Список Богемика

bohemicus — 09.10.2019 Недавно в ЖЖ был организован флеш-моб со странным названием «Пять главных книг». Некоторые его участники автоматически исправили эту удивительную формулировку и написали о пяти книгах, оказавших на них наибольшее влияние. Списки книг в попавшихся мне на глаза постах были вполне предсказуемы: в дамских журналах пробладают неизвестные мне романы, подписанные красиво звучащими английскими и итальянскими женскими фамилиями, в советофильских журналах — космическая фантастика  и т.д. Характерно, что во флеш-мобе не принял участия ни один человек из моей френд-ленты. Это неудивительно — ЖЖ-исты со стажем помнят десятки флеш-мобов о книгах. Однако я поймал себя на мысли, что не участвовал ещё ни в одном флеш-мобе, и что мой список может кому-нибудь показаться небезынтересным. Что такое "главные книги" — я не знаю, но вот пять книг, которые, как мне кажется, повлияли на меня сильнее, чем все остальные (в порядке прочтения):

    1. Николай Кун, «Легенды и мифы Древней Греции». В детстве я читал практически любые книги на исторические темы, до которых мог добраться, от «Айвенго» Вальтера Скотта до «Князя Серебряного» А.К. Толстого. Но особенно меня манила античность — «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, «Спартак» Джованьоли, «Мессенская война» Воронковой, «Таис Афинская» Ефремова и т.д. и т.п., вплоть до учебника Тахо-Годи «Античная литература» и монографии Кошеленко «Греческий полис на эллинистическом Востоке» (подозреваю, что я был единственным ребёнком на свете, пытавшимся читать эту книгу). Уже тогда у меня начало складываться мнение, что античность — это непревзойдённый идеал, и что её история интереснее и важнее всей остальной истории человечества, вместе взятой. Исключительную роль в формировании этого представления сыграла написанная в 1914 году книга Николая Альбертовича Куна «Легенды и мифы Древней Греции» (изначально она называлась «Что рассказывали древние греки и римляне о своих богах и героях»). Античная мифология выделялась изысканностью и стройностью на фоне всех мифологических систем, о которых я что-либо слышал. Конечно, изложение Куна было адаптировано «для учениц и учеников старших классов средних учебных заведений», ибо неотцензурированная версия греческих мифов даже сейчас была бы способна повергнуть многих читателей в шок, но и в такой версии меня впечатлил античный реализм. Например, в описании подвигов великих героев:

  «Видели все герои, что погибнет тот, кто первым ступит на троянский берег. Долго колебались греки. Среди них был и герой Протесилай, он жаждал подвигов и готов был первым соскочить на берег и начать бой с троянцами. Не решался же он потому, что знал предсказание: погибнуть должен тот из греков, кто первый коснется ногой троянской земли. Знал это предсказание и Одиссей. И вот, чтобы увлечь за собой героев, но самому не погибнуть, Одиссей бросил на берег свой щит и ловко прыгнул на него с корабля. Протесилай видел, что Одиссей соскочил на берег, но он не видел, что соскочил Одиссей не на троянскую землю, а на свой щит. Протесилай решил, что один из греков уже коснулся первым троянской земли. Жажда подвигов овладела Протесилаем. Все забыл он: забыл он о родине, забыл и о прекрасной жене своей, юной Лаодамии. Соскочил с корабля на берег Протесилай и с обнаженным мечом бросился на врагов. Потряс своим тяжелым копьем великий Гектор и насмерть поразил он юного Протесилая.»

   2. Александр Пушкин, «Евгений Онегин». Я много раз говорил, что мне сказочно повезло с родителями. Помимо прочих достоинств, они обладали пониманием пагубности школьного преподавания изящной словесности. И им удалось найти лекарство от аллергии на русскую классику, которую многие из нас приобретали под влиянием псевдолитературоведческого бреда о «лишних людях» и о «лучах света в тёмном царстве». Pодители давали мне прочесть произведения из школьной программы на год раньше, чем мы проходили их в классе, чтобы я смог составить собственное мнение и о сюжете, и о героях, и об авторе, а заодно приобрести иммунитет к тому, что мне наговорят о прочитанном через год. Благодаря этому я до сих обожаю и «Капитанскую дочку», и «Героя нашего времени», а Белинского всегда считал и считаю дураком и подлецом. Но «Евгений Онегин» буквально перевернул мои предстaвления о литературе. В этой книге не происходило практически ничего. Во всяком случае ничего, что могло бы заинтересовать подростка (за исключением разве одной-единственной дуэли). И я не мог от неё оторваться. Я понял, во-первых, что русский язык действительно гениален и позволяет творить на бумаге любые чудеса, а во-вторых, что форма произведения важнее его содержания (ранее я придерживался противоположного мнения). Потому что только великий язык и совершенная литературная форма позволяют сделать захватывающим, например, такое описание:

Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ,
Зевая, слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюды по чинам.

3. Шарль де Монтескьё, «О духе законов». Это была любимая книга моего отца. Разумеется, я оценил её не сразу. К счастью, в одном сборнике с «Духом законов» были «Размышления о причинах величия и падения римлян», представлявшие собой более-менее самодостаточный курс римской истории, и пройти мимо такой жемчужины я не мог. От «Римлян» я естественным образом перешёл к «Законам», и это в значительной мере сделало меня тем человеком, которым я стал. Например, чтение барона Монтескьё априори исключило для меня сколько-нибудь серьёзное отношение к Марксу, марксизму и марксистам. В ту пору я ещё не осознавал, сколь много значит для современного общества созданная Монтескьё теория разделения властей, не знал, что трудом «О духе законов» вдохновлялись великие государи-реформаторы эпохи просвещённого абсолютизма и отцы-основатели Соединённых Штатов, не понимал, что барона можно считать одним из основоположников либеральной идеологии и теории представительcкой демократии. Я лишь наслаждался богатством приводимой Монтескьё фактологии и глубиной его мысли. Однако идиотизм господствовавшего в СССР учения  на фоне здравомыслия «Духа законов» выглядел просто фееричнo. Ну и конечно же, чтение барона стало для меня шагом на пути к монархизму:

«Поучительное зрелище представили нам в прошлом столетии бессильные попытки англичан водворить у себя демократию. Так как лица, принимавшие здесь участие в делах правления, далеко не отличались добродетелью, а честолюбие их разжигалось успехами лица, отличавшегося наибольшим дерзновением, и так как стремления одной партии могли быть обузданы только стремлениями другой, то правительства постоянно менялись и народ, всюду искавший демократию, к удивлению своему, не находил ее нигде. Наконец, после многих движений, толчков и потрясений пришлось остановиться на том самом образе правления, который до этого был отвергнут.»

    4. Курт Воннегут, «С днём рождения, Ванда Джун!». У меня были совершенно нормальные детство, юность и молодость. В соответсвующем возрасте я любил сначала «Винни-Пуха» и «Волшебника Изумрудного города», потом Дюма и Жюля Верна, потом Ремарка и Хемингуэя. Последнего я прочёл целиком, вплоть до «Островов в океане». Возможно, именно поэтому я вижу то, чего обычно не видят постановщики малоизвестной пьесы «С днём рождения, Ванда Джун!» — что один из её героев представляет собой пародию на Великого Хэма (этому был посвящён пост

  В Чехии не существует отдельного протокола на случай смерти божественной личности, поэтому Карела Готта будут хоронить как обычного президента — объявив день национального траура, приспустив знамёна на флагштоках и т.д. Однако организаторам президентских похорон ещё никогда не приходилось перекрывать движение, чтобы на улицaх могла выстроиться пятикилометровая очередь из трёхсот тысяч скорбящих, желающих проститься с усопшим.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив