Рукописи К. Маркса, ч.1

Критика К. Маркса, еще недавно казавшаяся сокрушительной, на самом деле лишь по волоску выдергивала из его бороды. В результате К. Маркс только молодел. Чтобы понять, почему, внимательно прочтем его Рукописи.

Самые ранние из них — «Экономическо-философские рукописи 1844 г.» — не случайно были названы так советскими публикаторами. Экономическое и философское содержание на их страницах переплетено и взаимно друг друга обусловливает. И так будет буквально во всех произведениях К. Маркса, включая «Капитал».

Философия (а точнее, учение о человеке, философская антропология) даст ему ценностную и методологическую базу для экономических исследований, которые благодаря этому станут именно критикой экономического мира. В архитектуре классического марксизма философская антропология, учение о человеке, играет роль теоретического фундамента, на который опираются все остальные аспекты учения К. Маркса — и его критика политэкономии и его коммунистический проект. Да, собственно, его антропология и есть критика политэкономии так же, как она составляет содержание его коммунистического проекта. Теоретические основы освобождения человека от классовых и экономических пут были заложены им в произведениях 1844 г., философско-антропологическое содержание которых представляется основным.

Без философской антропологии марксизм лишается своих теоретических основ и потому искажается.

К «Экономическо-философским рукописям 1844 г.» содержательно примыкает более ранний (написанный в первой половине того же года, тогда как Рукописи написаны летом) «Конспект книги Дж. Милля “Основы политической экономии”». Его можно рассматривать как подготовительный материал к ним.

Значение этого конспекта в том, что он знаменует переход от исторически абстрактной антропологии Л. Фейербаха к анализу конкретной социально-экономической реальности. По сути, уже здесь К. Маркс начинает синтез наиболее влиятельных интеллектуальных традиций своего времени: немецкой классической философии, английской политэкономии и французской социальной критики (коммунизма), синтез, плодотворно продолженный им на страницах «Экономическо-философских рукописей 1844 г.». Гегелевское понятие отчуждения К. Маркс использует для обозначения социальной реальности. Содержание этого понятия здесь представлено как выражение отношений людей друг с другом. Недостаток социально-исторической конкретики, свойственный Л. Фейербаху, восполняется К. Марксом привлечением политэкономического материала, который он берет у Дж. Милля и критически переосмысливает. В итоге К. Маркс приходит к выводу: в то время как обмен «человеческой деятельностью внутри самого производства,

так и человеческими продуктами равнозначен родовой деятельности и родовому духу, действительным, осознанным и истинным бытием которых является общественная деятельность и общественное наслаждение» , денежный обмен (и основанное на нем общественное производство) приводит к тому, что человек оказывается «отчужден от самого себя, что общество этого человека есть карикатура на его действительную общественную связь». Этот тезис он развернет в Рукописях 1844 г., в главе «Отчужденный труд».

Но, что самое примечательное и на что мало кто обращал внимание, уже в этом конспекте К. Маркс реализует принцип различия практик. Определив отчужденную человеческую деятельность как «карикатуру» человеческой природы, он пытается понять, в чем состоит производство, которое, наоборот, «было бы в такой же мере и зеркалом, отражающим нашу сущность», когда бы «мы производили бы как люди». Принцип различия практик будет развит им позже в учении об «упразднении труда» как предпосылке «царства свободы» (а отнюдь не его «освобождения», как полагали многие марксисты XIX-XX вв.) в «Немецкой идеологии» и Рукописях 1857-1861 г. Именно в этом учении коренится позитивная программа К.Маркса.

*************

Парижские Рукописи дошли до нас в виде трех тетрадок — 10 глав с предисловием — и не являются цельным произведением. Редко какая глава завершена. Более того: из связки бесследно пропали несколько страниц, из-за чего концепции автора, например, в важнейшей главе «Отчужденный труд», вызывают много вопросов. Видимо, уяснив суть дела в принципе относительно материалистической диалектики общественного развития, и осознав необходимость более фундаментальных исследований, К. Маркс бросил работу над ними ради углубленного изучения политэкономии. В начале следующего года он подписывает договор на издание политэкономического трактата, с условием представления его издателю в

завершенном виде уже осенью. Это обещание К. Маркс не выполняет. Вместо этого он публикует написанные совместно с Ф. Энгельсом «Святое семейство» (1845 г.) и «Манифест коммунистической партии» (1848 г.), а так же созданную им соло «Нищету философии» (1847 г.). Затем следуют работы, анализирующие текущую политику: «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» (1850 г.) и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852 г.). В 1857 г., в Берлине выходит «К критике политической экономии». В 1867 г. издается главное произведение К. Маркса, путь к которому был начат им в 1844 г. в Париже — «Капитал». Тираж большинства этих произведений при жизни их автора, как правило, не превышал тысячи экземпляров. Неизданными остаются, кроме Рукописей 1844 г., «Немецкая идеология» (1846 г.) и Рукописи 1857-1861 гг., написанные в Лондоне, в библиотеке Британского Музея.

Таким образом, произведения К. Маркса распадаются на две группы: те из них, которые были опубликованы при жизни автора и те, которые еще долго после его смерти оставались неизданными. При чем, во вторую группу входят именно те из них, где в более или менее развернутом виде изложена его философская антропология. Как мы видим, его учение доходило до читателей-современников фрагментарно. В основном они могли прочесть либо его политические, либо политэкономические работы. Философские же произведения долгое время не публиковались, а значит, оставались не освоенными. Рукописи 1844 г. впервые полностью увидели свет только в 1932 г., а Рукописи 1857-1861 гг. — аж в 1938-1941 (в Советском Союзе).

Вывод трагический: только верхушка айсберга, названного «классическим марксизмом», оказалась доступной взору современников, его последователей и его критиков. Все они могли знать философскую антропологию К. Маркса отрывочно, по «Тезисам о Фейербахе» (опубликованных еще Ф. Энгельсом в 1888 г.) и кускам из «Святого семейства» и «Капитала». Методологический и мировоззренческий фундамент учения К. Маркса — философско-антропологические предпосылки — так и остался им неизвестным.

В их представлении классический марксизм являлся учением революционно-политическим и политэкономическим по преимуществу. В соответствии с этим он и получил одностороннее развитие и столь же одностороннюю критику: как революционно-политическое и политэкономическое учение. Возникшие после смерти К. Маркса и Ф.Энгельса теоретические конструкции закономерно выродились в разнообразные идеологические формы: либо в схоластические или позитивистские упражнения советских идеологов, либо в учения о захвате и сохранении власти вроде многочисленных леворадикальных теорий, либо в социал-демократический реформизм, в духе учения Э. Бернштейна отражающий повсеместное обуржуазивание широких слоев населения промышленно развитых стран. Все эти «марксизмы», претендующие на «творческое развитие учения К. Маркса» были порождены уже иными общественными условиями, чем те, в которых жили создатели их исходного теоретического материала. Эти конструкции — продукты разложения последнего, разложения, неизбежного в новых исторических обстоятельствах.

«Аутентичное», исходное учение Маркса противостоит им так же, как противостоит живой организм организму мертвому, распавшемуся на элементы. Как точно выразился по этому поводу В. Межуев: «Маркс против марксизма».

Конечно, было бы упрощением сводить все дело к тому, что, допустим, такой представитель «революционного марксизма», как В. И. Ленин, так и не прочел Марксовых Рукописей и потому все богатство марксистского учения свел к теории и практике классовой борьбы. Дело, конечно, не только в этом. В конце концов, не будем забывать, что и для самого К.Маркса его философская антропология и, например, учение о диктатуре пролетариата — это одно целое. В его понимании первая (в особенности теория отчуждения) служила обоснованием освободительной миссии рабочего класса. И тот же В. И. Ленин последовательно реализовал революционную теорию К. Маркса со всеми ее достоинствами и недостатками, отвечая на потребности своей страны определенного исторического периода. Надо думать, знакомство с Рукописями отнюдь не помешало бы это ему сделать, а только укрепило бы в своих намерениях. Ибо такова была насущная задача, которая в представлении марксистов тех лет стояла на повестке дня: борьба за конечную цель пролетарского освободительного движения, которая была обозначена самими классиками в Манифесте Коммунистической Партии: посредством организации политического действия фабрично-заводского пролетариата выйти за пределы общественного устройства, основанного на частной собственности и классовом антагонизме.

Распад классического марксизма на составные части, на философскую антропологию и революционную доктрину, в полной мере произошел только в ХХ веке. Этот процесс выразил его идеологизацию, приспособление к нуждам партийной номенклатуры (социал-бюрократии), либо правящей (как в СССР), либо только борющейся за власть (как в Западной Европе) и использующей в своих политических целях левую риторику, поскольку она не утратила привлекательность для широких масс. На Западе эта тенденция была представлена Л. Альтюссером и частью левых радикалов, в СССР — официальным марксоведением, любившем обвинять раннего К. Маркса либо в «гегельянстве» либо в «фейербахианстве».

Односторонность развития марксизма провоцировала обвинения в его адрес в «абсолютизации классовой борьбы, экономических и политических факторов», в «схематизме» (идеализме), «социоцентричности», «тоталитарности», даже в скрытой религиозности и буржуазности. Но эта критика била мимо цели; она только наряжала его в буржуазные (политико-экономические) одежды. Антибуржуазное и, добавим, антибюрократическое, содержание его учения — его коммунизм, основанный на антропологическом учении Л. Фейербаха — ею вообще не осмысливался. И если эта критика велась с государственнической или буржуазной точки зрения, то она выглядела забавно: критические стрелы впивались не в К.Маркса, а в самих критиков, которые сами не мыслили вне «экономического и политического дискурса». Ибо, если учитывать философско-антропологическую часть Марксова учения, существенным его элементом является именно критика всех этих «дискурсов» как результатов отчуждения человека.

Не случайно еще в 1845 г. К. Маркс сформулировал название своего предполагаемого труда как «Критика политики и политической экономии» (курсив наш). Для К. Маркса мир экономики и политики, мир классового господства, есть мир человеческого отчуждения и потому недостоин иного отношения, кроме теоретической и практической критики. Его заслуга не в том, что он, как уверяли советские учебники, открыл классовую борьбу и зависимость человека от экономики. До него это было показано британскими политэкономами и французскими историками. А как раз в том, что он указал на преходящий характер этой зависимости и дал критику общественным формам, казавшимся до него незыблемыми и исчерпывающими всю человеческую природу.

Классический марксизм, понятый в единстве своих мировоззренческих и методологических предпосылок, есть отнюдь не апологетика классовой борьбы, но, скорее, учение о преодолении ее, о преодолении разного рода насильственных форм детерминации человеческого существования. Это учение о свободной деятельности человека (творчестве), об условиях, которые делают ее невозможной и о преодолении этих условий. Именно таким марксизм предстал в результате экспликаций его философско-антропологических оснований, начатых франкфуртской школой (М.Хоркхаймер, Т. Адорно, Ю. Хабермас, Г. Маркузе, Э. Фромм) и французским атеистическим экзистенциализмом (Ж.-П. Сартр) после публикаций на Западе Рукописей К. Маркса. В СССР это дело было продолжено Э.Ильенковым, Г. Батищевым, Т. Ойзерманом, В. Межуевым и т.д.

В Советском Союзе публикуется весь корпус основных трудов К. Маркса и Ф.Энгельса. Казалось бы, наступает идеальная пора для их изучения. Но этим пользуются единицы среди советских интеллектуалов. Более широкому восприятию классического марксизма препятствует социально-исторический и социально-культурный контекст: марксистская риторика и теоретические схемы К. Маркса, выработанные им в других исторических условиях, используются правящими кругами для обоснования своей власти. Что вызывает у неискушенной публики естественную отрицательную реакцию на них. В результате складывается превращенная форма идеологии социального протеста: он упаковывается в идейную форму, ранее служившую для обоснования классового господства (державно-консервативную и буржуазно-либеральную). Но в тоже время антропологически трактованная К.Марксом коммунистическая теория, сама мысль о возможном обществе, где «каждому — по потребности», обнаруживает и в этих условиях свой социально-критический потенциал. Достаточно вспомнить советскую социальную фантастику, хотя бы повести братьев А. и Б. Стругацких и К.Булычева. Она воспроизводила освободительно-гуманистический пафос Рукописей К. Маркса и даже его Манифеста (именно пафос, а не схемы) и в то же время служила выражением оппозиционных настроений в среде антисоветской интеллигенции. В так называемом «антикоммунизме» последней не было ничего собственно антикоммунистического: она так же, как и коммунисты XIX века, возмущалась царящей социальной несправедливостью и социальным неравенством. Но ложная — антикоммунистическая — форма социального протеста делала ее уязвимой для социальных манипуляций, чем и воспользовалась постсоветская номенклатура, в 90-е гг. предпринявшая попытку возврата к рыночной модели XIX века.

Последующее мировое общественное развитие все вернуло на свои места.

Власть имущие, как и в прежние времена, стали опираться на религию, иррационалистические светские идеологии и мифы, а марксизм оказался вытесненным на обочину общественного сознания. Приверженцы теории К.Маркса, могут, конечно, сетовать на это, на неблагоприятную издательскую политику, на скудный читательский интерес и, в общем, на невыгодные для них идейные «мейнстримы» в общественном сознании. И все это будет верно. Однако они должны отдавать себе отчет в том, что марксизм это именно социально-критическое учение. А это само по себе предполагает, что его внутреннему содержанию адекватен как раз не ангажированный статус. Ведь было бы странно, если б, скажем, взгляды апостолов анархизма М. Бакунина или П. Кропоткина стали исповедоваться правящими кругами какого-нибудь государства. Разумеется, что в этом случае от анархизма осталась бы одна словесная шелуха. Марксизм, будучи учением о человеческой эмансипации в качестве господствующей идеологии в классовом обществе (каким, без сомнения, являлось советское общество) представляет собой так же просто другую идеологию. Ибо содержание идей

определяется, в конечном счете, людьми. Не идеи сами по себе господствуют над ними, а люди господствуют над другими людьми с помощью идей. Инструментом господства, как показывает история, могут служить совершенно любые, даже самые добродетельные мыслительные конструкции.

********

Следует учитывать, что та идея, что сущность человека — это «ансамбль», живая общность отношений людей друг с другом, не есть оригинальное открытие К. Маркса, сделанное им якобы в Тезисах. До него в подобном же духе рассуждал и Л. Фейербах. Так, в «Основных положениях философии будущего» он пишет: «Отдельный человек, как нечто обособленное, не заключает в себе человеческой сущности ни как в существе моральном, ни как в мыслящем. Человеческая сущность налицо только в общности, в единстве человека с человеком, в единстве, опирающемся лишь на реальность различия между Я и Ты». Перефразируя известное высказывание К. Дебюсси о том что «музыка — это то, что между нотами», совместную

мысль Л. Фейербаха и К. Маркса можно выразить так: человек — это то, что происходит между индивидами.

*********

Но уже на страницах Рукописей 1844 г. общественная действительность (человеческая сущность) «берется» их автором как «чувственно-человеческая деятельность, как практика», «субъективно».

Уже здесь субстанция человеческой жизни, способ человеческого бытия, для него есть не просто «ансамбль» или «совокупность» человеческих отношений (что, как мы видели, было известно и Л.Фейербаху), а именно деятельность. «Что такое жизнь, если она не есть деятельность?» —

задает он в риторический вопрос в главе «Отчужденный труд», видимо, недоумевая, как можно мыслить иначе. Человек или человеческая сущность по К. Марксу, — это не только то, что происходит между людьми, но главным образом то, что они создают во взаимодействии друг с другом.

Например, любовь — это не только ощущения и переживания влюбленных, но, прежде всего, то, что происходит между ними в результате их совместного общения и то, что в результате этого получается. Бытие человека в понимании К. Маркса не есть некая равнодушная к нему самому сила, как это выходило у французских материалистов XVIII в., оно есть сама его деятельность, взятая в единстве с деятельностью всех остальных людей в историческом измерении. И этот новаторский подход выражен уже в Парижских Рукописях. В последующих произведениях (в том числе и в Тезисах о Фейербахе) последовала разработка понятийной сетки, соответствующей этому подходу. В результате понятие общественно-исторической практики как конкретизированное понятие человеческой деятельности, становится основным в классическом марксизме.

Идея о том, что всякий человек является результатом своей собственной деятельности, плохо усваивается обыденным сознанием по той простой причине, что она противоречит очевиднейшим эмпирическим данным. В обществе ежесекундно воспроизводится ситуация зависимости людей от внешних для них сил.

В повседневном существовании мы часто превращаемся в пассивных созерцателей их игры, и даже становимся ее жертвами. Именно это хотел показать М. Булгаков, безжалостно отправляя самоуверенного атеиста Берлиоза под трамвай. Именно это имеют в виду и разнообразные критики прогрессистского оптимизма — от религиозных адептов до А.Тоффлера и А. Печчеи. В контексте наших общественных реалий оптимистический пафос деятельностного подхода, противостоящего теологическим спекуляциям о провидении божьем, сам сводится к не менее умозрительным увереньям о том, что «человек — кузнец своего счастья».

Как это уже имело место в советскую эпоху. Налицо, таким образом, противоречие между рациональностью деятельностного подхода и общественной реальностью. И оно разрешается К. Марксом в Рукописях 1844 г. в концепции отчужденного труда. Очевидно, что деятельностный подход должен излагаться всегда в связи с теорией отчуждения. Только так его можно наполнить жизненным смыслом.klin0ff