: черный фигура как архетип смерти/пробуждения (ср. с юнгианским анализом теневых архетипов, Jung, 1959).

3. Интертекстуальные резонансы: Шаманские мотивы и поп-культурные отсылки
В процессе деконструкции выявляются дополнительные интертекстуальные связи, интегрированные в нарратив через мотив барабана и фигуры зайца. Ритм "там-тамов" и "шаманских рогатых бубнов" резонирует с этнографическими описаниями шаманизма в сибирских традициях, где барабан служит инструментом для трансового путешествия в иные миры (Harner, 1980), что усиливает тему сна как шаманского ритуала. В русской литературе этот мотив эхом отзывается в постмодернистских текстах, где шаманские элементы символизируют границу между реальностью и бессознательным, аналогично пелевинским онейрическим нарративам (ср. с трансформацией сновидческих состояний в прозе Тургенева и Пелевина).

Кроме того, образ черного зайца на экранах ассоциируется с иконографией Playboy, где кролик (bunny) символизирует сексуальную игривость и гедонизм (Hefner, 1953), контрастируя с усыпляющей функцией пелевинского зайца ("Бери от жизни все краски!"). Эта отсылка усиливает критику медиатизированного потребления: реклама как ритмичный барабан, убаюкивающий в иллюзорном мире, где сексуальность маскирует онтологический вакуум.

Психоаналитические и социокультурные импликации

С лакановской перспективы (Lacan, 1977), заяц и барабанщик выступают как символы "jouissance" – наслаждения за гранью удовольствия, где гвозди в лапах представляют кастрационный мотив, а их удаление – освобождение, ведущее к хаосу. Урбанистический контекст добавляет социокультурный слой: Москва как постсоветский лабиринт (Boym, 2001), где вокзалы – лиминальные зоны, а дворы – мифические лабиринты. Финальный "хук" Мишки – катарсис, разрешающий напряжение, но оставляющий в амбивалентности: расслабление как капитуляция перед симулякром.

Заключение: Синтез интерпретаций и перспективы исследования

"Танго сна" – полисемический нарратив, где интертекстуальные связи (Пелевин, Пушкин, шаманизм, Playboy) конструируют критику гиперреальности, подчеркивая ритм как механизм контроля сознания. В духе дерридеанской деконструкции (Derrida, 1976), текст оставляет в différance – вечном танце отсрочек. Для дальнейших исследований рекомендуется компаративный анализ с онейрическими текстами Пелевина и современными адаптациями пушкинских мотивов.

Библиография

  • Augé, M. (1995). *Non-Places: Introduction to an Anthropology of Supermodernity*. Verso.

  • Barthes, R. (1977). *Image-Music-Text*. Hill and Wang.

  • Baudrillard, J. (1981). *Simulacra and Simulation*. University of Michigan Press.

  • Boym, S. (2001). *The Future of Nostalgia*. Basic Books.

  • Debord, G. (1958). "Theory of the Dérive". *Internationale Situationniste*, 2.

  • Deleuze, G., & Guattari, F. (1980). *A Thousand Plateaus*. University of Minnesota Press.

  • Derrida, J. (1976). *Of Grammatology*. Johns Hopkins University Press.

  • Eco, U. (1976). *A Theory of Semiotics*. Indiana University Press.

  • Eliade, M. (1964). *Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy*. Princeton University Press.

  • Harner, M. (1980). *The Way of the Shaman*. Harper & Row.

  • Hefner, H. (1953). *Playboy Magazine* (inaugural issue). Playboy Enterprises.

  • Jung, C.G. (1959). *The Archetypes and the Collective Unconscious*. Princeton University Press.

  • Kristeva, J. (1980). *Desire in Language*. Columbia University Press.

  • Lacan, J. (1977). *Écrits*. W.W. Norton.

  • Пелевин, В. (1991). *Синий фонарь*. Текст.

  • Пушкин, А.С. (1830). *Маленькие трагедии*. Изд-во АН СССР.

Оставить комментарий

Предыдущие записи блогера :
Архив записей в блогах:
Convair XB-46, 1946 год. ...
...
Лето 41 года. Страна охвачена войной Германия наступает на всех направлениях. Сотни тысяч советских граждан и воинов РККА убыти или ранены. Счет  пленных идет на сотни тысяч человек. Правительство страны не может понять, что собственно ...
Подскажите, если, что знаете. Ситуация такая. У друга Томского, родители в Барнауле, у них компьютер, на Винде ХР. Сразу скажу, что наклейка виндовая на ней есть, то есть лицензия. Но стоит, конечно, не она, так как ключ не принимается, а звонить ...
col (корсиканский) - капуста lapse (корсиканский) - упущение collapse (англ.) - разрушение, обрушение * Есть в Афинах вот такая Арка Адриана, 131 года н.э., величественное сооружение, увенчанное композицией из коринфских колонн и пилястр, поддерживающих ионический архитрав, посредине ...