ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

… Рейневан поцеловал Адель в бедро, а потом, воодушевлённый пением монахов, вдохнул поглубже и погрузился в нард и шафран, в аир и корицу, в мирру и алой с лучшими ароматами. Напружинившаяся Адель протянула руки и впилась ему пальцами в волосы, мягкими движениями бёдер помогая его библейским начинаниям.
– Ох, ооооох… Mon amour. Mon magicien. Божественный мальчик… Чародей…
Qui confidunt in Domino, sicut mons Sion
non commovebitur in aeternum,
qui habitat in Hierusalem…
«Уже третий псалом, – подумал Рейневан. – Как же летят мгновения счастья».
– Reververe, – промурлыкал он, опускаясь на колени. – Повернись, повернись, Суламиточка…
Адель повернулась, опустилась на колени и наклонилась, крепко ухватившись за липовые доски изголовья и подставив Рейневану всю обольстительную прелесть своего реверса. «Афродита Каллипига», – подумал он, приближаясь к ней. Античная аналогия и эротическая картинка сделали своё дело: приближался он не хуже недавно упомянутого святого Георгия, атакующего дракона направленным копьём. Стоя на коленях позади Адели, будто царь Соломон за одром из дерева ливанского, он обеими руками ухватил её за виноградинки Енгедские.
– С кобылицей в колеснице фараоновой, – прошептал он, наклонившись к её шее, прекрасной, как столп Давидов, – я уподоблю тебя, возлюбленная моя.
И уподобил. Адель крикнула сквозь стиснутые зубы. Рейневан медленно провёл руками вдоль её мокрых от пота боков, взобрался на пальму и ухватился за ветви её, отягощённые плодами. Бургундка откинула голову, как кобыла перед прыжком через препятствие.
Quia non relinquet
Dominus vergam peccatorum.
Super sortem iustorum
ut non extendant iusti
ad iniquiatem manus suas…
Груди Адели прыгали под руками Рейневана, как два козленка-двойни серны. Он подложил вторую руку под её гранатовый сад.
– Duo… ubera tua, – стонал он, – sicut duo… hinuli capreae gemelli… qui pascuntur… in liliis… Umbilicus tuus crater… tornatilis numquam… indigens poculis… Venter tuus sicut acervus… tritici vallatus lillis…
– Ах… аааах… аааах, – поддерживала контрапунктом бургундка, не знающая латыни.
Gloria Patri, et Filio et Spiritui sancto.
Sicut erat in principio, et nunc, et semper
et in saecula saeculorum, Amen.
Alleluia!
Монахи пели. А Рейневан, целующий шею Адели фон Стерча, ошалевший, очумевший, мчащийся через горы, скакавший по холмам, saliens in montibus, transiliens colles, был для любовницы словно юный олень на горах бальзамовых. Super montes aromatum.
Дверь распахнулась от удара с такими грохотом и силой, что, сорвавшись с петель, вылетела в окно. Адель тоненько и пронзительно взвизгнула. А в комнату ворвались братья Стерчи. Сразу было ясно: это отнюдь не дружеский визит. Рейневан скатился с кровати, отгородившись ею от незваных гостей, схватил одежду и торопливо принялся натягивать на себя. Это частично удалось, но только потому, что лобовую атаку братья Стерчи направили на невестку.
– Ах ты проститутка! – зарычал Морольд фон Стерча, выволакивая голую Адель из постели. – Ах ты тварь паскудная!
– Ах ты дрянь развратная! – подхватил Виттих, старший брат. Вольфгер же, второй по возрасту после Гельфрада, даже не раскрыл рта, смертельная ярость лишила его дара речи. Он ударил Адель по лицу. Бургундка вскрикнула. Вольфгер ударил снова, на этот раз наотмашь.
– Не смей её бить, Стерча! – закричал Рейневан голосом ломким и панически дрожащим от парализующего чувства бессилия, вызванного полунатянутыми штанами. – Не смей, слышишь?
Восклицание подействовало, хоть и не совсем так, как он ожидал. Вольфгер и Виттих, на минуту забыв о неверной невестке, подскочили к Рейневану, и на него посыпались тычки и пинки. Вместо того чтобы защищаться, он сжался под градом ударов и упорно продолжал натягивать штаны, словно это были и не штаны вовсе, а какие-то волшебные, способные оградить и спасти его от ран доспехи, заколдованный панцирь Астольфа или Амадиса Галльского. Уголком глаза он увидел, что Виттих выхватывает нож. Адель взвизгнула...

Итак, мизансцена предельно проста: он – молодой холостяк и она – замужняя дама, чей супруг уехал на войну (прям, таки, как небезызвестный шановному панству барон Жермон, хе-хе); они – в монастыре, но не замаливают грехи, а совсем даже наоборот; и посередь сего действа, можно сказать, в преддверии самого катарсиса, юного орла на самом взлёте сражает стрела, выпущенная подлой рукой… точнее – руками братьев рогатого муженька.
Вопрос: что грозит ему и что грозит ей?
Действие фэнтезийного романа пана Сапковски, напомню, разворачивается в Силезии XV столетия: на дворе – Позднее Средневековье, гуситские войны и поляки. И потому, как бы поступили братья Гельфрада фон Стерча с его непутёвой жёнушкой Аделью и ейным полюбовничком Рейнмаром из Белявы, сказать я не берусь: вероятнее всего, её бы знатно отходили батогами, посадив затем в холодную до возвращения законного супруга с войны, а его попросту прирезали бы и бросили подыхать в придорожной канаве. Это если требуется пощадить самолюбие рогатого создания, а так-то, по закону, скорее всего забили бы камнями. Т.е., в общем и целом, несмотря на летальный исход для, как минимум, одного из участников дуэта, вполне себе гуманно, ибо…
Тут сразу предлагаю вспомнить, чем герои занимались, пока их так беспардонно не прервали. Она изменяла законному мужу, т.е. прелюбодействовала. Он занимался сексом с женщиной, которая не являлась его законной супругой, сиречь блудил. Делали, вроде бы, одно, общее дело, но – статьи разные. А потому и наказывать их должны порознь.
Я вспомнил эту сцену, когда читал на днях Хронику Титмара, епископа Мерзебурга (Thietmar von Merseburg). В статье под 1018 годом, рассказывая о бракосочетании Оды (Oda von Meißen), дочери Эккехарда, маркграфа Майсена (Ekkehard I. von Meißen), за польского князя (с 1025 года – короля Польши) Болеслава I Храброго (Bolesław I Chrobry), Титмар фон Мерзебург поведал кое-что об уголовном праве соседнего со Священной Римской империей германской нации княжества, в том числе и по интересующим нас преступлениям.

Чуть позднее и западнее: миниатюра из Coutumes de Toulouse, около 1295 – 1297 годов. Принято считать, что на миниатюре изображена сцена наказания за супружескую измену: «Смысл наказания в том, что мужчина и женщина, признанные виновными в адюльтере, обязаны были пробежать через весь город по заранее установленному или определённому пути – обычно от одних ворот до других. Впереди них бежал глашатай, трубивший в трубу и призывавший жителей насладиться зрелищем: очень часто претерпевающие наказание любовники должны были бежать по улицам города голыми. Схваченные на месте преступления голыми, в точно таком же виде они расплачивались за свой проступок. Судя по документам, чаще всего они бывали раздеты полностью; иногда мужчина был раздет, а женщина одета; иногда мужчине оставляли его брэ, а женщине – нижнюю рубашку. При этом бегущая впереди женщина должна была держать в руках верёвку, второй конец которой привязывали к гениталиям её любовника. В некоторых случаях, насколько можно судить по миниатюре […], верёвка бывала пропущена между ногами женщины, доставляя ей тем самым дополнительные мучения. «Бег» также мог сопровождаться публичным бичеванием, иногда до появления крови. Особое значение здесь имело даже не раздевание мужчины, виновного в адюльтере, но верёвка, привязанная к его гениталиям, самым серьезным образом угрожавшая его мужскому достоинству. Подобным образом достигался эффект имитации кастрации, приводившей не просто к унижению человека, но к символическому лишению его половой идентичности, к превращению его в женщину и, как следствие, к исключению его из общества полноценных мужчин».
Итак, места и народишко те же самые, что и у пана Сапковски. Времечко, правда, иное – почитай, на 400 лет раньше, но то – такое. В общем, приобщаемся к уголовному кодексу Гнезненского княжества:
«… 2. (2.) В государстве её супруга есть много различных обычаев, хоть и свирепых, но иногда достойных похвалы. Ведь тот народ следует пасти по примеру быка, а наказывать, как упрямого осла; без суровых наказаний им нельзя править ко благу правителя. Если кто-нибудь отважится там, пользуясь чужими жёнами, чинить распутство, он тотчас же ощущает суровость последующего наказания. Его приводят на торговый мост, прибивают там гвоздём за мошонку с яичками и, положив рядом с ним острый нож, предоставляют страшный выбор – или умереть, или избавиться от них (Здесь и далее выделено мной. – Пан Гридь). Всякого, о ком узнают, что он в 70-дневный пост ел мясо, тяжко наказывают, вырывая зубы. Ведь закон Божий, недавно появившись в тех краях 7, лучше укрепляется такой властью, чем постом, назначенным епископом. Есть там также обычаи, ещё более худшие, чем эти, которые не угодны ни Богу, ни людям и используются только для устрашения; чуть выше я уже изобразил некоторые из них. Но полагаю, что не следует долее говорить о том, чьё имя и образ жизни, если бы захотел всемогущий Бог, лучше остались бы для нас неизвестны. Ведь когда отец его и он сам соединялись с нами узами брака и дружбой великой, это всегда причиняло нам больше вредных последствий, чем первоначальных выгод и причинит их ещё и в будущем; так как, хоть он и делает вид, что любит нас во время притворного мира, но путём тайных и многообразных попыток не замедлит отдалить нас от взаимной любви, от врождённой свободы, а если выпадет удобное место и время, открыто восстать нам на погибель.
3. Во времена его отца, когда тот был ещё язычником, всякой женщине после похорон её мужа, – труп его сжигался на костре, – отрубали голову, чтобы она могла последовать за ним. Если же находили блудницу, то ей вырезали срамные губы, – постыдное и достойное жалости наказание, – и вешали эту, если можно так сказать, крайнюю плоть в дверях, дабы она бросалась в глаза входящему и чтобы он был в будущем более осмотрителен и осторожен. Закон Господень велит побивать [блудниц] камнями, а право наших кровных предков требует отрубать за это голову. В наше же время более, чем право и обычаи господствует свобода грешить, и не только многие развратные девицы, но и значительная часть замужних женщин, снедаемые любовной страстью к греховной радости, предаются разврату при живом ещё муже. Но этого им недостаточно; они предают [мужа] смерти с помощью любовника, которого тайно к этому подстрекают, после чего, открыто взяв его к себе, – какой дурной пример остальным, – тешатся им, к сожалению, как хотят. С ужасом отвергая своего законного супруга, они предпочитают ему, как кроткого Або и мягкого Ясона, его вассала. Так как за это теперь не наказывают суровой карой, я опасаюсь, что этот новый обычай изо дня в день употребляется всё большим числом людей. О, вы, священники Господни, мужественно восстаньте и, не стесняясь никакими средствами, постоянно и до основания уничтожайте острой сохой этот недавно выросший сорняк! Вы же, миряне, не содействуйте таким нравам! Пусть же безвинно живут обвенчанные перед Христом, а отвергнутые им искусители, заклеймённые несмываемым позором, пусть стонут в вечности. Да сокрушит их помощник наш Христос могучим дуновением уст своих, если они не образумятся, и да рассеет ради великого блеска 2-го своего пришествия!..».
|
</> |