Святая или убийца?

k_markarian — 25.01.2013
В среду, в интервью у Александра, меня спросили, а есть ли у меня особо запомнившиеся и значимые для меня материалы? Вот вспомнил как раз о таком. История тяжелая, особо впечатлительных прошу не читать.

Речь пойдет о матери, которая убила своего единственного сына, спасая его от мук, а потом пыталась покончить с собой… Вся Литва тогда обсуждала вопрос, права она или нет…


Ночной кошмар

Это произошло в ночь со среды на четверг, 2 июля 1998 года, в вильнюсской университетской больнице Красного Креста. В очередной раз оставшись в палате с ужасно обгоревшим сыном одна, Живиле Славинскене не сумела устоять перед его мольбами о смерти.



Страфантин, укрепляющее лекарство для бабушки-сердечницы, был под рукой. Большая доза должна была мгновенно остановить сердце. Живиле набрала полный шприц – на двоих. Поцеловала сына на прощание и услышала в ответ: "Мама, как я тебя люблю!" Это были последние слова 19-летнего Шарунаса, промучившегося из-за полученных ожогов семь месяцев.

Он умер легко. Лишь вздохнул - и его не стало. А мать, обливаясь слезами, пыталась вколоть оставшуюся половину лекарства себе. После всего пережитого Живиле уже плохо соображала, что делала. Иглою исколола себе и руки, и ноги, но в вену так и не попадала. Мешала дрожь, сотрясавшая все тело. Она попробовала унять ее, встав на колени. Ничего не получалось. Тогда она взяла коробочку амитриптилина - антидепрессанта, который был выписан Шарунасу, и выпила все содержимое.

Врач-нефролог по специальности (болезни почек), она знала, что психотропные средства в больших количествах способны остановить дыхание. Чтобы никого из коллег не обвинили в случившемся, нацарапала какую-то записку. Но тут ее стало ужасно тошнить. Потом она еще раз попыталась отравиться какими-то таблетками, которые нашла в палате...

Ее все же удалось спасти - реанимация, промывание желудка, капельницы, лечение в токсикологическом центре.
Когда я приехал в Вильнюс, Славинскене находилась в центре психического здоровья. Против нее было возбуждено уголовное дело. Вся Литва ожидала, чем закончится эта история.

В газетных статьях и в теледискуссиях врачи, священнослужители, общественные деятели и журналисты пытались ответить на вопрос: имела ли право мать лишать жизни своего сына?

Сама Живиле, по словам навещавших ее родственников, была убеждена, что должна была умереть вместе с сыном. Она не сожалела о содеянном и говорила, что ничего не боится, потому что ее Шарунас уже больше не мучается.


Почему Бог не остановил его руку?!

Их дома стояли рядом. 18-летнему Шарунасу казалось, что лучше его любимой нет на свете. А ей, 20-летней, он, в конце концов, видимо, надоел. Произошла размолвка. 13 декабря 1997 года Шарунас пришел к ней домой, чтобы поговорить. Но разговора не получилось. Тогда, чтобы испугать девушку, он плеснул на себя какой-то горючей жидкостью и вытянул руку с зажатой в кулаке зажигалкой:

- Поджигай! - с вызовом сказала любимая.

Шарунас чиркнул о кремень, никак не ожидая, что искра все-таки достанет до одежды. Она вспыхнула мгновенно. С криком парень выбежал на балкон, и тут пламя, подхваченное ветром, охватило его голову и руки...

Уже потом, в ожоговом центре Каунаса, Шарунас, раньше всегда посещавший церковь, сожалел, что Бог тогда не остановил его руку.

- Вначале, несмотря на страшные ожоги, руки и пальцы у Шарунаса были целы, - рассказывала мне врач-кардиолог Юрате Коялене. А Витаутас, ее муж и родной брат Живиле, лишь тяжело молчал. - Но один врач нам уже тогда сказал, что все усилия будут напрасны. Я ему на это ответила: доктор, а если бы это был ваш единственный сын, вы ничего бы не сделали?

…Живиле находилась со своим единственным и любимым сыном постоянно, специально взяла отпуск за свой счет, чтобы ухаживать за ним. А брат с женой и сестрой Дануте приезжали в Каунас из Вильнюса по нескольку раз в неделю. Так продолжалось четыре месяца. А это - 200 километров туда и обратно.


"Мама, давай умрем вместе..."

Вскоре после реанимации у Шарунаса началась гангрена. Постепенно пришлось ампутировать руки все выше и выше, пока от них не остались культяшки. Началось отторжение тканей – отпали уши, нос... Стали делать пересадку кожи, ведь у парня из-за ожогов третьей-четвертой степени пострадала вся верхняя часть тела.

Но сдаваться никто не собирался. Ни он сам, ни его родные, которые пытались сохранить Шарунасу глаза от высыхания, закапывая ему лекарства, пока врачи не сделают новые веки.

Правда, те места, откуда брали кожу, перестали заживать. Волнами поднималась температура, которую удавалось сбивать лишь большими дозами антибиотиков. Начались страшные боли. Шарунасу стали давать болеутоляющие наркотики, но их действия хватало ненадолго.

- Вся кожа гноилась, - рассказывала и плакала Юрате. – Только струп снимешь, как вскоре образовывается другой. А под ним - гной. Вся спина была в ранах. Мы делали мешочки с семенами конопли, чтобы не было пролежней. Их надо было менять трижды в сутки. Мать даже подсушивала ему спину феном.

...Это было уже в Вильнюсе. В апреле Живиле пришлось вновь выйти на работу - все сбережения семьи давно иссякли. После смены в республиканской больнице в пригороде Вильнюса Сантаришкес она мчалась в центр города в больницу, где у светила литовской микрохирургии Кестутиса Виткуса лежал ее сын. На него надеялись, как на Бога.

Чуда от Виткуса ожидал и Шарунас. Один глаз у него еще реагировал на свет. Мальчик не знал, что у него уже нет рук. Фантомные ощущения создавали полную уверенность, что он шевелит пальцами. Он все беспокоился, что пропустил много занятий в 12-м выпускном классе вечерней школы, строил планы на будущее. И после осмотра Виткуса с тревогой спрашивал у родных: "Почему врач ничего не сказал?"

А хирург молчал, пораженный увиденным. Доктор наук, профессор университета, имеющий еще массу всевозможных званий и должностей, мог, казалось, все. Его конек - реконструктивные операции всей поверхности тела. Сотворить нос или недостающее ухо, пришить палец с ноги (вместо отрезанного на руке) известному пианисту, да так, чтобы он им свободно владел, поставить звезду баскетбола Сабониса в буквальном смысле на
ноги...

- Я увидел тело, стянутое в эмбрионной позе, с застывшими суставами, с обгоревшими до костей культями вместо рук, - рассказывал мне Кестутис Виткус. - Вся его поверхность была единой раной. Шарунас стал не только больным физически, но и психически из-за всех этих перевязок, ведь самые болезненные раны - поверхностные. А самым страшным было лицо, вернее то, что от него осталось...

Он не мог пошевелиться, это причиняло ему страшную боль, - вновь переживал ситуацию Виткус. - Перевязывать его можно было только под наркозом. Но я согласился его оперировать и предположил, что можно было сделать. Во время одной из операций мой коллега из Голландии увидел Шарунаса и спросил, в чем смысл наших действий, почему его не усыпить... (В Голландии эвтаназия разрешена. - К.М.). Как-то поговорил с Живиле, чтобы понять, о чем она думает.

Она посмотрела на меня огромными глазами и сказала: "Мне ничего не надо, мне надо только, чтобы он был живой. Мы имеем отдельную комнату в центре города, где будем жить". Я сразу представил своего сына на месте ее мальчика... Поэтому сделал все, что мог.

Шарунас был у нас с марта. Я ему сделал семь операций. Даже в наших стесненных условиях ему с матерью выделили отдельную палату.

- Шарунас становился все слабее, - вспоминала Юрате Коялене. - Посадишь его на 10 - 15 минут на постели, как лопается кожа и течет кровь или лимфа. И лица нет, а он бледнеет... В конце июня начался криз. Это было на второй день после очередной операции. Муж был в командировке. Живиле звонит ночью (она постоянно ночевала в больнице с сыном): "Умоляю, приезжай, что-то с мальчиком плохо совершенно!" Приехала, а он кричит: "Мне так плохо, так больно!" Приподняли его и видим, что вся кожа на спине, которая начала было заживать, опять слезла...

Каждый день становилось все хуже. Кроме мамы, Шарунас никого к себе не допускал. Последний месяц Живиле все время была в слезах. В конце июля Живиле, немного придя в себя, рассказывала родственникам, что все последнее время Шарунас умолял ее о смерти. Говорил, что разбил бы о стену голову, если сумел бы ее поднять, что выбросился бы из окна, если сумел бы встать.

Депрессия усилилась после того, как отец Шарунаса, который не жил с семьей лет десять, не сумел однажды в больнице сдержать своих эмоций. В одно из его посещений молодой врач стал делать перевязку прямо в палате. При этом он попросил отца поддержать голову сына. Тут и открылось то, что скрывали бинты. Отца это так потрясло, что он, не сдержавшись, принялся восклицать: "Что ж ты наделал! У тебя мозг виден, у тебя шеи нет! Кому же ты теперь такой будешь нужен!"

Словно почувствовав недоброе, Живиле примчалась с работы в больницу. А мальчик - ей: "Мама, спаси меня от папы!" Живиле попросила отца уйти и больше не возвращаться.

Когда в очередной раз Шарунас принялся убеждать мать, что на том свете ему будет хорошо, что там он будет, как все, зрячий и здоровый, Живиле не выдержала: "Как же я буду без тебя жить, сыночек, я ведь не смогу!" Тут он и предложил: "Мама, тогда давай умрем оба!" Живиле говорит, что он словно внушил ей эту мысль...


Эвтаназия и милосердие

- Мне очень жаль мать, которую за ее любовь, за помощь сыну теперь называют убийцей, - говорил мне доктор Виткус. - Во имя какой-то абстрактной справедливости ее хотят засадить в тюрьму. А она ведь спасла сына в буквальном смысле этого слова. Совершила материнский подвиг. Я публично заявил, что эвтаназию надо легализовать. Но сразу раздались голоса, что тогда, мол, будут усыплять всех беспомощных. Но ведь в Голландии это разрешено. Почему человек не может сам решать: жить или нет?

Да, церковь это осуждает. По телевидению недавно проходила дискуссия на эту тему. Сидит такой упитанный ксендз и рассуждает о святости жизни, которая дана Богом. Я ему говорю: "А вы сидели когда-нибудь у постели безнадежного больного?" Я смог бы сделать эвтаназию очень близкому родственнику или другу, если бы наверняка знал, что он не в состоянии дольше страдать. Решение должен принимать сам человек, который мучается. Ни государство, ни комиссия какая-то. Так можно дойти до фашизма и начать уничтожать всех психически больных.

- И все-таки, мог бы выжить Шарунас? - спросил я напоследок у Виткуса.

- Да, но я не знаю, что это была бы за жизнь...


Подвиг или преступление?

- Я работаю в прокуратуре 25-й год, но с подобным случаем еще не сталкивался, - говорил мне заместитель главного прокурора Вильнюса Валерий Рапшис. - Конечно, здесь есть состав преступления, закон ведь никто не отменял. По нашему кодексу - это признаки 104-й статьи, которая предусматривает лишение свободы до 12 лет, - ведь речь идет об умышленном убийстве. Но очевидно, нам придется оценивать все привходящие обстоятельства.

Я могу сказать только одно: горячку пороть мы не будем. В данной ситуации формальный подход невозможен. Если же говорить о проблеме эвтаназии в целом, то безнадежно больной должен находиться в здравом уме, когда он страдает и понимает, что обречен, - продолжает Рапшис. - Очевидно, что необходимо заключение врачей и присутствие прокурора или судьи. Очень важно, чтобы в законе, если он когда-нибудь появится, были заложены такие гарантии, которые не позволили бы лишить человека жизни по злому умыслу, из -за неправильно понятой ситуации или против воли самого этого человека.

Но для создания такого закона общество должно созреть. Вряд ли найдется сейчас человек, который мог бы абсолютно точно сказать, каким он должен быть. А кто станет, скажем, исполнителем? Лечащий врач? Представьте себя на его месте. Ведь даже полицейские, которым по долгу службы приходилось стрелять в преступников, испытывают после этого сильнейшую психологическую травму...



Когда шансов нет…

В Вильнюсе на тот момент вот уже пять лет действовал небольшой дневной стационар лечения боли в клинике анестезиологии. Кому, как не его работникам, знать все про страдания? В народе его так и прозвали "институтом боли": здесь лечат хроническую боль, которая не проходит неделями или даже месяцами.

- Около половины наших больных - это пациенты с онкологическими заболеваниями, - рассказывал мне старший ординатор анестезиолог Артур Ирлин. - Наша цель - лечить, но если это невозможно, то хотя бы облегчить страдания. Фактически пассивная эвтаназия существует де-факто во многих странах, хоть и абсолютно нелегальна. Скажем, когда родные пациента и медики видят, что не остается ни малейших шансов не то чтобы спасти, а даже облегчить страдания больного, они прекращают активную борьбу, позволяя пациенту уйти. Я это и называю пассивной эвтаназией – не затягивать агонию тогда, когда ты не можешь хоть чем-то помочь. О гуманизме, как правило, любят рассуждать те, которым он ровно ничего не стоит.

... Уважаемый в Литве священнослужитель монсеньор Василяускас, много лет возглавлявший главную литовскую святыню - архикафедральный собор в Вильнюсе, после случившейся трагедии сам отыскал Живиле. Он провел в ее палате больше часа, а когда вышел, сказал родственникам, что она - святая и ее может осудить лишь тот, кто никогда не мучился сам…

К общественному мнению и уважаемым людям тогда в Литве прислушались. Через несколько месяцев уголовное дело против Живиле было прекращено. Жива ли она сейчас, я не знаю…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив