Про закономерности развития контрреволюции

anlazz — 01.08.2021 Интересно, но описанная  в прошлом посте  закономерность совершения революции – которая происходит не абы когда, и не по желанию революционеров -  применима и к контрреволюции-реставрации. В том смысле, что последняя так же во вполне определенном состоянии, испытываемом  обществом. Только в отличие от революции – коя, как уже было сказано, случается в состоянии катастрофического кризиса, испытываемого обществом – реставрация случается в состоянии обратном. А именно: во времена видимого благополучия.

Подобная идея может показаться странной: ну, в самом деле, разве в состоянии максимальных возможностей общество не может справиться с любыми проблемами? Напомню, что – как говорилось в прошлом посте – те же революции случаются именно из-за того, что из-за всеобщего развала правящий класс лишается возможности использовать госаппарат для подавления недовольства. (Как это произошло в том же 1917 году – когда сначала монархическое государство столкнулось с массовым неподчинением солдат. А затем то же самое случилось с государством буржуазным.) Это, в общем-то, понятно: когда нет ресурсов для функционирования системы, последняя неизбежно погибает. Но как же может происходить гибель в условиях, когда ресурсы есть?

Как было, скажем, в последние годы существования СССР, где экономика упорно работала вплоть до самого конца? (Ходили поезда, в дома подавалось электричество, вода и тепло, заводы производили товары а колхозы – продукты, работали больницы и школы, ну и т.д., и т.п.) С классической точки зрения никакая «смена режима» тут была невозможна. Но именно с «классической точки зрения», рассматривающей советский социум так же, как социум классовый. Т.е., как общество стационарное, могущее неограниченно долго существовать в рамках неизменных внешних условий. (Разумеется, эта неограниченность условна: идущие внутри классовых обществ процессы «перекачивания» общих ресурсов в частные карманы рано или поздно, но приводят к их гибели. Тем не менее, при наличии достаточного количества ресурсов этот процесс может продолжаться довольно долго.) Однако на самом деле СССР являлся обществом переходным – от классового состояния к состоянию (истинно) бесклассовому.

Проще говоря, само существование СССР было «длинной революцией». Именно поэтому 1991 год и можно классифицировать, как «контрреволюцию», поскольку фактически случившееся тогда ничем не отличается от, например, победы Врангеля или Деникина в 1920 году. Конечно, подобная трактовка может показаться странной: на обывательский взгляд революция не может продолжаться 74 года. Но на самом деле ничего странного тут нет, поскольку речь идет о смене «тысячелетних норм»: классовое общество появилось почти 4 тыс. лет назад. По сравнению с этой цифрой 74 года выглядят мгновением.

Отсюда и вытекает аномальное – на первый взгляд – свойство подобного общества, состоящее в том, что максимально опасным для него становится период максимального же благополучия. Это, кстати, не только «советская фишка»: все социалистические страны оказывались в жестком кризисе после успешного решения поставленных перед ними задач. (И наоборот: та же КНДР, попав в жесткий кризис после распада мировой социалистической системы, не только выжила, но и смогла создать уникальный тип общественного производства. Но об этом, понятное дело, надо говорить отдельно.) В отличие от обществ капиталистических или феодальных, кои оказывались подверженными опасности революции тогда, когда указанные задачи решать как раз не могли.

Причина указанного состояния вытекает из того, что для революционного общества «базовой концепцией» является принцип рационального использования ресурсов. Это то, с чего, собственно, и начинается Революция в смысле построения нового общества: как уже было сказано, общество «старое» заканчивает свои дни в условиях катастрофического развала, когда не работает почти все и ничего нет в наличии. Поэтому если «новое общество» и возникает – то возникает оно на очевидном понимании необходимости не искать «полную чашу» (и не отнимать ее у других), а довольствоваться тем, что есть. Причем, подобные принципы пронизывают все возникающие подсистемы. Начиная с педагогической – скажем, у тех же «макаренковских коммун», выступающих высшим проявлением советской педагогики, дефицит ресурсов был нормой – и заканчивая научно-технической. (Скажем, та же история ГИРД – «зародыша» советского Космоса – это именно что история того, как начать делать ракеты, почти не имея финансирования.)

Самое интересное тут, конечно же, то, что это положение было динамическим. В том смысле, что когда «прежние» дефициты успешно ликвидировались, то происходила и «смена целей» на более амбициозные. С соответствующим возникновением новых проблем. Которые надо решать на новом этапе. В любом случае,  результат работы данного механизма оказался очень высоким: страна «третьего эшелона» не только перешла в «эшелон первый» - т.е., создала у себя самые современные производственные системы, от микроэлектронной промышленности до атомной энергетики – но и стала с 1950 годов задавать направление мирового прогресса. (В «активе» СССР космонавтика, атомная техника или – если перейти к иным категориям – деколонизация мира.)

Тем не менее, все достижения страны – где-то до середины-конца 1970 годов – осуществлялись на пределе возможностей. Что проявлялось, например, в том, что – в отличие от капиталистических государств – СССР не мог позволить себе «настоящее» разделение труда. (По причине узости имеющих рынков по сравнению со «всем остальным миром».) В результате чего большая часть его проектов имела меньшую локальную эффективность, нежели у «геополитических противников». (У коих была возможность доводить каждый момент производства до высокого уровня совершенства.) Однако глобально ситуация была обратной: СССР тратил «обобщенных ресурсов» гораздо меньше, а гибкость его производств была большей.

Тем не менее, рассмотрение ситуации через «призму» мировых норм оказалось фатальной. Поскольку и советское руководство, и советский народ посчитали, что надо «работать так, как весь остальной мир»,  и что именно это является «правильным». И поэтому – как только экономика смогла дать необходимое количество ресурсов, способных не только удовлетворить текущие потребности, но и получить некоторый запас стабильности – с радостью начали избавляться от «мобилизированности» и переходить к «норме». Например, через развертывание массового производства, с его высоким уровнем разделения труда, низкой себестоимостью и малой гибкостью.

Разумеется, на «локальном временном участке» это выглядело очень выгодным: скажем, ВАЗ – «нормальный завод, купленный в нормальной стране» - позволял производить легковых автомобилей больше, нежели все остальные советские автозаводы. Однако на более крупных дистанциях все начинало выглядеть гораздо менее однозначно – та же «вазовская система» оказалась слишком консервативной в плане смены моделей. (В результате чего уже к началу 1980 годов его продукция начала стремительно устаревать.) А денег на перестройку производственных линий требовалось очень много. (Кстати, забавно – но сам ФИАТ, у которого и было закуплено предприятие, попал в ту же ловушку. В том смысле, что погоня его за массовостью в условиях недостаточной возможности «пробивать» иностранные рынки привела корпорацию к очень серьезному кризису.)

Но еще большей проблемой стало то, что система с развитым разделением труда, фактически, привела к резкому сокращению числа социальных лифтов. (Потому, что специализация.) А через это – к разрушению самого общественного консенсуса советского общества, которое – в отличие от обществ классовых – было действительно единым. (В том смысле, что в нем не было правящего класса, идеология которого навязывалась бы всем остальным.) Поскольку развившееся из роста отчуждения труда «заключение» каждого гражданина в рамках его «производственной функции» было несовместимым с «общенациональным» мышлением. Отсюда неудивительно, что советское общество начало все сильнее использовать «классовые практики» - от демонстративного потребления до резкого роста религиозности – с соответствующим результатом.

На этом фоне банальное падение гибкости производства с ростом числа устаревшей продукции массового потребления – то есть, там, где внедрение массового производства шло наиболее активно – уже не может удивлять. Равно как не может удивлять и неспособность справиться с нехваткой рабочих рук – что было главным фактором, не дающих развивать ту же торговлю или сферу услуг. (В том смысле, что, во-первых, в массовом производстве необходимо было много рабочих. А во-вторых, выводить их оттуда по мере развития автоматизации-механизации было трудно, поскольку подобные вещи надо было автоматизировать-механизировать целиком. С очень высокими затратами.) Поэтому кризис был неизбежен.

То есть, еще раз: основной причиной накрывших СССР в 1980 годах проблем  было то, что лет за 10-20 до этого советское руководство – да и советский народ – решили, что «период опасности» кончился. И можно жить «нормальной жизнью» - т.е., делать то же самое, что и т.н. «развитые страны». (Кстати, только развертыванием массового производства ошибки тут не исчерпываются – скажем, в сфере культуры было то же самое.) Что стало самой большой ошибкой за всю советскую историю. Ошибкой, которая принесла СССР гибель, а советским гражданам – множество страданий. (А порой – и смерть.)

Поскольку вызванная этим проблема – распад «общественного консенсуса» - и стал причиной гибели страны. При том, что «физическая» экономика – как уже говорилось – работала, как часы. (Даже несмотря на агрессивную дурь руководства, неизбежную при указанной ситуации.) Посему СССР и рухнул в состоянии, которое любое классовое общество может считать чуть ли  не идеальным. (Рост экономики в 1-2% в самом конце 1980 годов – это нормальное положение западных экономик 2000-2010 годов без учета спекулятивного сектора. А падение на 3% в 1991 – это намного меньше, нежели в условиях «обычного» экономического кризиса, не говоря уж о «ковидокризисе» 2020 года.)

Но обо всем этом надо будет говорить уже отдельно…

P.S. Кстати, когда речь идет об "устойчивости общества", стоит понимать, что под ней имеется в виду способность социальных структур сохранять свою целостность. А не способность населения жить хорошо. (Т.е., устойчивое общество может быть и при нищете 90% его обитателей - как это было в феодальных государствах.) Но, думаю, это и так понятно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив