Скрепа расчеловечивания

novayagazeta — 31.08.2018

10-минутное видео пыток в ярославской колонии, впервые обнародованное «Новой» 20 июля, набрало на YouTube сотни тысяч просмотров. Кто эти зрители? Извращенцы, получающие удовольствие от вида чужих страданий? Садисты, решившие перенять опыт издевательств? Нет, в большинстве это, конечно, обыкновенные люди, «вполне себе симпатичные парни». Тогда в чем смысл наблюдения бесчеловечных сцен насилия?

Смысл — в попытке извлечь смысл. Мы понимаем, что перед нами какое-то Явление — с большой, страшной буквы. Оно выходит далеко за пределы ИК-1 Ярославля и вообще за пределы учреждений ФСИН, оно где-то здесь, касается каждого из нас, хотя бы даже не физически, а как-то иначе. Но сам по себе просмотр чудовищных кадров ничего в нем не объясняет. Чтобы найти ответ на появившийся вопрос, надо делать то, от чего нас как раз и старается — и кнутом, и, так сказать, пряником — отучить это самое Явление: мыслить.

Насилие и жестокость в России осмыслены большей частью в художественной форме — в рассказах Варлама Шаламова, в последних фильмах Алексея Германа. Хотя российский и советский опыт дает для таких рефлексий пищу никак не менее богатую, чем на Западе, с позиций смысла тема насилия почти не проговорена — если не считать революционеров, которые, не заморачиваясь о нем как о феномене, были заворожены насилием и видели в нем едва ли не главный двигатель прогресса.

Эффект Люцифера

У Филиппа Зимбардо была невеста Кристина, не очень посвященная в его проекты, а то иначе и неизвестно, чем бы все кончилось. Зимбардо задумал «тюремный эксперимент» в 1971 году в Стэндфордском университете (США). По объявлению в газете за 15 долларов в день (тогда это был неплохой заработок) были набраны 24 волонтера, которых по жребию поделили на 12 «заключенных» и 12 «надсмотрщиков». «Тюрьма» была оборудована в подвале университета, «охранникам» выдали деревянные дубинки, форму и зеркальные очки, а «заключенные» были одеты в неудобные халаты без нижнего белья, на головы натянули колготки, имитируя бритые головы, а на лодыжки им повесили цепочки, постоянно напоминающие об их статусе.

Никаких инструкций, кроме запрета на физическое насилие, Зимбардо, назначивший себя «управляющим», «охранникам» не давал, но провел встречу, на которой поставил задачу:

«Заключенным» присвоили номера, лишив их имен. Эксперимент был рассчитан на две недели, но только «охранники» имели право уходить ночевать домой — впрочем, уже на вторые сутки некоторые из них выразили желание «поработать сверхурочно». Избиения тоже потихоньку начались уже на второй день — Зимбардо это видел, но степень насилия пока не перевешивала для него увлекающую ценность эксперимента.

Невеста Кристина случайно зашла за Филиппом вечером пятого дня — они собирались поехать поужинать — и посмотрела, что там делается. Об этом вспоминает сам Зимбардо в книге-отчете «Эффект Люцифера», опубликовать которую он решился лишь в 2009 году.

Поболтав с одним из «охранников» — вполне себе симпатичным парнем — наверху, а затем увидев его внизу «в тюрьме», где в это время дошло уже до принудительной имитации гомосексуальных отношений, Кристина наорала на своего жениха, а тот даже не сразу врубился, чем она так недовольна.

(И — пусть в этих заметках будет хотя бы один хэппи-энд: потом Кристина вышла-таки за него замуж).

Эксперимент был прекращен, а его спорные результаты (высказывалась даже гипотеза, что он был целиком постановочным) не дают оснований для однозначных выводов. Часто они используются для иллюстрации известной в психологии «фундаментальной ошибки атрибуции»: мы объясняем поведение других их личными качествами, а на самом деле оно определяется той социальной ролью, которую этот человек исполняет в этот момент.

К фундаментальной ошибке атрибуции, конечно, тоже нужна поправка: ведь роли нам не просто навязываются, мы и сами их на себя берем — и не по жребию, как у Зимбардо, а исторически (биографически): в длительном и сложном процессе принятия собственных решений. Зэки в ИК-1 Ярославля (в большинстве попавшие сюда из-за преступлений, связанных с наркотиками или с добыванием денег на них) тоже понимают, хотя и смутно, какие-то траектории, следуя которым часть одноклассников из одних и тех же поселков оказались по одну сторону забора, а другая по другую. Хотя наркотики употребляют, по их данным, не только осужденные — как за пределами зоны, так и внутри.

Выбор работы во ФСИН (для чего сначала еще надо окончить соответствующее учебное заведение) — путь даже более осознанный, чем дорожка наркомана, на которую сегодня легко ступить и по недомыслию, а сойти с нее потом трудно — трудней, чем уволиться из ФСИН. Выбирая после службы в армии, уже научившей их «дисциплине» (об обратной ее стороне мы еще поговорим), работу в колонии, будущие надзиратели отлично знают, чем им там придется заниматься.

Следователи, судьи и журналисты, впервые увидевшие участников избиения, когда их начали брать под стражу, были (как и Кристина в эксперименте своего жениха) поражены тем, что те чаще всего тоже — «вполне себе симпатичные парни». Один из отсидевших в ИК-1 и подвергавшийся там избиениям рассказал мне, что

он точно «не хотел» и, наверное, даже бил Макарова не так усердно, как остальные.

Впрочем, остальные теперь тоже будут говорить, что они «не хотели», и в большой степени это правда: откровенных садистов среди этих 18, по оценке сидельцев ИК-1, может быть, двое или трое (забавно, что самый беспощадный из них в среде арестантов носит кличку Кончита Вурст). Рядовые участники уже начали давать показания, что отказаться они (в том числе те, чья смена уже кончилась) «просто не могли»: их бы не поняло не только начальство, но и товарищи. Пожалуй, обязательное участие в таких «воспитательных мероприятиях» диктуется и общими законами мафии:

Уже известно, что устный приказ об избиении Макарова отдало руководство колонии, и, рассуждая юридически, его исполнители понесут ответственность через конструкцию не отказа от исполнения преступного приказа. Однако, как замечает Ханна Арендт (к чьим работам нам предстоит еще часто обращаться), чтобы исполнитель смог различить приказ именно как преступный, он должен выглядеть в ряду других как необычный. А в случае с избиением в ИК-1 мы понимаем, что здесь, и не только в этой колонии, это не выходит за рамки повседневной практики. Необычным стало только то, что запись избиения каким-то образом спустя год вышла в публичную плоскость, а так это просто «Банальность зла» (так называется самая известная книга Арендт) — и это как раз и озадачивает больше всего.

«Беспредел»

Ровно 30 лет назад, в августе 1988 года, в тогдашнем перестроечном журнале «Огонек» был опубликован мой очерк «Беспредел» о бунте в колонии под Ригой и его подавлении. Все материалы дела, как и возможность встретиться с зэками в колонии, предоставила мне по своей инициативе начальник следственной части прокуратуры Латвии, у которой на столе в хрустальной вазе стоял свежий цветок — к сожалению, я не помню ее фамилии. Эта деталь важна исторически — на фоне того, что в Ярославле следственные и надзорные органы, напротив, прикрывали ФСИН, и дело о пытках никогда бы не было возбуждено, если бы «Новая» не обнародовала запись. Впрочем, до перестройки в СССР рассказывать в печати о том, что творится в местах лишения свободы, фактически тоже было нельзя.

После выхода «Огонька» мне позвонил покойный режиссер Игорь Гостев и предложил написать сценарий. Фильм «Беспредел», вышедший на экраны в 1990 году, мы снимали в действующей колонии строгого режима под Тверью (тогда еще — Калинином). Некоторые сидельцы с согласия администрации и «авторитетов» снимались в массовках и эпизодах, а надзиратели и «блатные» консультировали актеров и подправляли сценарий. То есть 30 лет назад я был глубоко в теме и могу ответственно заявить следующее.

Разумеется, тогда случались и драки между заключенными, а использование насилия одних против других ради понуждения к работе с предоставлением поблажек «черной масти» (а фактически надсмотрщикам) — и вовсе очень древнее ноу-хау. В фильме герой по кличке Филателист погибает именно за то, что объясняет этот механизм товарищам по зоне на примере египетских мамлюков. Приказ его «опустить» (но не убивать) отдает замначальника по оперативной работе или «кум» — на его роль не случайно был выбран интеллигентнейший Лев Дуров: тогда опера старались использовать хитрость, иногда и разводку (подлость), но только ради предотвращения эксцессов большего насилия.

Подлостями славилась и сплошь дворянская царская охранка, как и всякая спецслужба, у которой «работа такая» — но и в советских «правоохранительных органах» первейшим качеством считался ум, а не сила. В то время легко можно было вообразить сотрудника колонии, который в сердцах дал зэку зуботычину, но такой, как в случае с Макаровым, вдумчиво организованной, массовой и продолжительной экзекуции, да еще и руками сотрудников, представить себе было просто невозможно. Вообще, бить человека тогда считалось «не интеллигентно» — и это худо-бедно работало.

Что же произошло с этим «контингентом» за 30 лет? На самом деле, это тот же самый вопрос Кристины: что потерял (забыл, «заснув») всего за 5 дней Филипп Зимбардо? Если сначала совсем коротко — но этот тезис мы и дальше будем поворачивать с разных сторон,

: этот неизвестный прежде термин возник уже в «нулевые», а за языком тут надо следить очень внимательно: ставка на «силу» уже не предполагает охрану чьих-то «прав».

Печальный для человечества как вида результат Стэндфордского эксперимента требует от нас (от каждого из нас) ужаснуться, поставив себя на роль «надсмотрщика»: а как бы я сам повел себя по такому жребию? Неужели и во мне сидит дьявол жестокости? Да, он, наверное, в каждом из нас, хотя, конечно, в разной пропорции, но зависящей не столько от моральных качеств, сколько от темперамента. Хорошо известно из исследований, что преступники и полицейские (надсмотрщики) в массе принадлежат к одному и тому же психотипу:

Дьявол (как и Бог, разумеется) живет в нас не так, что вот эти овны, а эти козлища. Но какие-то социальные и политические условия (здесь «политика» в точном смысле слова: человек всегда живет в социуме) способны его в нас разбудить. Те мои коллеги по СПЧ, которые постоянно посещают учреждения ФСИН в разных регионах, считают, что нечто похожее на ярославскую экзекуцию могло произойти, например, и в Омске, но не в Новосибирске: мера «высвобождения дьявола» главным образом зависит, по-видимому, от личных качеств руководителя регионального управления ФСИН, от его представлений о допустимом — то есть от задаваемой им именно политической линии.

Речь здесь идет скорее даже не о качествах, а о степени их проявления. Ведь и слово «беспредел», впервые услышанное мной от зэков в рижской колонии, вытащенное на страницы «Огонька» и в кино и как-то сразу подхваченное в «свободном» обществе, тоже характеризует именно степень, градус и динамику Явления.

В том точном арестантском смысле слово «беспредел», которое затем получило более расширенное и неопределенное толкование, означает выход сразу за обе работающие в местах лишения свободы системы регулирования: законную и «законную» («воровскую»). Если сотрудник действует, пусть и очень жестко, но по закону, претензий к нему быть не может — так же, как между зэками легитимным считается поведение «по понятиям». «Беспредел» — это то, что не вписывается ни в один из этих поведенческих кодексов. То, что в нулевые это слово несколько утратило популярность 90-х, тоже, наверное, не случайно, а связано с тем, что и законы, и «законы» утратили определенность: это все какая-то каша («желе» — см. далее у Мамардашвили).

Оставить комментарий

Популярные посты:

thurinus

Калькулятор автокредита: эффективный инструмент финансового планирования при покупке автомобиля в кредит

colonelcassad

Непобедимый "Леопард"

leviossa

Фигаро здесь, Фигаро там (ч.2)

dok_zlo

Пухновости

egornebo

Рубрика "Г​***о мамонта".

uborshizzza

День комсомола. Как и меня туда приняли

magman67

Россияне задержаны 27

prilepin

Короче, Колчак

amarok_man

Хотел обрадовать новым полом, оказался в больнице с травмой...

• Ранее
• Архив