Так закончилась советская власть...

ogbors — 27.09.2025 "Скотный двор". Окончание.
Джордж Оруэлл.




Шли годы. Лето за летом, зима за зимой, пролетали короткие жизни скотов.
Пришло время, когда, кроме Травки, Бенджамина, ворона Моисея и нескольких свиней, никто уже не помнил прежней жизни до Восстания.

Умерла Мюриэль, умерли Колокольчик, Джесси и Цапка. Умер и Джонс — он скончался в приюте для алкоголиков где-то далеко от фермы. О Снежке давно забыли. Никто не помнил и Боксёра, разве что те, кто знал его.
Травка превратилась в старую, располневшую кобылу, у неё не гнулись суставы и слезились глаза. Еще два года назад она достигла пенсионного возраста, но в общем-то никто из обитателей Скотного Двора так и не вышел на пенсию. Давно уже никто не вспоминал о том, что для престарелых отведут часть пастбища. Наполеон превратился в матерого хряка и весил не менее трехсот фунтов. Крикун так растолстел, что у него заплыли глаза и он с трудом открывал их. Лишь старый Бенджамин почти не изменился, только шерсть на его морде чуть поседела, и после смерти Боксёра он стал ещё более замкнутым и неразговорчивым.

Теперь на ферме жило гораздо больше животных, хотя рост поголовья оказался не таким значительным, как предполагали ранее.
Для новых поколений Восстание было седым преданием, которое передавалось из уст в уста, а животные купленные на соседних фермах, вообще ничего не слышали о нём.
Кроме Травки в усадьбе было теперь ещё три лошади. Честные и прямые скоты, трудяги и отличные товарищи, но очень уж глуповатые. Они не сумели овладеть алфавитом дальше буквы Б, но верили всему что им рассказывали о Восстании и принципах Скотизма, особенно если это делала Травка, к которой они относились почти как к матери. Верили, но вряд ли понимали; а если и понимали, то самую малость.

Усадьба теперь процветала, труд был лучше организован. У мистера Пилкингтона прикупили два поля. Ветряную мельницу наконец-то достроили, на ферме появились молотилка и сеноподъëмник, не говоря уже о нескольких новых постройках. Уимпер приобрел себе высокий двухколесный экипаж.
Не появилось электричества, но зато неплохие доходы приносил обмолот зерна, для которого и использовали мельницу.
Животные упорно трудились над постройкой ещё одного ветряка. Обещали, что когда его построят, тогда уж обязательно поставят динамо-машину. Но никто уже не вспоминал рай земной, о котором когда-то мечтал Снежок — о стойлах с электрическим освещением, горячей и холодной водой, о трехдневной рабочей неделе и т.п.
Наполеон отверг эти идеи, как противоречащие духу Скотизма. Истинное счастье в том, говорил он, чтобы упорно работать и скромно жить.

Ферма, казалось, богатела - но не богатели животные, за исключением конечно свиней и собак.
Возможно, это происходило оттого, что свиней и собак стало так много.
И дело не в том, что эти скоты не работали, они трудились по-своему. Крикун без устали объяснял и объяснял, что всё время приходится выполнять огромную работу по управлению и контролю за работой на ферме. Значительная часть этой работы была такого рода, что остальные животные не могли постигнуть её характера. Например, Крикун рассказал им, что свиньям ежедневно приходится затрачивать немало времени, чтобы готовить такие таинственные вещи, как «сводки», «отчёты», «памятные записки» и «протоколы». Всё это представляло собой большие листы бумаги, которые нужно было исписать сверху донизу - а как только испишешь, сжечь в печке. И всё это имеет важнейшее значение для процветания фермы, говорил Крикун.
И всё же, ни свиньи, ни собаки - не производили какого-либо продовольствия своим трудом, хотя их было очень много и на аппетит они никогда не жаловались.

Что же касается остальных скотов - жизнь, насколько они могли судить, оставалась у них такой же как всегда.
Как всегда, они были голодны, спали на соломе, пили из пруда, работали в поле, зимой мëрзли, а летом мучались из-за мух.

Иногда старейшие напрягали память и пытались вспомнить, лучше или хуже была жизнь на ферме сразу после Восстания и изгнания Джонса. Но они ничего не могли припомнить. Не было ничего такого, с чем они могли бы сравнивать теперешнюю жизнь, ничего кроме листиков Крикуна со столбиками цифр, которые неизменно утверждали, что всё на ферме улучшается и улучшается. Животные пришли к выводу, что вопрос этот неразрешим, во всяком случае у них слишком мало времени чтобы размышлять о подобных вещах.
Лишь старый Бенджамин говорил, что помнит всю свою долгую жизнь до мельчайших подробностей, и он утверждал что жизнь никогда не была, да и не может быть - ни много лучше, ни много хуже: голод, тяготы и разочарования, заявлял он, есть вечный закон бытия.

И все же скоты никогда не теряли надежды. Более того, они никогда не переставали — ни на минуту — гордиться, что им выпала честь принадлежать к Скотному Двору. Ведь эта ферма по-прежнему была единственной в стране — во всей Англии! — фермой, которой управляли сами животные.
Все они, даже самые юные, даже те кого привезли с соседних ферм, расположенных за десять или двадцать миль от усадьбы, никогда не переставали восхищаться этим. А когда они слышали стрельбу из ружья, когда они видели развевающийся на флагштоке зеленый флаг, сердца их наполнялись непреходящей гордостью, и они снова вспоминали старые героические времена, изгнание Джонса, Семь Заповедей, великие битвы, в которых потерпели поражение захватчики-люди. Они не забыли ни одну из старых надежд. По-прежнему верили в Республику Животных, предсказанную Старым Майором, когда нога человека не будет больше топтать зелёные поля Англии. Когда-нибудь это время придёт, пусть не скоро, пусть никто из живущих теперь не доживëт до него, но оно всё равно наступит...
Иногда, то там, то здесь, тайком напевали песню «Скоты Англии» - во всяком случае, без сомнения, все животные фермы знали её наизусть, хотя и не решались петь вслух.
Да, их жизнь трудна, не все надежды сбылись, но они твердо знали — они не такие как все. И если они голодали - то не из-за тирана-человека, а если надрывались на работе - то всë-таки они работали на себя.
Никто из них не ходил на двух ногах. Никто из скотов не называл другого скота «Хозяин». Все животные были равны.

Как-то в начале лета Крикун приказал овцам следовать за ним и повел их на противоположный край фермы, на пустырь, заросший молодыми берëзками. Овцы провели там весь день, ощипывая молодую листву. За ними наблюдал сам Крикун. Вечером он вернулся один, а овцам, поскольку погода позволяла, велено было остаться на пустыре на ночь. Они пробыли там целую неделю, и всё это время никто из животных не видел их. Крикун проводил с ними бОльшую часть дня. Он говорил что разучивает с ними новую песню, а для этого необходимо уединение.

В чудный летний вечер, как раз после возвращения овец, когда животные, закончив работу, шли к усадебным постройкам, со двора донеслось испуганное лошадиное ржание. Обеспокоенные животные замерли на месте — ржала Травка. Она ржала не переставая, и все животные помчались во двор. Там они увидели то, что испугало Травку.

Это была свинья, идущая на задних ногах.

Да, это был Крикун.
Чуть неуклюже, ещё не привыкнув удерживать свою тушу в таком положении, но сохраняя идеальное равновесие, он прогуливался по двору.
Минуту спустя, из дверей господского дома вышла длинная шеренга свиней, и все они передвигались на задних ногах. У одних это получалось лучше, у других — хуже. Две-три свиньи даже пошатывались немного и, похоже, не отказались бы от палки, чтобы опереться на неё. Но все они благополучно обошли двор.
А потом под громкий лай псов и пронзительное кукареканье черного петуха, вышел сам Наполеон — величественный, прямой, как колонна. В окружении неистово прыгающих псов, он надменно смотрел из стороны в сторону.

В раздвоенном копытце Наполеон держал кнут...

Наступила мёртвая тишина. Поражëнные, испуганные животные, жались друг к другу и наблюдали за длинной вереницей свиней, шествующих по двору. Казалось, мир перевернулся...
Но вот, первоначальный шок прошёл. И, несмотря на страх перед собаками, на привычку сложившуюся за долгие годы никогда не жаловаться, никогда не протестовать что бы ни случилось - животные, кажется, собирались на этот раз возмутиться.
Но как раз в этот момент, будто по чьему-то сигналу, оглушительно грянули овцы.

— Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше! Четыре ноги — хорошо, две ноги — лучше!..

Они блеяли пять минут без перерыва. А когда успокоились, шанс заявить протест был упущен, поскольку свиньи удалились обратно в господский дом.

Бенджамин почувствовал, как чей-то нос ткнулся в его плечо. Он оглянулся. Это была Травка. Её старые глаза слезились больше чем обычно. Ни слова не говоря, она ласково потянула его за гриву и повела к торцовой стене большого амбара, на которой были написаны Семь Заповедей.
Минуту-другую они молча смотрели на белевшие на просмоленной стене буквы.

— Зрение изменяет мне, — сказала наконец Травка. — Я и в молодости не всегда могла прочесть, что здесь написано. Но сдается мне, что стена нынче выглядит иначе. Скажи-ка, Бенджамин, Семь Заповедей те же, что и прежде?

На этот раз Бенджамин отступил от своих принципов и прочёл Травке всё, что было на стене. Впрочем, там теперь ничего не было, кроме одной-единственной заповеди. Она гласила:

Все животные равны,
но некоторые животные равнее других.

После этого никого уже не удивляло, что на следующий день все свиньи, надзиравшие за работой на ферме, ходили с кнутами в копытцах. Никто не поразился тому, что свиньи приобрели себе радиоприёмник, устанавливают телефон и подписались на газеты и журналы «Джон Буль», «Тит-Битс» и «Дейли Миррор».
Никто не удивился, увидев как Наполеон прогуливается по саду с трубкой во рту.
О нет, всё это не было удивительно - даже и то, что свиньи достали из платяного шкафа одежду мистера Джонса и надели её.
Сам Наполеон выходил теперь в чёрном фраке, охотничьих бриджах и кожаных крагах, а его любимая свиноматка надевала платье из муарового шёлка, которое миссис Джонс носила обычно по воскресеньям.

Ещё через неделю, вечером, к господскому дому подкатили несколько двухколëсных экипажей. Группу соседних фермеров пригласили осмотреть хозяйство. Их провели по усадьбе, и они не скрывали восхищения от увиденного. Особенно им понравилась ветряная мельница. Животные в это время пололи репу. Они усердно работали и старались не поднимать голову от земли — они уже не знали теперь, кого бояться больше, — свиней, или визитëров-людей.

В этот вечер из окон господского дома доносились взрывы смеха и громкое пение.

Этот смешанный хор голосов вызвал любопытство животных.
Что там происходит - ведь животные и люди впервые встретились на равных?..
Не сговариваясь, животные потихоньку прокрались в господский сад.

У калитки-было остановились, боясь идти дальше - но Травка, показывая пример, шагнула первой.
На цыпочках они подошли к дому, и те кому позволил рост, заглянули в окно столовой.
Там за столом сидело полдюжины фермеров и столько же наиболее именитых свиней.
Наполеон сидел на почëтном месте во главе стола. Свиньи сидели на стульях совершенно непринужденно. Компания развлекалась игрой в карты, но на минуту прервалась, видимо для очередного тоста. Огромный кувшин ходил по кругу, и кружки наполняли пивом. Никто не заметил любопытных глаз животных, заглядывающих в окно.

Держа в руках полную кружку, встал мистер Пилкингтон с фермы Фоксвуд.

— Я хочу, — сказал он, — предложить тост и попросить всех собравшихся осушить кружки. Но сначала, — продолжил он, — я должен сказать несколько слов. Мне доставляет огромное удовольствие, — заявил он, - не сомневаюсь что и остальным тоже, что долгий период взаимного недоверия и непонимания закончился.
Было время, — о нет, ни он, ни кто другой из присутствующих здесь не разделяли подобных настроений, — но было время, когда к уважаемым владельцам Скотного Двора их соседи-люди относились, не то чтобы с враждебностью, но, пожалуй, с определённым опасением.
К сожалению, случались порой инциденты, были распространены неверные представления. Полагали, что существование фермы, которой владеют и управляют свиньи, как-то ненормально и может оказать дестабилизирующее влияние на соседние хозяйства.
Многие из нас, без должной проверки фактов, решили что на такой ферме восторжествует дух вседозволенности и недисциплинированности. Фермеры опасались, что подобный дух может повлиять на животных и даже на работников их собственных хозяйств. Но теперь эти опасения рассеялись. Сегодня я и мои друзья побывали на Скотном Дворе, увидели всё своими глазами, каждый дюйм фермы. И что же мы увидели? О нет, не только самые современные методы хозяйствования, но также дисциплину и порядок, которые могут служить примером для всех других фермеров.
Думаю, не ошибусь, — подчеркнул он, — если скажу, что низшие животные Скотного Двора работают больше, а потребляют меньше еды, чем где бы то ни было в стране. По правде сказать, я и мои друзья увидели здесь много такого, что намерены немедленно завести на своих фермах.

Заканчивая свое выступление, — сказал он, — мне хотелось бы ещё раз подчеркнуть: дружественные отношения, установившиеся между Скотным Двором и соседями, должны и далее развиваться и крепнуть. Между свиньями и людьми не было и не должно быть столкновений каких-либо интересов. У нас всегда одна и та же борьба, одни и те же трудности. И разве, к примеру, проблема рабочей силы не везде одинакова?..

Тут стало ясно, что мистер Пилкингтон собирается потешить собравшуюся компанию какой-то заранее приготовленной остротой, но так развеселился что несколько мгновений не мог выговорить ни слова. Задыхаясь от смеха, так что его многочисленные подбородки багровели один за другим, он все-таки выдал её:

— Вам приходится вести борьбу с вашим рабочим скотом, а нам — с нашим рабочим классом!

Эта острота вызвала шумный восторг всех сидевших за столом. Мистер Пилкингтон ещё раз поздравил свиней с достигнутыми успехами, которые он наблюдал на ферме, — минимальным рационом, максимальным рабочим днём и общим отсутствием поблажек животным.

— А теперь, — призвал он наконец, — я прошу всех присутствующих встать и проверить, не пусты ли у них кружки.
Господа, — завершил свою речь мистер Пилкингтон, — господа, я предлагаю тост: за процветание Скотного Двора!

Все с энтузиазмом принялись хлопать в ладоши и топать ногами. Тост так понравился Наполеону, что он встал с места и обошёл вокруг стола, чтобы чокнуться с мистером Пилкингтоном.
Когда крики и овации стихли, Наполеон, продолжавший стоять, дал понять что тоже хочет сказать несколько слов.

Речь Наполеона была краткой и чёткой, как и все его выступления.

— Я тоже рад, — сказал он, — что период взаимного непонимания прошёл. Долгое время ходили слухи, — я думаю, их распространяли злонамеренные враги, — что я и мои коллеги придерживаемся каких-то подрывных и даже революционных взглядов. Нам приписывали попытки поднять восстание животных на соседних фермах. В этих утверждениях нет ни грана правды! Наше единственное желание, и теперь, и в прошлом — жить в мире и поддерживать нормальные деловые отношения со своими соседями. Эта ферма, которой я имею честь управлять, — добавил Наполеон, — представляет собой кооперативное предприятие. Документы, устанавливающие на неё право собственности, которые находятся у меня, принадлежат всем свиньям сообща.
Я не верю, — сказал он,— что старые предубеждения всё еще живы, тем не менее недавно внесён ряд изменений в организацию жизни на ферме, и я надеюсь что эти изменения ещё более укрепят доверие к нам.
До настоящего времени у наших животных сохранялась довольно глупая привычка обращаться друг к другу «товарищ». Это должно быть запрещено. Кроме того, до настоящего времени бытовал очень странный обычай, происхождение которого непонятно, — маршировать по утрам каждое воскресенье перед черепом хряка, установленным в саду. И это будет запрещено, череп уже похоронили.
Гости, возможно, обратили внимание на зелёный флаг, развевающийся на флагштоке. И если обратили, то может быть, заметили, что на нём уже нет рога и копыта. Отныне это будет просто зелёный флаг.

И у меня, — сказал Наполеон, — лишь одно критическое замечание к прекрасной, полной добрососедского духа речи мистера Пилкингтона. На протяжении всей своей речи мистер Пилкингтон говорил о Скотном Дворе. Разумеется, мистер Пилкингтон не мог знать, — я говорю об этом впервые, — что название Скотного Двора отменено. Впредь ферма будет называться Господский Двор.

Я полагаю, это и есть её истинное, исконное название.

Господа, — закончил Наполеон, — я предлагаю тот же самый тост, но в несколько иной форме. Наполните кружки до краев. Вот мой тост, господа: за процветание Господского Двора!..

И снова раздались шумные овации, а кружки были осушены до дна.
Но животным, стоявшим в саду и наблюдавшим за этой сценой, показалось, что происходит нечто странное.
Почему так изменились лица свиней?..
Травка переводила старые слезящиеся глаза с одного лица на другое... У одних было пять подбородков, у других — четыре, у третьих — три. Но было неясно, что же всё-таки расплывается и меняется...
Когда овации стихли, компания опять взялась за карты, а животные молча пошли назад...

Но не прошли они и двадцати ярдов, как их остановил рёв голосов из господского дома. Животные кинулись обратно и снова прильнули к окнам... Да, там разгоралась свара. Все кричали, колотили по столу, подозрительно поглядывали друг на друга и яростно отрицали взаимные обвинения.
Оказалось, что ссора возникла из-за того, что Наполеон и мистер Пилкингтон одновременно пошли с туза пик.

Стоял гневный рёв в двенадцать глоток, голоса кричавших были одинаковые.
Теперь было понятно, что произошло со свиньями.
Стоящие в саду животные, вновь и вновь переводили глаза со свиней на людей и с людей на свиней, и снова со свиней на людей... но не могли сказать определенно: где — люди, а где — свиньи...

***********************

Имеющие такую возможность - не стесняйтесь лайкнуть рублëм на карту Сбера: 2202 2084 7455 6892
Или на телефон: +7 964 583-93-50

Оставить комментарий

Популярные посты: