Продолжим разговор о Пастернаке
tareeva — 11.12.2024
Хочу ответить читателю
mskolov на его комментарий:
«Немного с запозданием, но хотел бы поблагодарить за цикл постов о
Некрасове (в суете дней руки до классики не часто доходят, а в
формате поста самое то оказывается, чтобы ознакомиться). Горжусь,
что в наши дни у меня такие посты встречаются в ленте (я на Вас
подписан). Мне действительно очень интересен Ваш взгляд... В самом
деле, чувствуется связь времен. И в этом посте тоже, Энгелина
Борисовна!» Уважаемый mskolov, спасибо на добром слове, тем более,
я знаю, что мы с вами не единомышленники, помнится, вы убеждённый
сталинист. Тем более приятно, что вы оценили меня объективно.Дорогие читатели, мне было очень приятно узнать, что вы хорошо знаете и любите Бориса Пастернака. И продолжим разговор о нём.
Александр Архангельский написал такие строчки: «Всё изменяется под нашим Зодиаком, но Пастернак остался Пастернаком». Это очень точно сказано, и это отличает Пастернака от большинства его современников. Он не зависел от обстоятельств, совсем не зависел. Что бы ни происходило вокруг и как бы это происходившее ни касалось его лично, он оставался собой.
Читатели много интересного написали про Пастернака, но никто не написал о том, что жизнь разлучила его с горячо любимым отцом, и они оба страдали от этой разлуки. Отец Пастернака, художник Леонид Осипович Пастернак, после революции в 1921 году уехал из России. Всех, кто после революции уехал за рубеж, у нас в стране называли белоэмигрантами. Борис Леонидович был в Париже в 1935 году как участник Международного конгресса в защиту мира, но встретиться и общаться с белоэмигрантом он не мог себе позволить. Поэтому они с отцом шли рядом по улице, не отрываясь, смотрели друг на друга и при этом делали вид, что незнакомы, обменивались взглядами, но словом не обмолвились.
Поскольку вы, дорогие читатели, как выяснилось, знаете о жизни и творчестве Пастернака больше, чем я, то я поделюсь только личными впечатлениями. Так случилось, что я была знакома с Борисом Леонидовичем, благодаря моей подруге Эмме Файнштейн, я об этом уже рассказывала. С Эммой меня познакомил Саша Родин, вы его знаете, я о нём много писала. Эмма была в него влюблена и страдала от неразделённой любви. И Саша считал, что такой друг, как я, может её поддержать. Я с Сашей дружила с осени 1944 года до конца его дней. Мы вместе работали в армейской газете, и это он, демобилизовавшись, перетащил меня из Станислава в Москву. Я ему многим обязана, но лучшее, что он для меня сделал,- это знакомство с Эммой. Когда мы с ней познакомились, она училась на 4-м курсе Московской консерватории по классу фортепиано. Родом она была из Тбилиси и первые три курса консерватории окончила в Тбилиси. Её педагогом была Куфтина. Хотя Куфтина жила и работала в Тбилиси, она была педагогом, очень известным в стране. Эмма была её любимой ученицей, и она хотела, чтобы Эмма кончила не Тбилисскую консерваторию, а Московскую, считая, что это будет способствовать её дальнейшей карьере. Она дружила с Генрихом Густавовичем Нейгаузом, профессором Московской консерватории. Приезжая в Тбилиси, Генрих Густавович всегда приходил к Куфтиной. И она попросила Генриха Густавовича помочь Эмме перевестись в Московскую консерваторию. Она целое лето разучивала с Эммой сонату Рахманинова. Рахманинов – композитор для виртуозов, а эта соната была самым сложным его произведением, и её почти не исполняли. Осенью Эмму прослушали в Московской консерватории и приняли на 4 курс. Эмма рассказывала, что, бывало, когда она шла в консерватории по коридору, шедшие ей навстречу подталкивали друг друга, кивали на неё и говорили: «Вот она, вот она, соната Рахманинова». Она стала любимой ученицей Генриха Густавовича, а тот был близким другом Пастернака. Первые два года моей жизни в Москве я дружила с Эммой, и мы каждый вечер – действительно, каждый,- бывали в концерте, в большом или малом зале Консерватории, в Колонном зале Дома Союзов или в зале Чайковского. Концертных площадок тогда в Москве было немного. В оперный театр Эмма не ходила, она слушала оперу только в концертном исполнении. Если в антракте в фойе мы с ней встречали Нейгауза и Пастернака, то они здоровались с Эммой первыми и спрашивали, давно ли она получала весточку от Куфтиной и как та поживает.
Пастернак также часто бывал в Тбилиси. В Грузии его очень любили. Отчасти потому, что он много переводил грузинских поэтов, но не только поэтому. То, что в России он был поэтом опальным, способствовало симпатиям к нему в Грузии. В Грузии он каждый вечер встречался с читателями, и на этих встречах читатели во все карманы совали ему деньги, стараясь сделать это незаметно. Из Грузии в Москву он возвращался богатым.
Эмма дружила со Святославом Рихтером. Он тогда ещё не был известен, и Эмма называла его просто «Славик». Он только начинал концертировать, но знатоки его уже заметили и предрекали ему большое будущее. Как-то мы с Эммой были на концерте, где Славик играл Шуберта. Когда он кончил играть, Эмма сказала: «Бежим к Славику, ему нужно помочь хотя бы пот вытереть, ты видела, в каком он состоянии». Я сказала, что публика была в восторге, и найдутся желающие вытереть пот и без нас. Но Эмма сказала, что не может Славика бросить. Мы пошли в комнату за сценой, посреди комнаты стоял Святослав Рихтер, две нарядные дамы ходили вокруг него и кружевными платочками вытирали пот с его лица и шеи. А перед ним стоял Пастернак и объяснял ему, что он сделал. Пастернак говорил, что не любит и никогда не любил программной музыки. Он сказал: «Но то, что сделали вы… я буквально чувствовал, как мокрые ветки хлещут меня по лицу». Вы, конечно, понимаете, дорогие читатели, что исполнялся «Лесной царь». Ещё Пастернак сказал: «Вы как будто привели Шуберта, и он сидит на сцене. Он просто молча сидит на стуле. Но оттого, что он здесь, с нами, всё воспринимается иначе».
И давайте прочтём стихотворение. Вообще, говорить о стихах прозой – занятие неблагодарное.
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчёркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Признаться, мне в этом стихотворении не совсем понятны слова «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Меня удивляет глагол «должен» с частицей «не». Если бы Пастернак написал «Можешь не отличать», то всё было бы ясно. Удивляет категорическое «не должен».
Продолжение следует.
|
|
</> |
Домашний интернет от «Мегафона»: актуальные тарифы и выгоды
Понцирус трифолиата: большие цветы и острые шипы
Уха сливочная в трапезной "Манна"
Китай на переговорах с США
Александр Колчак. Полярник, офицер, адмирал
заехать в лужу и испариться
Первый из пяти (Девятая "Батина"). Конструктор от JoyToy.
Картинки из ваших кошмаров: 22 фотографии пугающих и таинственных мест
Любишь энергетики — прощай здоровье

