Пунктиром

greenarine — 12.11.2011 В Берде очень низкое небо. Оно стелется по синему краю горизонта, размывая косые линии холмов в акварельную зыбь. Оно опрокидывается на старую черепичную крышу с тяжёлым вздохом столетнего старика:
-Пшшш…
-Пха-пха-пха,- откликаются полотенца и покрывала. Бельевая верёвка тянется через длинный двор, на ней аккуратным рядом вывешено приданое Вардануш – младшей дочери дяди Сето. Вардануш уже двадцать, девушка на выданье, вот и выставили на всеобщее обозрение её приданое – восемь махровых полотенец, три комплекта постельного белья, кухонные льняные полотенца, два густо-розовых покрывала, простёганные шерстяные одеяла – тяжёлые, душные… На высоком заборе подставил спину солнцу огромный тёмный ковёр – у Вардануш достойное приданое. И отец у неё уважаемый в Берде человек, и мать настоящая Меликян – из рода, первым заселившим это забытое богом ущелье с развалинами старого замка на вершине рыжей горы.

У Вардануш длинная коса, пушистые ресницы и туфли на высоком каблуке. Она неуверенно вышагивает по двору, цепляя каблуками мелкие камешки – привыкает быть взрослой. Послезавтра у неё «ншан» – придут сваты просить её руки. Вардануш, алея щеками и ступая осторожно боком, вынесет на подносе кофе, сядет рядом с матерью, опустит глаза…
Проходя мимо забора, я украдкой провожу ладонью по бордовому боку ковра. Он пахнет до боли знакомо – временем, деревом, каменной стеной. Внизу, по краю, выткано: «† М. А. 1884 год, Ханлар. †».
Старый ковёр. Он многое видел, многое помнит. Такие на блошином рынке Еревана уходят за большие деньги. Здесь в каждом доме имеется такой ковёр. Летописец.
«† М. А. 1884 год, Ханлар. †».
Нас там нет. И уже не будет. Никогда.
*
Кладбище увеличилось, стоит почти впритык к домам. Дерево над могилой Таты разрослось, ушло в бок, облокотилось веткой о высокий купол деревянного навеса. Они похоронены совсем рядом, мои бабушки. Тата, Шушик, Кнарик.
Здравствуйте, дорогие мои. Ваши мужья пережили вас на двадцать лет. Каждую – на двадцать. Вы ушли первыми, совсем молодыми, непростительно молодыми. Мне до сих пор больно об этом думать.
Вы в моём сердце – навсегда. Вы со мной, пока есть я.
*
Хожу по кладбищу, среди старых могил.
Карадагян Катинка. Год рождения 1912. Год смерти 1942. От семи сыновей.
Молодая, красивая. 1942 год, умерла в войну. К тридцати годам родила семерых сыновей. Могила ухоженная, лежат свежие гвоздики. Хороших сыновей родила Катинка.
*
-Смотри,- папа показывает на чёрный надгробный камень. Крупный седой мужчина, в окружении двух женщин, Парандзем и Ольги.
-Обе его жены, первая, Парандзем, была ведьмой, жила в горах, заговаривала только детей,- рассказывает папа.
-Почему только детей?
-Не знаю. Но дети после её заговоров больше не болели. Умерла в 38-м. Вторая жена у него была русской. Бросила всё в Ростове, переехала к нему. Умерла в 56-м.
-Пап, это нормально, что их похоронили в одной могиле?
-А где надо было вторую жену хоронить?
Всматриваюсь в даты.
-Он умер в 70-м. Значит они лежали рядом 14 лет, ждали его.
-Им, наверное, было о чём поговорить.
-Пап!
-Я не шучу, дочка.
*
Часовню реставрировали совсем недавно. Когда равняли двор, из-под земли вылезли старые хачкары. Аккуратно обсыпанные землёй, в несколько рядов, они лежали пластами друг на друге. Денег их поднять нет – это кропотливая работа, требующая большой осторожности. Несмотря на несокрушимый вид, хачкары очень хрупкие – чуть что не так – рассыпаются в осколки.
Никто уже не помнит, почему их засыпали землёй. Может, от очередного нашествия иноземцев прятали. Многие здесь побывали – персы, византийцы, арабы, монголо-татары, турки… Когда пришли монголы, люди забрали весь свой нехитрый скарб и ушли в неприступные горы. Войска хана какое-то время недоумевали в низинах, потом пошли дальше. Так местное население спаслось от истребления.
Хачкары по-новой засыпали землёй, накрыли для верности тонкими бетонными плитами. Когда-нибудь их поднимут. А пока люди ходят по ним в часовню. Прямо по хачкарам. Так было, и так, наверное, будет.
Небеса наверху, небеса под ногами.


*
Узнала у папы, что в нашем роду, по линии Таты, были священники.
Приноравливаюсь к новости, пытаюсь свыкнуться с ней.
Пока не очень получается.
*
Когда деревья были большими, мы были маленькие. А потом мы выросли, а деревья срубили.
Холмы стоят голые.
Я их помню другими, покрытыми вековыми лесами.
Сейчас там гуляет ветер.
В годы безвременья безбожно вырубали деревья. Людям надо было как-то выживать, ни электричества, ни газа. Вырезали в окнах отверстия для труб дровяных печек, топили кухню, там и жили – ели, спали. В остальных комнатах гулял ветер, обтянутые плёнкой окна (в войну выбивало стёкла, а новые не вставляли) пропускали сырость. Погибли библиотеки, фотографии… Мама оплакивала каждую книгу, каждую рассыпавшуюся в руках карточку. Дети учились в больших военных палатках – землетрясением разрушило школу. Невыносимая, невыносимая тяжесть бытия…
Помню, как мама готовила творческий вечер Байрона. Репетировала со старшеклассниками спектакль в промозглом помещении, при свете свечи.
-Зачем? Зачем???- спрашивала я.
-Надо жить,- говорила мама.
Надо жить.
Живём.
*
В позапрошлом году откуда-то пришли шакалы. Их никогда не было в наших горах. Были волки, лисы, медведи, кабаны. Но шакалы?
Теперь они воют где-то совсем рядом, протяжно, со всхлипами…
Очень тяжело от этого на душе. Тяжело и тревожно.
*
В Ереване немало молокан-дворников. Во дворе дома Гаянэ убираются три женщины, три поколения – бабушка, дочка, внучка. Высокие, светловолосые, в тёмных платках, длинных платьях.
-Можно сфотографировать вас?- прошу я.
-Нет-нет,- качают головой, уходят поспешно.- Нельзя.
Они берутся за самую тяжёлую, низкооплачиваемую работу. Другую не позволяет им вера. Молокане так усмиряют свою гордыню.
Думаю, царская Россия многое потеряла, выдворив их в восемнадцатом веке к нам.
*
Напротив большого, переливающегося яркими огнями супермаркета стоит древняя старушка. На голове – настоящий динг – специальная, в несколько слоёв, туго накрахмаленная «башенка» из ткани, накрытая поверх светлым платком. Длинное платье. Руки в рыжих крапушках.
-Ты откуда, дочка?- улыбается.
-Из Берда.
-Живёшь где?
-В Москве.
-Значит в России?
-Да.
-Иногда возвращайся. А живи, где тебе живётся.
-Хорошо.
-Не забывай нас.
-Не забуду.
*
Главное, когда уезжаешь, не расплакаться.
Главное увезти с собой их лица – улыбающегося отца, выглядывающей в окно мамы, смеющейся сквозь слёзы Гаянэ, задумчивой Сонечки, читающей Каринэ.
Они рядом – всегда. Они рядом, пока есть я.

Оставить комментарий

Популярные посты: