сокровище

lidia_skryabina — 16.02.2010 У Марьи Степановны, бабушки моей подруги, были очень красивые драгоценности. Они достались ей по наследству от ее мамы, остроумно запрятавшей в гражданскую прелестные вещички в деревянные клише граверных досок мужа-художника. В этих неприметных коконах за три четверти века до них не смогли добраться ни чекисты, ни энкэвэдисты, ни гэбисты, ни простое, непатентованное ворье.

Марья Степановна была сердечно привязана к этим семейным реликвиям. Когда дочери легкомысленно просили надеть колье или брошку на свидание, а позже, повзрослев, кощунственно предлагали что-нибудь из них продать, чтобы купить новый телевизор или стиральную машину, а не портить глаза перед вечно мигающим экраном старенького "Рекорда" и не натирать волдыри стиркой вручную, Марья Степановна возмущенно вскидывалась, шея у нее покрывалась красными пятнами, и она суетливо семенила перепрятывать свои сокровища в более надежное место от возмутительных посягательств "молодых дурочек".

Дочки давно уже сами стали мамами, и на семейных обедах разговор нет-нет да и заворачивал к драгоценностям, которые, как считали сестры, хорошо было бы разделить между ними уже сейчас. Но мама была непреклонна.
"Только через мой труп", - сухо говорила она, поджимая губы, и оскорблено застывала на кончике стула с гордо поднятой головой.
"Неужели вы желаете своей матери скорой смерти?!" - говорила она всем своим страдальческим видом и на несколько дней после этих разговоров замыкалась в себе, демонстративно отвергая мелкие знаки внимания домочадцев.

Больше того, Марья Степановна уже не вполне доверяла тайникам в квартире, а может быть, и самим дочерям и внучкам и, сшив себе плотный платяной мешочек, носила драгоценности с собой под одеждой, если уезжала на дачу или уходила в гости. Их мягкая теплая тяжесть приятно тяготила стянутую шнурком шею и странным образом успокаивала и утешала Марью Степановну. Могли ли такой нежной привязанностью не воспользоваться бесы?

Однажды, возвращаясь всей семьей с дачи в Москву и проезжая очередную деревеньку, Марья Степановна увидела ведра с отборной, на удивление ранней для такого холодного лета антоновкой, стоящие прямо у обочины. Чуть поодаль на скамеечке у покосившейся калитки сидел сухонький деревенский мужичок с козлиной бородкой и дымил короткой вонючей цигаркой. Увидев притормозившую машину, он торопливо поспешил навстречу, неловко припадая на правую ногу. Расхваливая яблоки, продавец обращался почему-то только к Марье Степановне, словно давая понять, что она одна может по достоинству оценить его душистый товар.

Старушка быстро сторговалась, и расторопный зять играючи засыпал в багажник два ведра спело-восковой антоновки с веселым желтым "румянцем" на круглых боках.
Когда машина тронулась, никто и не подумал оглянуться на мужичка; в салоне было тесно, все смеялись и грызли сочные яблоки. Мужичок же, слегка прихрамывая, быстро поставил ведра на прежнее место у обочины, воровато оглянулся и, прошмыгнув в калитку, неуклюже юркнул в подпол ветхого деревянного пятистенка.

Через минуту за ограду выглянула грузная женщина лет пятидесяти, взглянула на оставленные старичком у дороги ведра с мелкой, не уродившейся из-за дождей картошкой, с надеждой окинула взглядом спешащие мимо автомобили, вздохнула и вернулась на огород. Антоновки в ее саду отродясь не бывало.

Дома решено было сварить из антоновки варенье. Всей семьей начали чистить яблоки. Шкурки сначала срезали в большой эмалированный таз, а потом пересыпали в старую круглую корзину в прихожей, чтобы было легче выносить мусор. Сварили варенье, напились чаю с пенками и разошлись спать. А среди ночи домочадцев разбудил страшный крик Марьи Степановны, которая хватилась своих драгоценностей. Она встала среди ночи в туалет и вспомнила, что, вернувшись с дачи, не положила, как обычно, мешочек в тайник, и на шее его тоже не оказалось. Все начали ее успокаивать и уговаривали вспомнить, где она могла оставить драгоценности.

Паника путала ее мысли, но Марья Степановна собралась из последних сил и начала растерянно бормотать вслух: "В дороге от жары ремешок натер мне шею. Я сняла мешочек, сразу придя домой, и на секунду положила его... куда?.. куда?.. да, конечно же, в корзину при входе!"
Она в этот раз почему-то стояла не на полу, а на тумбочке под зеркалом. А потом так увлеклась яблоками, что забыла взять к себе. А где же корзина? Так ее с яблочными очистками еще вчера поздно вечером зять вынес на помойку! С яблочными очистками и килограммом драгоценностей!

Пока зять прыгал на одной ноге, пытаясь попасть в брючину, а дочки натягивали халаты и растерянно ощупывали папильотки на голове, не зная, искать ли косынки или бежать так, старушка босиком, в одной ночной сорочке кинулась на улицу, к мусорным бакам.
Было уже четыре часа утра. Выскочив из подъезда, в предрассветной дымке она увидела размытые очертания громоздкого механического чудовища, которое с леденящим душу клацаньем железных челюстей опрокидывало в свое вонючее чрево содержимое последнего мусорного контейнера.

Марья Степановна пронзительно закричала и бросилась на ватных ногах к мусоровозу. Но железная громадина, поглощенная только собой, со скрежетом развернулась и, прогрохотав под гулкими сводами арки, выехала со двора на улицу. Марья Степановна бросилась следом. Мусоровозка медленно набирала ход. На выбоинах из ее открытой пасти вылетали бумажки, а сбоку подпрыгивало и громыхало повешенное на крюк мятое ведро. На нижних зубцах ковша мусоровоза сидели бесы. Они весело болтали голыми волосатыми ногами с маленькими, тускло блестящими на восходящем солнце копытцами. Или это просто привиделось бедной Марье Степановне, бежавшей следом за своими ускользающими сокровищами?

Бесы хихикали, тыкали грязными пальцами в сторону старой женщины и театрально хватались за курчавые животики с коричневыми пупками. Внезапно один из них зло, по-обезьяньи оскалился и запустил в Марью Степановну каким-то объедком. Удар оказался метким и для Марьи Степановны неожиданно сильным.
В глазах зарябило, ноги подкосились, и несчастная рухнула замертво на мостовую. Ах, если б замертво! Нет. Это был паралич. Полный паралич. На пятнадцать лет. До самой смерти, приключившейся два дня назад в прощенное воскресенье. Не во век Господь гневается, и не во век враждует. Пришло время простить и ее.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив