СЕДЬМОЙ ДОМ. Продолжение 42
perebeia — 28.09.2025

А тем временем в Севастополе вожделенное житье у моря оказалось совсем не таким, каким мечталось родителям. Климат маме не подошел совершенно, не зря она зиму любила всегда. Сырость, да еще первый этаж с бетонным полом, просто смена климата – с раздутыми коленками положили в больницу, оказался полиартрит, да еще ревматоидный. Да даже если бы не это… просто жизнь вдали от дочери и внуков оказалась совершенно бессмысленной. Одна тоска. Все было не так и все не нравилось. А папа наоборот там расцвел и помолодел. И на работе его быстро оценили с его опытом и трудолюбием, и уже даже в таком возрасте перспективы открывались хорошие. Переводили в Ялтинский филиал, давали квартиру на набережной и все такое. А маму не радовало ни море, ни бесснежная зима теплее нашей осени, а уж новый год без снега и +15. Да еще у соседей на грядке морковка зазеленела. В январе! Морковка эта маму окончательно и добила. Не могла она смотреть на зеленеющие грядки в январе. Она рвалась обратно в Уфу, но папа и слышать о возвращении не хотел. Мама собралась приехать пожить к нам, может, папа поживет там один и одумается. Но у нас даже ночевать было негде, вторая комната была 6 м и еле вмещала две маленькие кровати. Так что ночевать пришлось у сестры, благо рядом. Наверное, я должна была радоваться. Но нет, каюсь, я не была рада. Я впервые жила такой жизнью, какой хотела всегда, без ссор и обид, одна радость, я хотела наслаждаться этой радостью. Мне не нужны были ни помощники, ни дополнительная нагрузка, и так хватало. Я знала, что мужу все это тоже не нужно. Боялась испортить то, что только началось у нас и еще не окрепло. Знала, что ссор не будет, и причин для них тоже, что никогда больше мама не будет лезть в наши дела и отношения, но никто не будет себя чувствовать свободно, как в одной семье. Кроме Маши конечно, о которой больше всего мама и тосковала. Естественно, и речи не было о том, чтобы маме не ехать. Мне было жалко ее, я боялась, что житье у моря окончательно ее здоровье подорвет. В любом случае даже мысли не было, что можно сказать нет, не приезжай. Но рада я не была, каюсь.
Мама приехала, когда Митюшке было месяца три. Похудевшая, испуганная своим состоянием до предела. Мы без конца обсуждали, как теперь быть, и как можно было сотворить такую глупость, и как уговорить папу и сколько на это потребуется времени. Для меня с приездом мамы забот не убавилось, потому что если мама чувствовала себя достаточно хорошо и поглядывала за Митюшей, я стирала, готовила, убиралась, чтобы поменьше дел оставалось мужу. Да еще машинка сломалась, и все приходилось стирать руками, что в прачечную не отдашь. А ходить мне никуда не хотелось, да мама и не оставалась одна с Митюшкой.
Митя был по-прежнему образцовым ребенком. Ел, спал, улыбался, агукал, хорошел понемногу. Поправлялся и рос невероятными темпами, даже врачи удивлялись. Ничто не омрачало нашей радости. Я и подумать не могла, что скоро мне придется пережить самое страшное из всего, что до сих пор случалось в моей жизни.
Да, Митя был на редкость спокойный ребенок. Прекрасно ел, прекрасно поправлялся, спокойно спал и совсем не плакал. Все было как всегда. Мы пошли на ежемесячный осмотр, я на всякий случай обратила внимание врача – вот тут вроде чуть припухло. И врач сразу потускнела и сказала – в больницу. Немедленно в больницу. Стафилококк мы подцепили в роддоме оба, но все быстро залечили. Лампу ультрафиолетовую купили, все продезинфицировали дома. И думать забыли. Но роддомовский стафилококк коварный.
Я даже не испугалась сначала. Я не поверила. Ошиблась врач. Сейчас зря проездим и вернемся. Не давала панике разрастись. Нет, ерунда, ошибка. Сидим, собрав вещички, ждем машину – в больницу? Из этого нашего гнездышка, где все так хорошо, так правильно, где столько сил и стараний положено, где все стерильно, все предусмотрено, все возможное сделано для ребенка – за что, почему?
В приемном покое красавец врач оборачивается ко мне, осмотрев Митю. Вы что? Почему так запустили? Как не беспокоился, не может быть! А вот может. И все сразу понеслось, быстро, быстро, не давая опомниться и осознать. Сразу на операцию. Даже места в палате не отвели еще. Как операцию?? Еще и операция?? И мы уже несемся по лестнице, и я как во сне, что-то бормочу про может быть ошибка, и может быть можно без операции… Но по лицу врача вижу – нет, нельзя, нельзя. Наверное, это сон, сейчас я проснусь, сейчас… И вот уже его забирает у меня другой врач, неловко, будто первый раз ребенка держит, нет, мне нельзя с ним, никак нельзя, и мы стоим с мужем перед закрытой дверью операционной, и я все не могу осознать, понять, я даже не спросила, сколько длится такая операция, сколько придется ждать. Муж мечется по коридору, а я стою под самой дверью, боюсь отойти, чтобы быть ближе к нему. Если гланды у Маши минут 20 удаляли, тут наверное серьезнее, тут полчаса, или даже час, надо собраться, надо взять себя в руки. Но я не успеваю. Буквально через 10 минут выносят Митю - немножко сонного после наркоза и улыбающегося. Все, уже все, чудеса! Врач что-то еще пеняет мне, что еще чуть-чуть, и был бы перитонит, но я никогда не пугаюсь задним числом, не случилось же, все, все, самое страшное позади. Я прижимаю свою драгоценную ношу и иду устраиваться в палату.
Три кроватки побольше заняты, а мне приносят совсем маленькую, как в роддоме. Я объясняю санитарке, что в такую мы не поместимся. Четыре месяца? Да, четыре. Поместитесь. Не поместимся! Не морочьте мне голову, до 5 месяцев все в таких лежат. Приходится демонстрировать ей Митю и примерять к кровати. Санитарка поражена его размерами и нехотя приносит кровать побольше. Устраиваюсь, Митя мирно спит. Знакомлюсь с соседями. Два новорожденных младенца после операции, какая-то жуткая пневмония, свернулись легкие. Идут на поправку, из них торчат какие-то трубки с банками на конце. Я в ужасе. С одним лежит мама, еще не оправившаяся сама после родов, со вторым бабушка, свекровь мамы, мама с маститом лежит в другой больнице, тоже вся перерезанная. Наш случай кажется сущим пустяком по сравнению с таким ужасом. И никто не рвет на себе волосы, не стенает, ухаживают за своими малышами, дремлют сидя на стуле, когда они спят. Всюду жизнь. Мы даже чаевничаем вместе, и бодримся, и даже шутим. Мы поддерживали потом связь с мамашами. Все эти малыши выросли абсолютно здоровыми.
Кроватей для матерей не предусмотрено было вовсе. Места для этого нет, больница переполнена. На ночь ставим раскладушки, но к обходу и до отбоя их и следа не должно быть. Спал, не спал ночью с больным ребенком – днем стой или сиди. Поспать, конечно, мало удавалось ночью, хоть Митя и спал. Малышей с этими трубками даже на руки взять нельзя, чтобы успокоить. Сменить пеленки проблема. Дремала днем сидя, положив голову рядом с Митюшкой на кровать. Только бы скорее выписали! Но не обещали раньше чем через неделю, если все будет хорошо.
Оказалось, что перевязки делают без наркоза. А они ужасно болезненные, хоть и быстро. Каждое утро я слышала недолгий, но совершенно дикий Митькин крик из перевязочной и седела. Потом упросилась, чтобы меня пускали с ним, убедила, что не упаду в обморок. Держала его за ручки, гладила головку, успокаивала, все же ему не так страшно было наверное, когда мама рядом.
Я притерпелась к больничной жизни. Муж приносил каждый день еду, чистые ползунки, он переселился к свекрови, больница была в их части города, а от нас вообще край света. Даже выпросил разрешения переночевать в субботу рядом с Митей, чтобы я поспала хоть одну ночь на диванчике в коридоре. Все мне завидовали, ни один муж так себя не вел. Мама управлялась с Машей, им мы конечно никаких ужасов не рассказывали, зачем.
Наслушалась жутких больничных историй. Вся больница еще не отошла после смерти 16летнего парнишки, которого спасли после ранения в сердце какими-то подонками, выходили, вся больница за него переживала, врачи сотворили настоящее чудо во время операции, и он пошел на поправку, и даже разрешили матери его навестить в реанимации против правил, собирались назавтра переводить в общую палату. И он умер прямо при ней, успев только улыбнуться и сказать мама, оторвался тромб. Эластичными бинтами тогда не пользовались и никаких антикоагулянтов не вводили почему-то. Рыдала вся больница, все врачи. А врачи и сестры там были удивительные. Мало того, что хирурги первоклассные, они были люди, переживали за каждого ребенка как за своего. Я вообще не знаю, отдыхали ли они когда-нибудь. Они всегда были там, в больнице. И днем и ночью, если и уходили отоспаться домой, то так ненадолго, что даже не успеваешь этого заметить.
Красивый врач в меня влюбился. Я бы этого вовсе не заметила, внимательны они были ко всем без исключения. Соседки по палате посмеивались, как он на меня смотрит, и сестры намекали, и даже там у них какой-то стенд был шутливый, что-то там нарисовали про него с намеком на меня, не помню уж, как именно. Я сама была вся в ячменях, красотка хоть куда. Мне было совершенно не до того. А он подсылал медсестру лечить мои гнойники, роддом и меня щедро одарил стафилококком.
К нам положили нового малыша семимесячного. Поставили еще одну кровать и принесли его совершенно голого из реанимации, тоже с трубками, одного. Я удивилась, где мать. Ее предупредили еще вчера, не знаем, где мамаша, у нее еще трое детей кроме этого. Симпатичный малыш лежал нагишом и улыбался. Это с пневмонией и голый! Хорошо, что Митя крупный, и семимесячному подошли его ползунки и рубашечки. Одела осторожно, чтоб трубки эти не задеть, хоть и страшно было, а что делать? Накормила Митиной смесью. До вечера пришлось за ним еще ухаживать. Но он такой хорошенький был, спокойный, глазки смышленые, улыбается. К вечеру явилась мамаша еще с тремя детьми, школьного уже возраста. Все грязные какие-то, в верхней одежде, и кто только пустил, налезли в палату и давай гугукать – Вадимчик, Вадимчик, и совать ему вареную холодную картошку. Мамаша достала какие-то грязнущие, огня присеки, ползунки и собралась напяливать уже на малыша. Ну, я им дала Вадимчика. Во-первых, выгнала всех братьев-сестер из послеоперационной палаты. Объяснила мамаше, что после такой операции ребенка надо в чистое одевать, сунула обратно братьям принесенные ей ползунки, наказала выстирать, прокипятить и прогладить. И мамаше халат почище принести. И сварить курицу малышу, яблок принести, а не картошку. Мамаша боялась прикоснуться к Вадимчику с этими трубками, только агукала. Пришлось мне его переодевать, пока не вынули трубки.
Рана у Мити заживала хорошо, нас выписали через пять дней. Мы еще неделю жили у свекров, потому что ездили на перевязки. Свекор с удовольствием держал внучонка на руках, смотрел на него со все возрастающей нежностью, никому не давал стирать его ползунки, и ползунки после его стирки просто сверкали. Свекровь говорила – Саша, не привыкай лучше, не будут ведь возить к нам, нянчиться не дадут, будем скучать потом. Мы со свекром полуночничали, пили кофе на кухне и не могли наговориться. В основном я слушала, конечно. А свекру всегда было что рассказать.
Через неделю мы вернулись домой, и все пошло как раньше. Врач на прощанье предупредил нас о рецидивах, которые бывают почти всегда, но я опять не поверила. Такой здоровый мальчишка, с хорошим иммунитетом, даже ни чихнул ни разу – обойдется, все будет хорошо.
Не обошлось. Потом. Расказывать нет больше мочи.
Как повысить узнаваемость компании с помощью digital-инструментов
Урожай
Разноскоростное вымирание Европы
5 лет альбому Blue Oyster Cult "The Symbol Remains"
Arcadia park, парк Аркадия
В честь дня людей элегантного возраста - лайфхак!
Коллективный портрет русского матроса нач. ХХ в. от старшего офицера ЭМ "Новик".
Про искусство
Запутанные красивые портреты

