Психология как способ развращения и подавления человека

Владимир Мартынов. Почему в перестройку не появилось ни одного громкого композиторского имени, хотя все препоны вроде бы уже были сняты? Исчезла разница потенциалов, которая, видимо, необходима для успешной композиторской судьбы.
Никого здесь не пороли, слушайте, это все мифы. Я все это, слава богу, видел своими глазами, был всего этого участником. Ни Пярта, ни Шнитке, ни Денисова, ни Губайдулину никто не притеснял. Они потом стали из себя делать мучеников, но это все вранье. Композиторы в Советском Союзе катались как сыр в масле, в бытовом смысле — уж точно. Заказы были, Дома творчества, бесплатная переписка нот — да все. Все прекрасно писали музыку для кино, и Шнитке, и Денисов, в громадных количествах. Да и другие… Кабаков и Булатов рисовали детские книжки — никто не бедствовал.
Вот был ансамбль, куда входил Любимов, Пекарский, я, моя жена Таня Гринденко. Мы играли и Штокхаузена, и Кейджа, и все на свете — в Новосибирске, в Питере, в Таллине. Было полно фестивалей. Ну да, они скандально заканчивались, могли быть разные неприятности. Хренников мог вызвать и отчитать. Губайдулина жутко обижалась, как ребенок, что в «Музыкальной жизни» вышла статья про ее одно сочинение под названием «Откройте окна», — мол, у нее музыка как будто с закрытыми окнами. Но это что, гонения? У меня была не так давно премьера оперы «Vita Nuovo» в Лондоне и Нью-Йорке, и после нее — отвратительная критика. Так мне вообще, наверное, надо харакири сделать? Мои концерты тоже запрещали, ну и что? Одни запрещали, другие как-то проходили.
Мы переживали, конечно, но вообще-то это все — вопрос эстетики: истеблишмент был ретроградный, и вот они гнобили новую музыку. Впервые в истории, что ли? Шенберга в конце XIX века тоже не очень жаловали, но никто вроде его мучеником Австро-Венгерской империи не называет. Ну это же глупость, правда?
|
</> |