Суд Божий у Днепра. Комбаты и вера православная. Мф. 8, 5-13

Сотник просил Спасителя исцелить своего слугу, но счел себя недостойным, чтобы Господь переступил порог его дома (ст. 8). Сам ли сотник был тяжко грешен и сознавал свои грехи, или свое недостоинство связывал с языческим верованием, но он настолько поверил Иисусу Христу, что ему достаточно было одного слова Спасителя для чудесного выздоровления слуги.

Небо. Инверсионные следы
Свою уверенность о возможности исцелить слугу одним словом Божиим сотник подкрепил неожиданным аргументом: сотник имел над собой начальство, но имел в подчинении воинов, которым было достаточно одного его, сотникова, слова, чтобы воины и слуги повиновались (ст. 9). Господь удивился такой вере, какой и в Израиле не сыскал (ст. 10), и мы удивляемся вере современных сотников – полковников, рядовых бойцов.
Довелось и мне встречать в прифронтовой полосе нынешних сотников – комбатов, довелось и спорить с ними, и задумываться о вере российского воинства.
Поехали как-то от Берислава в степь, не то в тягинском направлении, не то в давидово-бродском, надо было окропить святой водой небольшое поле пшеницы и осенить все четыре стороны света святым Крестом. Прибыли. Помолились кратко. Окропили. Осенили.
Смотрю, под навесом от солнца боец прячется. Автомат у него, пятнистая полевая форма, плотного телосложения, в возрасте – лет за сорок, до пятидесяти, слегка лысоватый. Видать, у него здесь пост. Подошел, и его окропил святой водичкой, даю крест целовать, а он шарахается. «Это же святой Крест!» – говорю и даю ему поцеловать. Он оправдывается: «Нельзя мне». – «А, простите, Вы мусульманин?» – «Нет, но…».
Ну да, я и смотрю, наш, русский, видать, устав не позволяет. Но все ж, долг свой я исполнил, с тем чувством и вернулся, а как приехал к друзьям, говорят мне: так это не боец, это целый комбат был. Нынешний сотник. А что, может быть, недостойным полагал себя Крест святой целовать?
В другой раз ночевал я у знакомых. Надо было проведать, поддержать. В окрестных селах только и разговоров было о коменданте: там шороху навел, на тех накричал, рассказывали, на какой машине он ездит, я ее помню – подвозили на этой машине в прошлые годы.
Завел этот комендант, а был он комбатом, – образцовый порядок на вверенных его попечению территориях: лично раздавал гуманитарку, отслеживал каждый ящик, чтобы некоторые особо голодные не присвоили себе «стратегические запасы». Лично выливал изъятые из офиса одной крупной агрофирмы, господствовавшей здесь и скупавшей здесь все в былые годы, вино, коньяк и водку, до последнего ящика, до последней бутылки, чтобы свои же бойцы не понапивались.
Пустил совершенно бесплатный автобус, который ходил строго по расписанию. Словом, комбат комендант навел порядок, местные его боялись, но уважали, и никто не мог упрекнуть в злодеяниях, о чем любили вещать прокиевские источники массовой дезинформации. С этим самым комендантом и мне довелось столкнуться.
Как-то поздно ночью приехали военные – русские, как здесь говорят. Я уже спать лег, хозяин и хозяйка болеют – слегли с простудой, лежат с температурой. А тут, шум, свет фарами, надо вставать. Младший сын выбежал на улицу, рассказал, кто в доме, говорит, такие и такие, и батюшка у нас. К нам прибегает: там военные приехали, с ними сам комендант.
Оделся, подхожу. Ко мне сразу подбегает комендант, маленький, щуплый, думаю: он себя с батькой Махно не сравнивал? – чем-то неуловимо похож.
- Вы почему здесь прячетесь? – накинулся на меня комендант.
Я уже знал, что тот на всех накидывается, потому спокойно и кратко рассказал в двух словах, как меня сняли, и что служить пока не могу при всем моем желании. И также я знал, что комендант ищет священников, чтобы было праздничное богослужение на Пасху в больших селах и поселках. На мои слова о невозможности служить комендант грязно матерно выругался.
- Вы что, нельзя так, нельзя ругаться! – рубанул коменданту.
Вообще-то, я знал, что никто не рискует ему перечить, но у меня-то служба такая, да и вера такая наша, пусть хоть расстреляет.
Чего-то комендант огрызнулся и на том наше общение оборвалось. Надеюсь, замечание о недопустимости матерной брани на поле военной брани до него немного дошло, хотя бы до крайних извилин мозгового вещества. Ведь этим мы уподобляемся бессердечному, лишенному человеческого рассудка противнику, хулим Бога, Божию Матерь и святых угодников.
Через несколько месяцев узнал, что того самого подполковника, он же комбат, он же комендант, – разжаловали и отправили служить рядовым бойцом в штрафную роту. Дали время на покаяние и осмысление.
А ведь наши комбаты, первый, на поле пшеницы, и второй, который комендант, ведь они во многом на сотника евангельского похожи! Имели над собой начальство, подчиненные повиновались им по первому слову, даже по первому взгляду. И с верой как-то в прошлой жизни, довоенной, не сложилось, а здесь батюшки на дороге попадаются, что делать с ними? И Бог, наверное, выше беспилотников на Небе, для Него каждый боец батальона, как на рентгене. Даже большая у Него власть над бойцами, чем у комбата.
Бог измеряет сердце человеческое (1 Пар. 28, 9; Пс. 25, 2), знает мысли человеческие (2 Пар. 6, 30; Пс. 138, 2; Деян. 15, 8), взвешивает и судит сердце человека (1 Цар. 16, 17), испытывает его (2 Пар. 32, 31), смиряет скорбью, просвещает, укрепляет, утверждает во святыне (Пс. 106, 12; 2 Кор. 4, 6; Пс. 26, 14; 1 Фес. 3, 13).
Каждый боец комбату, как сын, как слуга, и он иногда желает, жаждет, ждет, чтобы Господь по его просьбе закрыл бойца от огня, исцелил раны, а погибших в Царство Небесное сопроводил.
|
</> |