Сколько-то начал термодинамики

bezobraznaja_el — 07.10.2011 Как ни странно, эта история имеет несколько начал и ни одного пока финала, кроме промежуточных, но стоит ли их считать. Что же касается начал, то их есть минимум три, как у термодинамики, которая известна своими знаменитыми началами: теплота, сообщаемая системе, расходуется на изменение ее внутренней энергии и на совершение ею работы против внешних сил. Коротко и ясно даже человеку, бесконечно далекому от внутренней энергии, совершения работы и внешних сил; хотелось бы чаще встречаться с такими корректными, идеальными формулировками, да все как-то. Но возвращаясь к теме - уместнее рассказывать историю с третьего по порядку начала.

Позвонила Барби, и я пропустила ее первый звонок, потому что сновала по дому, собирая будничный завтрак на стол детям, и в поисках парных носков - удивительно, но покупая пятнадцать пар совершенно одинаковых носков, через две недели тоскливо разглядываешь неопрятную и разноцветную кучу тряпья. Второй звонок Барби раздался, когда мы выходили уже из подъезда, девчонки впереди, налегке, я с портфелями и мешками сменной обуви – сзади, из звонит телефон, сразу и не доберешься.


«Привет, - закричала Барби, - ты где? Вчера не дозвонилась тебе, не до-зво-ни-лась, говорю!». И Барби кричит дальше, пока прогревается автомобиль, слушаю ее, смотрю в окно – еще зеленые листья несет ветер, вместе с листьями летит сорванное объявление о грядущем собрании жильцов. Пару дней назад председательница товарищества собственников Белла Леонидовна лично проходила по квартирам и повторяла: в шесть вечера! в шесть вечера!У неё страшная одышка, маленькие круглые глазки, теперь на собрание никто не придет, объявление растерзано в клочья и поверх обращения к жильцам написано красным маркером: Белла - блядь. Звонкое сочетание слов.

А Барби тем временем говорила странные, невероятные вещи, я зацепилась за глагол «доминировать», обычно не свойственный её лексикону. «Прости, - сказала я, без надобности опуская стекло, - я не расслышала. Чего Лена не может больше выносить?».

«Ну, - немного сбилась с ритма плавного рассказа Барби, - тут такое дело… Мы ходили с Леной в бассейн, а потом пили в кислородном баре коктейль, и она вдруг рассказала, что их брак с Хорьком – особый брак. Она сказала: вам, ванильным девочкам, не понять, и еще сказала, что правильно ее называть – домина. Я доминячу, сказала она, Хорька, так, по-бытовому. Например, сказала она, иногда я не разрешаю ему есть или велю сидеть на полу, а иногда мы собираемся с девочками, и он нас обслуживает».

Лена, наша общая знакомая по танцевальной школе, была невысокого роста полноватой брюнеткой, на подбородке ее располагалась ямочка, такая глубокая, что я всякий раз боялась увидеть в ней корни зубов или что-то такое, подкожное. Зимой она повязывала голову пуховым серым платком, похожим на мертвую овцу. Летом пудрила внутреннюю поверхность бедра тальком, простосердечно жалуясь на излишнюю потливость. Памятен случай посещения Леной мастера педикюра, когда она обрадованно заявила после всего: наконец-то босоножки стали впору. Я тревожно представила Лену в черном латексе, полумаске и с хлыстом в руке, вот она постукивает им по голенищу высокого сапога, вот тычет носком сапога в лицо коленопреклонённых мужчин и так далее. И еще эти девочки.

Барби, скорее всего, еще что-то рассказывала, уже случаи из своей жизни, что-то там они купили по акции в супермаркете бытовой техники, потом пошли менять, но им отказали, назывались причины, но я не слышала.

«Прости, - перебила я, стараясь вложить в голос интонации удивления, - прости, пожалуйста, мне пора ехать. Перезвонимся еще!».
«Пока, пока, - быстро согласилась Барби, - ты после школы – на работу?».

«Конечно», - я бросила трубку на сиденье рядом, не попала в распахнутое чрево сумки, не попала даже на сиденье, если говорить откровенно, трубка осталась валяться на резиновом коврике, ничего не случится с трубкой. Оказывается, начался дождь, и к школьному крыльцу, отделанному гранитом и мореным деревом, мы бежали через дорогу и чахлый сквер по мелким грязным лужам, вода брызгала на чулки сзади, рисовала вокруг щиколоток темные круги почти идеальных форм. Руки окоченели, с трудом разжала пальцы, выпуская портфели на волю, растерла ладони, поднесла их ко рту и подула жарко. К слову сказать, вот вам и работа против внешних сил, вот вам и теплота, передаваемая системе.

Лене я навязалась совершенно неприлично на вечер, даже не помню, что наговорила ей, что придумала – то ли нуждаюсь в ее совете по поводу подходящей обуви для танцев, то ли буду по делам в ее районе и хорошо бы встретиться, выпить кофе.
«Я не пью кофе, - сказала Лена, расстегивая унылую куртку из коричневой болоньи, - кофе уничтожает витамин «цэ» в организме. И у человека вполне может случиться цинга. Я не хочу в тридцать шесть лет растерять зубы и иметь недостаточный синтез коллагена, а также понос геморрагического характера».

Произнося эту невероятную речь, она остро посматривала вокруг небольшими, ярко подведенными глазами. Правый глаз казался больше левого, или это был дефект макияжа. А я не знала, как начать разговор, и беспокойно барабанила пальцами по массивной столешнице. В итоге, Лена заказала морковный сок и что-то такое же отвратительное, я – двойной эспрессо и минеральную воду. Подумав, добавила еще чизкейк, классическую его вариацию.

«Ну, что ты хотела-то», - спросила Лена, взбалтывая без надобности оранжевый напиток в высоком стакане.

«Лена, - я откашлялась, - ну, ты знаешь, я работаю в журнале. И мне иногда нужно что-то такое, неожиданный материал. Например, о людях, которые занимаются чем-то интересным и не совсем обычным. Понимаешь?»

«Понимаю, - Лена допила сок и с любопытством оглядела мой чизкейк, - парят на дельтапланах, держат дома свиней, изобретают велосипед на восемь кресел, интересные люди. Я тоже хочу такой тортик. Девушка, можно вас на минуточку?».

Лена выбрала еще яблочный пирог и мороженое с шоколадом и фруктами.

«Дельтаплан, да, - господи, какой к черту дельтаплан, - велосипед и домашние свиньи. Можешь ли ты что-нибудь сказать по Теме?».

Последнее слово я выделила, как это делают они, превращая строчную букву в заглавную.

Лена подняла свои раскрашенные веки, приоткрыла рот, потом закрыла, потом снова открыла и сказала: «А, понятно, Барби натрепала. Но я не хочу про это – в журнал. Это наше личное дело, что кого! И потом, - она сделала паузу и пожевала пирог, - и потом, я же обязательно затрону интересы других людей, с этим-то как? Сечёшь? Допустим, у нас Мальвинка проживала, две недели на цепи провела, сабочкамоя. А я про нее – интервью прессе? Или даже просто тебе, не для печати как бы? А не офигела ли ты, к примеру? ». Ее речь звучала странно, сочетая в равных приблизительно пропорциях выражения газетного публициста из местных и учащейся профессионально-технического училища, коей она когда-то и являлась.

Лена стремительно доела пирог и повторила с выражением: «Нет, нет, и нет».

Не захотела рассказывать, как одним прекрасным, тоже дождливым днем сколько-то лет назад (много) сидела на занятиях в своем училище педагогов и бдительно закрывала телом вырванный из тетради листок от соседа Катоняна–невероятной красоты смуглого юноши, абсолютно чуждого любых тригонометрических формул. Именно формулы интересовали его в контрольной работе Лены К., и он попытался льстиво погладить ее пухлый локоть и все-таки подсмотреть историю превращения косинуса во что-то там. В тангенс? Катонян не был уверен ни в чем. Лена с отвращением отвергла всяческие поглаживания Катоняна, и сгорбилась еще сильнее, положив большую грудь на стол в милых рисунках: узнаваемый лист конопли, под ним – серп и молот, рядом девиз «коси и забивай». Катонян тяжело вздохнул. В кабинете противно пахло мокрыми тряпками и чесноком, рекомендованным министерством здравоохранения для борьбы с гриппом. Учащиеся были обязаны приносить каждый по зубчику чеснока, завернутому в марлю. Небольшой кулек крепился у воротника, или вот первая красавица потока цепляла чеснок на серебряную цепочку. Лена К. не была первой красавицей, но она отлично справлялась с математическим анализом, Катонян вздохнул еще и тихо сказал: «Слушай, дай одним глазком взглянуть, а? Потом хорошо будет, обещаю тебе!». Лена рассвирепела, ей показался обидным намек Катоняна на то, что она может быть заинтересована в каком-то неясном «хорошо» его производства. Преподаватель математики высморкался и сказал, не обращаясь конкретно ни к кому: «И заметьте, переписывать не позволю! Я вам не мамка». Лена мощно развернулась всем корпусом и силой толкнула Катоняна в грудь, зацепившись за пуговицу его рубашки серебряным кольцом.Катонян вывалился в проход между вторым и третьим рядами парт. Лена неожиданно для себя привстала и пнула его ногой в бок – так, слегка.

Невиданная радость образовалась в ее голове, будто бы там хранились плотно запаянные ампулы с этой самой радостью, маленькие стеклянные сосуды, и вот они в результате резкого скачка давления или по другой причине разом лопнули, разбились, выпустив свое сверкающее содержимое наружу, в Ленину бедную кровь.

Катонян со стоном встал на корточки и принялся бешено растирать ушибленное плечо. Преподаватель математики поднял брови и повторно высморкался. «К., - обратился он к Лене, - ты вообще соображаешь себе своей головой? У курса единственный последний шанс исправить двойки, а ты баламутишь тут воду».

«Глаза твои синие-синие, под покровом пушистых ресниц, у меня половое бессилие и гангрена обоих яиц», - в полнейшем замешательстве прочитала Лена с парты и была выгнана за дверь. Катонян со счастьем воспользовался решенным ею вариантом контрольной работы. Лена поджидала его у лестницы и приветствовала, больно выкрутив кожу на запястье. Катонян отдернул руку и поморщился. Лена со знакомым уже удовольствием ощутила в горле биение крови, обогащенной новой радостью.

Но ничего такого она не рассказала мне, а всего лишь доела чизкейк и позволила мне заплатить по счету. Я поняла, что зря рассчитывала на нее, это была обидная ошибка. Домой я добиралась на автобусе, выпив в странной забегаловке подвального магазина два раза по пятьдесят граммов холодной недорогой водки. Таким явилось третье начало этой истории, не сравнить со вторым.

***

- Здорово, - сказал журналист из альтернативного православного издания «Сердце и крест», - ты одежду в гардеробе оставила?

Журналист был празднично пьян, и пламенел округлым гладким лицом.

- Конечно, - кивнула я головой, в волосах запуталась расческа, и стукнула меня по шее, получилось больно. – Черт, черт!

- А там же нет номерков, - волновался журналист,- как ты решилась? Как? Как?

- Слушай, я же не заставляю тебя отдавать свое драгоценное пальто.

- Это не пальто, - он огладил коричневый манжет, - это пуховая куртка. Между прочим, настоящая и норвежская. Мне ее жена охранника продала. Она ездила в Норвегию. В круиз, не пойми меня неправильно! По фьордам. Я вот всё думаю, откуда деньги?

- Простите, - к журналисту подошел неизвестный мужчина в джинсах зеленого цвета. Они напоминали офицерские штаны, не хватало красных лампасов. Всем ли офицерам положены лампасы, задумалась я.

- Простите, - повторил неизвестный мужчина, - я заберу этого юношу, с вашего позволения. Ищу его давно. Владимир, наконец-то – вы.

- Привет, Пашк, - обрадовался журналист, - а что ты тут делаешь? И где ты одежду оставил. Прямо не знаю.

- В гардеробе повесил.

- А ты заметил, что там нет номерков?

- А там нет номерков?

- Разумеется, нет, - журналист тяжело задышал. – Пойду, разберусь. Жди меня здесь, ты понял? Понял?

И быстро ушел. Его настоящая норвежская куртка красиво отражала электрический свет специальными накладками, призванными обеспечить безопасность носителя на дорогах и вообще.

- Ну, я Павел, - сказал Павел, - нас не представили друг другу. Но мне всегда были не очень-то близки светские тонкости. Ну, вы понимаете.

Я назвала свое имя.

- Очень приятно, - кивнул разово он, - а вы – поклонница искусств?

Дело происходило на открытии выставки в художественной галерее.

- Нет, - отвергла его предположение, - я журналистка. Будет репортаж. Наверное. А вы – любитель?

- Боже упаси, - сказал Павел, - я вообще никто. Я тут этого красавчика искал, Вовку. Вовца! Попросили меня Вовку тут найти.

- Вы меня пугаете, - сказала я, - кому это понадобилось искать Вовку. Вовца. Да еще здесь.

- Ну как – кому, - Павел поднял бровь, - жене его и понадобилось.

- А вы?..

- А я ее брат, - бровь опустилась, - как вы относитесь к родственным узам, кстати?

Я не успела ответить, вернулся Вовка-Вовец, за малое время он солидно увеличил степень опьянения и приобрел невероятную лихость. В частности, он обнимал за плотную талию галерейную работницу Веронику, а она с материнской нежностью кормила его с руки орехами «пекан» и улыбалась.

- Пашка, - сказал он с убеждением, - я с тобой сейчас не пойду. Я с тобой через полчаса пойду. А сейчас – не пойду. А через полчаса – пойду. А сейчас …

- Я, в общем, понял, - сказал Павел.

- Ну и все! – Вовка развернулся кругом и уверенно пошел в культурную толпу. Работница галереи следовала за ним, улыбаясь. Ее нарядное платье имело глубокий вырез сзади, рельеф обнаженной спины напоминал поверхность надувного матраса.

- Сожалею, - сказала я просто так. Как-то неудобно было молчать.

- Ничего, - сказал Павел, - я тут подожду.

- А ознакомиться с экспозицией?

- Благодарю, нет, - он вынул из кармана исполняющий «Прощание славянки» телефон и ответил на звонок.

В следующий раз, когда я увидела Павла, он имел щеголольскую бороду и сидел на огромных размеров кровати: черные джинсы, черный свитер, черная куртка из кожи грубой фактуры, черные ботинки, а я дергала молнию в боковом шве платья, подол задран, и надо торопиться и снять колготки – они совершенно не подходят для эротических спектаклей.

Просто все произошло неожиданно.

- Ты слишком торопишься, - сказал он, - зря ты вообще сюда прошла, внутрь. Эта дура, квартирная хозяйка, она вообще не понимает человеческую речь. Ты должна была передать мне сценарий, я бы прочел его и только тогда решил, стоит ли тебя впускать сегодня. Мне жаль, что получилась так несуразно, но тебе все же придется выйти.

Я одернула платье. Черное платье в белый горох, воротник-апаш - такая особая разновидность стояче-отложного воротника. Лацканы широкие, открытые свободно лежат на груди и плечах.

Во время первой мировой войны во Франции широко распространилось движение парижских хулиганов, борцов за независимость. Их называли апашами («apache» в переводе с французского- «хулиган»). Чтобы лишний раз продемонстрировать свое свободолюбие и независимость от мира имущих, парижские хулиганы носили рубашки, воротники которых не имели пуговиц, что делало невозможным повязать галстук.

Но я не чувствовала себя борцом за свободу и независимость, отнюдь. Вышла за дверь, прошла коридором мимо невероятной длины шкафа – десятки полированных дверок, полок из древесно-стружечной плиты, около часов-будильника в виде плюшевого медведя (циферблат вмонтирован в корчневое пузо) стояла квартирная хозяйка. Наверное, это была она. Кто бы еще мог стоять здесь, в этом коридоре, освещаться голубоватым светом энергосберегающих ламп? Невысокого роста женщина с миловидным кошачьим личиком прижала палец к губам и прошептала:

- Вы меня, ради бога, простите, я не поняла указаний.

На указательном пальце сверкал, переливался массивный перстень – много сапфиров и бриллиантовая крошка. С какой-то ненавистью она укусила себя за указательный палец.

Я вышла на лестницу. Последний этаж, чердачный ход, было слышно как там, наверху, ходят голуби, они шелестели крыльями и ворковали, ворковали. Больше квартир на площадке не было, потенциально возможное место занимала ниша в стене, укомплектованная двумя креслами и табуреткой с круглым сиденьем. Табуретка исполняла роль столика, на ней располагались газета «КоммерсантЪ», пачка одноразовых носовых платков и старомодная пепельница в форме рыбы с распахнутым ртом, наполовину забитая окурками. Без всякой брезгливости я поворошила рукой и достала на выбор – два фильтра в тонкую продольную полоску от Kent Nanotek и один коричневый от CAPTAIN BLACK с ароматом вишни. Однако. Испуганно почувствовала, что задыхаюсь, задыхаюсь, сейчас задохнусь. Кто здесь бывает у него, какие женщины ожидают терпеливо в этих креслах, курят тонкие сигареты, читают «КоммерсантЪ», утирают слезы бумажными платками?

Павел вышел из квартиры. В его руках был белый лист бумаги, на половину заполненный текстом: сценарий моей работы.

- К сожалению, это не совсем то, о чем мы говорили, - сказал он, помахивая этим листком. – Ты согласна со мной? Я увидел хорошее, яркое начало, но никакой кульминации, никакого финала. И определение «новозеландская домохозяйка» меня смутило немного. Откуда взялась эта Австралия и Океания?

- Не знаю… но я думала, встреча с Главным надсмотрщиком… думала, эта сцена – кульминация. И развязка. Сразу как бы.

- Не могу согласиться, - он протянул мне лист, - такое ощущение, что ты торопилась. И не закончила начатое. Будто бы что-то тебе мешало. Так вот. Меня качество этого сценария не удовлетворяет. Ты можешь много лучше. Думаю, ты исправишь некоторые недочеты. Скажем, к следующему вторнику. Спасибо, что заглянула.

И Павел развернулся кругом.

- Следующий вторник, - произнесла я хрипло, откашлялась, - следующий вторник, здесь же?

- Нет, - он посмотрел через плечо, - давай, как раньше. На почту мне кинешь. Я посмотрю. Чтобы тебе не ездить напрасно.

- Можно мне все-таки приехать, - голос отказывался звучать нормально, срывался то в писк, то в хрип.

- Нет. И сегодня нельзя было разрешать тебе приезжать. Пока.

И он ушел окончательно, я покачнулась и свалилась в кресло, из рук что-то посыпалось на рыжую керамическую плитку – оказывается, я так и держала окурки, зажав в кулаке.

«Рынок невольников на пиратском острове Тортуга. С корабля сгружают живой товар. Среди рабов – Лючия, новозеландская домохозяйка. Она пытается скрыть наготу под изорванной ветхой одеждой, еще на ее шее – жемчужные бусы, последнее, что связывает Лючию с домом. Меж рядов невольников ходят надсмотрщики. Они проверяют состояние товара: заглядывают в рот, пересчитывают зубы, женщин досматривают дополнительно, принуждая ложиться на землю и принимать соответствующие позы. Доходит очередь и до Лючии. Надсмотрщик в ярости обнаруживает на ее шее – жемчуг. Отправляется за подмогой. Лючия в панике стремится спрятать ожерелье в функциональных отверстиях собственного тела. Ее волокут к Главному надсмотрщику. Тот обыскивает женщину и извлекает жемчужное ожерелье. Необходимо наказать нарушительницу правил. Главный надсмотрщик берет в руки плеть. Лючия получит двадцать пять ударов. После этого она должна на коленях просить позволения у Главного надсмотрщика удовлетворить его сексуально, тот оскорбленно приписывает ей еще двадцать пять ударов, но потом милостиво позволяет сделать ему минет».

Конечно, Павел совершенно прав, эпизод с Главным надсмотрщиком нельзя считать и кульминацией, и развязкой. Конечно, я слишком торопилась, не верила своему счастью – после шести месяцев виртуального общения он согласился на личную встречу. Конечно, я не доработала сценарий, просто не могла сосредоточиться, каждый миг в моей голове рождались и погибали новые миры, щеки пылали, я искусала губы, и каждое движенье болезненно простреливало на три счета, от бедер до груди, обратно и снова вверх. Предметы вокруг двоились и плясали забавные танцы, пальцы дрожали, и я уже не дышала, а глотала воздух, потому что легкие мои до краев заполнились нетерпеливым ожиданием, в этом ожидании плавали рыбы и прорастали коралловые рифы.

Понятно, что сколь угодно долго такое положение дел сохраняться не могло, и вот я упросила, вымолила у Павла это свидание, я еще утром не знала, что он согласится, только этим и можно объяснить явление колготок – ведь разумеется, я надела бы чулки, у меня прекрасная коллекция чулок, кружевных, со швом и даже в сетку, и даже с воланами у резинки, я чулочный маниак. Однако невозможно было оставаться в этом подъезде, на этой лестнице, и необходимо добраться домой, я встала и поплелась вниз, прижимая локтем сумку к телу так, будто требовалось соединить края раны, первый шаг очень трудный, второй еще более, третий вообще и так далее.

Где-то на середине следующего лестничного пролета остановилась, в сумке был припасен флакон корвалола – шестьдесят капель и фенобарбитал мгновенно начинает свое благотворное успокаивающее воздействие. Пользовать корвалол в условиях подъезда оказалось неудобным: мой маленький металлический бокальчик, привезенный подругой из экзотического северного города, рухнул с неплоских перил, расплескивая по дороге вниз остро пахнущее содержимое. Звеня и подпрыгивая, как водится; когда я поймала его площадкой ниже и вытирала подолом платья с любовью, мимо прошла неизвестная девушка, вежливо сказала: «Вы позволите?», прошла, не коснувшись бедром, не задев плечом, она поднималась, юбка отлетала в ритме шагов, на юбке чередовались полоски: красная, белая и синяя. Цвета флага Новой Зеландии. Да и многих, разумеется, других флагов тоже. Даже российского, отчего-то я неоправданно взволновалась этой мысли, и следуя за ней, я сделала сколько-то шагов наверх – не думаю, что больше двадцати. Полосатая девушка как раз поставила палец на кнопку звонка единственной квартиры на этаже. «Вам помочь?», - обернулась девушка, на ее лице взметнулось нежнейшее внимание. Она отвела рыжеватые волосы со лба, слегка улыбнулась.

«Я намеревалась воспользоваться лавкой», - просипела я и выразительно помотала флаконом корвалола и сияющим стаканчиком из экзотического северного города. Убралась в тень. Какая еще лавка, господи.

Тут дверь распахнулась и появилась, должно быть, квартирная хозяйка, тихо промяукала что-то и замок снова щелкнул. Девушка прислонилась к стене, смотрела на потолок, ущербный от некогда зажженных и хитро пристроенных там спичек. Я отсчитывала капли, как последние минуты.

«Заходи», - сказал вдруг Павел, и девушка со всего роста качнулась в его сторону, он подхватил, её рыжие волосы смешались с его холеной бородкой, и он вдавливал ее голову все сильнее, сильнее, и вот его пальцы уже побелели от напряжения, а ее руки так оплели его шею, что он с шумом и всхлипом втянул воздух - игры с дыханием, мон колонель, не знакомы вам совершенно.

Я выдвинулась из своей ниши, и несколько минут наблюдала за ними – как там назывались эти существа, которых ударом молнии разделил Зевс на мужчин отдельно и женщин отдельно? Именно такое хрипело, вздыхало и переступало двумя ногами парой метров левее. Я ушла незамеченной.

Больше мы не встречались никогда. Первые пять месяцев прошли довольно сложно, но в конце октября выпал снег, пересекая двор, жмуря глаза на белое сияние принаряженного тротуара, я с кашлем выплюнула последнюю рыбу, обитательницу легких.

- Девочки, - позвала я дочек, - ну вы вечно копаетесь!

- Мамочка, какой у тебя снова голос, - сказала старшая, - прямо как раньше.

И я кивнула. Пять месяцев, сущая ерунда. Во времена первого начала я молчала около полутора лет.




Сначала хотела разделить рассказ на две половины, но так выходило как-то несуразно, слишком продуманно. Так что пусть так.



фото Алисы Куфаровой

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив