Русский и японец как братья (Карамазовы)
borisakunin — 18.04.2011В продолжение
предыдущей темы – об уникальности/неуникальности всякой отдельно
взятой черты национального характера.
Однажды я выступал в Высшей Школе Экономики в паре с профессором
Камэямой, который в восьмой (!) раз перевел на японский «Братьев
Карамазовых». Перевод стал в Японии мегагига-бестселлером, за
первый же год было продано больше миллиона
экземпляров.
Из публики спросили, чем я объясняю столь жаркую любовь
японцев именно к этому роману. Я честно ответил: понятия не имею.
Потом начал про это думать. И вот какая у меня возникла гипотеза.
Не знаю, покажется ли она вам убедительной.
С легкой руки Достоевского, который сложил химическую формулу
«истинной русскости» из трех главных ингредиентов (Митино «Широк
человек», Иваново «Если Бога нет», Алешина «Слеза ребенка») и, во
имя объективности, кинул в этот гремучий раствор горстку
федоркарамазовской грязи и щепотку смердяковщины, весь мир вот уже
130 лет спорит, какой из карамазовских компонентов нашего
нацхарактера самый русский. Разумеется, лидирует Митя с его
безудержностью в высоком и низком, хорошем и плохом.
Карамазовская триада: Удаль, Умничанье,
Духовность
Видимо, так
оно и есть. Выражаясь поэтически, Размах, а выражаясь сухо,
«отсутствие чувства меры», действительно является международно
констатированной (и не отрицаемой нами) типообразующей чертой т.н.
Русской Души.
Свод исконно русских максим выглядит примерно так:
Казнить – так казнить, миловать – так миловать
Рубить – так с плеча
Любить – так королеву, украсть – так миллион
Кто не рискует, тот не пьет шампанского
И прочее
подобное.
В отечественной истории этот атрибут
национального своеобразия не раз бросал страну из одной
крайности в другую: уж коли свобода, то полный хаос, уж если
порядок – то автократия или диктатура.
Оборотные стороны отсутствия чувства меры - дубовая упертость и
героическая стойкость. Из-за непробиваемого, тупого упрямства
возникали холерные и картофельные бунты. Из-за него же устояли в
1812 году после (что бы там ни писал Лев Николаевич о «моральной
победе») тяжелого поражения при Бородине; и еще раз в 1941 после
уничтожения регулярной Красной Армии; не сдали Ленинград; отстояли
Сталинград.
Эта коренная черта русскости в одних ситуациях вызывает безумное
раздражение, в других – горячее восхищение. Мы-то на себя за нее не
раздражаемся, а гордимся, что во всём нам хочется дойти до самой
сути: в работе, или там в поисках пути и уже тем более в сердечной
смуте.
Но есть на свете нация, вроде бы мало на нас похожая, однако
наделенная этим обоюдоострым качеством в еще более сильной мере.
Как вы догадались из заголовка, это японцы. Один токийский экспат
британского происхождения когда-то изложил мне целую теорию
исторической обреченности японского модуса вивенди, потому что «они
никогда не умеют вовремя остановиться». Ну, понятно: для англичан,
чемпионов сдержанности, худший грех, когда кто-то “never knows when to stop”.
Особенно выпукло дефицит чувства меры у японцев, как и русских,
проявлялся в периоды тяжких военных испытаний. Про массовое
производство героев-летчиков я уже писал, теперь
расскажу еще об одном сугубо японском проявлении беспредельного
максимализма.
В советские времена был дурацкий анекдот про партизанский отряд,
который до сих пор блуждает по белорусским лесам, взрывает поезда и
отстреливает полицаев, потому что «связной не вернулся, а рация
сломалась». Еще был вполне реальный случай во время Первой мировой:
при поспешной эвакуации Брест-Литовска в подземном складе забыли
часового, и тот до конца войны оставался на своем посту. В третьем
что ли классе, после чтения рассказа Леонида Пантелеева «Честное
слово», нам приводили эту историю в качестве не литературного, а
подлинного примера потрясающей верности долгу, и мы потрясались,
ахали.
А японцам упорство часового показалось бы нормальным поведением. У
них после войны этаких непреклонных партизан и стойких оловянных
солдатиков было пруд пруди.
Хотя 15 августа 1945 года была объявлена капитуляция, отдельные
отряды императорской армии, оказавшиеся в отрыве от своих, еще
долго продолжали воевать с американцами. Известия о конце войны они
считали вражеской пропагандой.
Отряд капитана Сакаэ Обы на острове Сайпан согласился
сложить оружие лишь в декабре 1945,
после полутора лет боев в
окружении
Известно, что крупное соединение Квантунской армии, около 15 тысяч
человек, оборонялось от китайцев в горах Маньчжурии аж до конца
1948 года.
В джунглях Индокитая, Филиппин, Индонезии одичавшие японские вояки
воевали с местными жителями и американцами (или просто прятались) в
течение долгих лет. Сначала партизан было много. Но кто-то умер,
кого-то подстрелили, кто-то был пойман и отправлен на родину.
И всё же не сдавшиеся попадались в глухих лесах еще и в семидесятые
годы.
В январе 1972 двое филиппинских охотников наткнулись на капрала
Сёити Ёкои. Он 27 лет бродил по лесам с винтовкой без патронов.
Одежду делал из коры. Питался орехами, лягушками, улитками и
крысами. С большим трудом удалось его убедить, что война закончена,
но капрал настоял на том, что оружие возьмет с собой – а как же,
казенное имущество.
Это еще ладно, винтовка у капрала была безопасная. А вот лейтенант
Хироо Онода, высадившийся с группой особого назначения на
филиппинском острове Лубанг в декабре 1944, все 29 лет своего
партизанства активно сражался. Бойцы его группы, один за
другим, погибли. А лейтенант всё воевал. В разные годы он застрелил
несколько филиппинцев, приняв их за американских агентов.
Специально для неуловимого Оноды с вертолетов сбрасывали газеты и
листовки, увещевали его через динамик, но он не верил в провокации
и держал порох сухим.
В 1974 году японский студент, некто Норио Судзуки, отправился
посмотреть мир. Программа у него была такая: «Найти лейтенанта
Оноду, дикую панду и снежного человека». Первый же пункт увенчался
успехом. Молодому раздолбаю Онода почему-то поверил. Однако
согласился сдаться лишь своему непосредственному начальнику,
которого ради этого специально доставили на Филиппины. Местные
жители вздохнули с облегчением. Их можно понять: у
бережливого лейтенанта еще оставалось 500 патронов и несколько
гранат.
Вот таким Онода засел в
джунгли…
… А таким вышел
Насколько мне известно, последнего
японского партизана, капитана Фумио Накахиру, обнаружили на
какой-то филиппинской горе аж в 1980 году, то есть аккурат к
столетию выхода «Братьев Карамазовых».
Это я не очень изящно возвращаюсь к тому, с чего начал – к
запоздавшему ответу на вопрос из публики.
Я думаю, что японцы так любят этот роман, потому что воспринимают
Карамазовых действительно как братьев – своих
братьев. И идеалист Алеша, и полоумный рационалист Иван, и уж в
особенности одержимый Дмитрий – персонажи совершенно японские.
Убедитесь сами: