На деревню дедушке

alexander_pavl — 11.08.2016 Коротко вернусь к уже обсуждавшейся теме – к писателям-деревенщикам и посвящённой им монографии Анны Разуваловой «Писатели-деревенщики». Литература и консервативная идеология 1970-х годов».



Об этом стóит говорить хотя бы потому что большое количество русскояззычной публицистики посвящено разоблачению лицемерия демократически настроенной интеллигенции, и даже некоторые мои посты (в разрез с моими субъективными намерениями) можно воспринять как антиинтеллигентское обличилово. А вот о лицемерии квасных патриотов, профессиональных русских, в 70-е годы плясавших «барыню» под балалайку на зеркальных паркетах московских элитных заведений, практически не говорится. Более того, если задеть какого-нибудь горбатого шизофреника, какого-нибудь мутноглазого алкологика из советской элиты – ну, Вадима Кожинова, например – как на его защиту кидаются десятки подлецов и идиотов.



Почему я стакой уверенностью говорю, что интересная монография Анны Разуваловой, мягко говоря, мистифицирует читателя? Ведь в ней нет ни слова лжи. Только факты, только проверенные, подтверждённые факты... Но, как я уже говорил, эти факты аккуратно собраны в мозаику, деформирующую исходную картину – ту, из которой наковыряли вышепомянутые факты. Это тот самый приём, который регулярно использовался Эрлом Стенли Гарднером в детективах про Перри Мейсона: все персонажи говорят правду и только правду, однако, в результате нескольких пустяковых умолчаний и аккуратно отклоняющхся формулировок, реальность искажается катастрофически. Каждый кусочек информации правдив, но всегда подаётся только кусочек, в отрыве от контекста и связей с другими кусками

Утверждается, например, что писатели-«деревенщики» не были карьеристами и хитроумными коньюктурщиками, прямо обслуживавшими заказ Партии и Правительства, что, напротив, они были искренними в своём оплакивании русской деревни. Категорически отвергаются инсинуации авторов различных литературоведческих работ, а контраргументом служит афоризм, кажется, Виктора Астафьева «Мы – боль». И приводится множество подтверждений, что, да, действительно, книжки Астафьева, Проскурина, Абрамова, Маркова, Залыгина, Распутина, Белова, Иванова и Алексеева полны болью. Но при этом как бы скороговорочкой пролетает то обстоятельство, что в 60-70-х годах «деревенщики» рыдали от боли по поводу того, что крестьян загоняли в колхозы, а в 80-90х они же точно так же, заламывая руки, рыдали по поводу разрушения колхозов. Боль была непреходящая, а повод к боли менялся в соответствии с текущей коньюктурой.

При этом, что особенно характерно, вообще не анализируется и почти не упоминается изображение современной «деревенщикам» деревни. То есть, то, как в советской литературе портретировалась колхозная жизнь времён застоя, из этой насыщенной информацией книги вы не узнаете. Есть пара слов про «Прощание с Матёрой» да про «Пожар» - про прикладную апокалиптику советской литературы – но анализа бытовых портретов нет. Почему? Ну, по нескольким причинам. Во-первых, потому что реалистического изображения современной «деревенщикам» деревни в советской литературе нет вовсе...



Впрочем, есть Шукшин, очень близкий «деревенщикам», антисемит в кепке, с папироской в углу рта, но всё же он как бы не совсем «деревенщик». «Наши совеременники» его привечали и калачиком заманивали, но он сторонился, хотя в частных разговорах обожал козырять посконной ретроградностью. Шукшин изображал советских колхозников брежневских времён с почти нескрываемой ненавистью, и его «деревенщицкие» декларации на фоне его же рассказов довольно бледно смотрятся. Но писал Шукшин почти исключительно рассказы, а в рассказе от прямого изображения деревенских бездельников и лоботрясов можно уклониться в какую-нибудь импрессионистическую мелочь. Представить ничтожество и лентяя прелестным «чудиком». Так что шукшинское потретирование советской деревни лукаво и уклончиво. Сути дела Шукшин не касается. Именно поэтому он и не писал ни повестей ни романов на современном материале – в романе пришлось бы давать более полную картину жизни советского колхоза, и это была бы картина, крайне неприятная для литераторов, рыдающих над мужичком.

Потому что никаких поводов для рыдания советская (РСФСР) колхозная жизнь 60-80 годов не давала. Колхозники были зажравшимися бездельниками, парадоксально (с точки зрения цивилизованного сознания) обворовывашими сами себя. То, что они прозябали в нищете и грязи, было их собственным выбором – Советская Власть ежегодно вбрасывала в колхозы десятки (может быть, сотни? не помню) миллионов рублей, которые распадались в труху. На полях разлагались тонн дорогостоящих удобрений – они сваливались в кучи, ими ничего не удобряли. Сотни комбайнов и тракторов ржавели на ремонтных станциях – их никто не ремонтировал, ссылаясь на отсутствие запчастей. Надои непрерывно снижались – коровники утопали в навозе, коровы болели, доярки раскрадывали молоко, разбавляя его в лучшем случае водой. Планы сдачи мяса и зерна государству, мизерные, жалкие планы, никогда не выполнялись. Деревни стояли покосившиеся, с дощатыми сортирами, с непролазными улицами, залитыми грязью – никто и не думал по-людски обустраивать свою жизнь – крестьяне жрали самогон и до крови дрались деревня на деревню, а зерно Советский Союз закупал за валюту в Канаде. Никто и нигде в советской деревне не пёк хлеб. Буханки липкого, воняющего дрожжами хлеба привозили два-три раза в месяц в сельпо из райцентра, и крестьяне, мгновенно раскупив «хлебушко», тащили по домам джутовые мешки, набитые этой полусъедобной дрянью, дрянью, за которую ССССР платил нефтедолларами, а русские крестьяне бросали в корыта своим свиньям.



Никакого «государственного террора» над крестьянами не творилось. При Хрущеве делались попытки «поднять» деревню, планировалось создать какие-то «агрогорода», которые изменили бы быт крестьян, превратив их в что-то вроде квалифицированных агрорабочих. Это вызывало раздражение во всех слоях советских граждан, инициативы саботировались как сверху, так и снизу. При Брежневе русскую деревню оставили в покое – догнивать на обочине цивилизации. Планы модернизации Советского Союза были свёрнуты.

Но говорить об этом вслух было немыслимо. Тем более, об этом было немыслимо говорить с позиции «дервенщиков». Для них, как, кстати, и для либеральных диссидентов, русский крестьянин был по определению невинной, страдающей, изнемогающей фигурой. Шукшин был единственным членом Союза Писателей СССР, решавшимся изображать русского крестьянина времён правления Брежнева, как торжествующего жлоба. Но и он, при всём разнообразии красок, каждый раз оговаривался, что, дескать, изображает единичный, отдельный случай.



А как же изображали современную колхозную деревню нутряные «деревенщики»? Стилизовано. Что-нибудь понять в их писаниях было немыслимо. Во-первых, они никогда не касались жизни в Нечерноземье, где, в основном, и было сосредоточено население Советского Союза. Деревенщики описывали далёкие закудыкины еб...ня, где-то в Сибири, где на Севере... Там, за горизонтом. Это развязывало им руки, можно было не придерживаться реализма, а гнать самый что ни на есть символизм, в духе третьесортной русской литературы начала ХХ века. Каждый персонаж в книжках Белова, Распутина, Носова, Виля Липатова и прочих духорубов что-нибудь, да символизировал. Чаще всего и сам сюжет был символическим, назидательным, в высшей степени поучительным. Кто не верит, пусть прочтёт считавшуюся современной классикой повесть Распутина «Деньги для Марии» - это высокодраматичная трагикомедия, где вообще нет ни одного живого лица, только картонные маски с чётко заданными ампула.

Подобная ситуация всех устраивала. Поскольку Советский Союз был занят исключительно имитационной деятельностью, любые попытки показать реальность, как она есть, игнорировались. Их как бы не было.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив