Сто дней после детства

alexander_pavl — 20.08.2016 Даже не помню, когда в первый раз смотрел «Сто дней после детства». Кажется, я тогда был ровесником Мити Лопухина и Лены Ерголиной. Но к тому моменту, когда я впервые включил телевизор, чтобы увидеть «Сто дней после детства» - летние каникулы, пустой жаркий город, тополя под окнами – я уже пережил свою первую любовь и наблюдал за терзаниями Мити с несколько снисходительным сочувствием. В те времена мне подобное кино не нравилось. Я предпочитал фильмы, где кто-то, стреляя из нагана, бежит по крышам мчащегося по степи поезда. Но «Сто дней» меня зацепили тем, что первое, катастрофическое столкновение с любовью было передано с беспощадной точностью, лишь слегка смазанной холодновато-сентиментальной музыкой Исаака Шварца. Я опознал свою собственную неудачу (первая любовь всегда несчастливая) и увидел себя со стороны. Не могу сказать, что это было приятное чувство. И всё равно, я был благодарен фильму.



Дело в том, что для понимания чего бы то ни было нужно имя, название. Пока нечто безымянно, вы его не помёте и даже не опознаете при повторной встрече. Если бы я не посмотрел фильм «Сто дней после детства», я продолжил бы разбивать лоб о стену любви. А тут я всё понял. Соловьёёв объяснил мне ситуацию самым понятным образом.

Кроме того, фильм красив. Каждый кадр его прекрасен. Такое кино учит видеть. Видеть и понимать. Туман над лугом, остаток стены посреди пустыря, нежное движение занавески под летним ветром, лицо девочки, медленное оседание сумерек. Увидев это в кино, ты учишься видеть это в реальности, научившись видеть, получаешь возможность понять, а поняв – становишься богаче.



Дидактический фильм, да. Есть в нём дидактика, стремление разъяснить сложное простыми словами, и это очень хорошо. У подростков, как правило, огромное число вопросов, но далеко не всегда подростки умеют задать правильный вопрос – даже если есть, кого спрашивать. И тогда, если вопрос не задан, каждый день что-то умирает.

Но разъяснительная часть в «Ста днях после детства» не главная. Гораздо важнее мелодия, ритм этого фильма, который можно назвать элегией. Элегий в кинематографе очень мало. Вот, в советском кино было немножко в «Солярисе» Тарковского, хотя даже там меланхоличность, свойственная элегии, то и дело срывалась в истерику... Ладно, тогда другой пример – «Зеркало». Тоже Андрей Тарковский, он закончил свой фильм как раз перед тем, как Соловьёв и Александров взялись за работу.



У Соловьёва и Александрова получилось нечто странное, неосознанно тревожащее. Современные подростки подавались сквозь дымку воспоминаний. Из какого времени был тот, кто рассказывал о ста днях короткого лета 1974 года, как о давно прошедшем и даже отчасти позабытом?

Критиков, присутствовавших на премьере, фильм Соловьёва раздражал. Забавно читать критические статьи того времени. Соловьёву и его сценаристу Александрову ставили в упрёк идеализацию подростков. Мол, это какие-то отроки и отроковицы, а не пионеры наших дней. Почему они не дерутся, не грубят, где подростковое насилие, зачем они интересуются искусством и как это так – вокруг пионерлагеря нет забора, дежурных, сторожей и всего прочего! В самом деле, эти претензии очень смешны, если сравнивать «Сто дней после детства» с тогдашним репертуаром пионерского кино. Ни в одном фильме про советских детей не было ни драк, ни гадостей. До «Пацанов» и «Чучела» оставалась ещё целая эпоха. Критиков раздражало совсем другое, не «идеализация» (которой, кстати, в фильме Соловьёва нет вовсе), а то, что фильм целиком и полностью необыкновеенно чувственный. Это было неприлично, но вслух сказать о таком неприличии было нельзя.



Дело в том, что даже самые лучшие советские фильмы о первой любви были подчёркнуто целомудренны и как бы бесполы. Даже в «Я вас любил» и «Точка, точка, запятая» между мальчиком и девочкой оставалась дистация. А «Сто дней после детства» был эротичен. Герои обнимались, тискались и, надо полагать, целовались где-то прямо за кадром. Сергей Соловьёв станцевал на опасной грани, не перейдя эту грань, но указав на неё.

Что касается «идеализации подростков», то тут всё просто. В советском кино принципиально не показывали детей элиты. Это было очень жёсткое табу, поскольку тот факт, что с середины 60-х советская элита наконец-то начала самовоспроизводиться, и для того, чтобы попасть в номенклатуру, стало достаточно родиться в правильной семье, так вот, этот факт был советской «военной тайной». Неразглашаемым секретом. А Соловьёв табу нарушил и показал детей тех, кто в 1957 году танцевал твист, в 1960-м бегал на Вечера Поэзии в Политехнический, в 1967-м прочитал «Письма из Русского Музея», а в 1970-м, наконец, получил отдельный кабинет, секретаршу и личного шофёра. Ну, это не самая элитарная элита, Соловьёв не настаивает, но всё же Митя Лопухин (с дворянским ударением на «и»), Глеб Лунёв и Лена Ерголина отнюдь не на рабочей окраине выросли.



И суть фильма в том, что более продвинутый мальчик (модное очень русское имя «Глеб» говорит о том, что его родители просекли фишку русского национализма ещё в начале 60-х) из более успешной семьи имеет больше прав на красивую умную девочку, свободно читающую по-французски, чем тонко чувствующий и нервный потомок русских дворян. Может быть, это обидно, но это так.

«Сто дней после детсва» остался лучшим фильмом Сергея Соловьёва. И лучшим фильмом Александра Александрова (который, между прочим, учился писать сценарии не у кого-нибудь, а у Михаила Львовского, автора «Я вас любил», «Это мы не проходили» и «В моей смерти прошу винить Клаву К.»), попытавшимся повторить успех в «Голубом портрете» с Дашей Михайловой.



«Сто дней после детства» - культовый для меня фильм. В дни одного из Московских кинофестивалей я упустил возможность посмотреть что-то совершенно замечательное, дефицитное («Тёмный кристалл» Джима Хенсона), потому что не смог удержаться от искушения увидеть «Сто дней» на большом экране. И знаете? Я не жалею.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив